— Я сказал прислуге, что в номере был видеомагнитофон, и что за нарушение тишины и спокойствия в ночное время мы выдворили постояльца из города. К счастью, Губерт проводил операцию сам, без понятых. Сами понимаете, закон о нарушении спокойствия в ночное время — одно, но врываться со свидетелями в номер, где действительно работает видеомагнитофон… При хорошем адвокате это могло стоить Губерту места начальника полиции.
— А вы взяли книгу, показали ее отцу Герху, который и обнаружил ее чудесные свойства и попытался применить их на практике. Так?
— Так. Но потом книгу у нас украли…
— Хватит! — оборвал Гюнтер. — Хватит меня баснями кормить! С каких это пор полиция без стука врывается в гостиничные номера да еще без понятых? Как все было на самом деле?!
Губы бургомистра сжались. Взгляд застыл, стал жестким, тяжелым, свинцовым.
— Может быть, вы ко всему еще и член тайного общества? — съязвил Гюнтер и неожиданно увидел, как зрачки доктора Бурхе неощутимо быстро щелкнули подобно диафрагме фотоаппарата.
— Губерт тоже из тайного общества?
Вопрос был задан чисто риторически — Гюнтер знал, что ответа на него не получит. Копание в этом направлении не имело смысла. Он сохранит свои тайны. Несомненно, история, рассказанная бургомистром, не стоила выеденного яйца. Ни о какой случайности не могло быть и речи. Вероятно, они долго наблюдали за Фьючером, может быть, даже пытались вовлечь его в свое общество. Вряд ли они так сразу поняли, с кем имеют дело. Но когда поняли, то, несомненно, убрали Фьючера. Слишком велик был риск превратиться из пастухов в овец — неизвестно ведь, на что способен был Фьючер, и кто потом в чьей воле мог оказаться… И, конечно, кражу реализатора тоже нельзя отнести к непредсказуемым. Гюнтер прекрасно был информирован об отношениях церкви и брюклендского общества поклонения Сатане. Погромы одних другими и наоборот напоминали сражения двух гангстерских банд за сферу влияния. И вот здесь, пожалуй, из бургомистра можно было выудить какую-то информацию, но она-то как раз и не интересовала Гюнтера. От взаимоотношений современных апологетов веры и мистицизма несло тоскливым смрадом средневековых костров, суеверий, чего-то подспудного, темного. И этим в Таунде Гюнтер был уже сыт по горло.
“Интересно, — подумал он, — окажись мой комп на плутониевых батарейках где-нибудь в шестнадцатом веке, как бы его использовали монахи?” Он затруднялся ответить на свой вопрос. Но в одном был твердо уверен: реализатор ни в коей мере не предназначен для целей, в которых его использовали в Таунде. Не для моральных уродов создавался аппарат. Да и реализатором его окрестили не совсем точно. Ничего материального он не создавал. Он выполнял только две функции: создавал голографические изображения и изменял свойства материи. Причем последняя, как подозревал Гюнтер, была лишь сопутствующей функцией, рассчитанной не столько на интеллект владельца аппарата, как на его высокоморальное воспитание — только обезьяне может прийти в голову мысль греться у включенного телевизора в холодную погоду либо же колоть электробритвой орехи. Придавая метлам антигравитационные свойства, нанося голографические матрицы демонических существ на живых котов с изменением их психики, вызывая у здоровых людей болезни и все-все прочее, земные владельцы реализатора уподоблялись той же обезьяне…
— Интересно, — спросил Гюнтер, — а думали ли в вашем тайном обществе, убирая Фьючера, что реализатор вам так просто не оставят? И что с вами будет, когда за ним явятся истинные хозяева?
Бургомистр молча отвел в сторону глаза. Но по тронувшей его губы чуть заметной ухмылке Гюнтер понял, что за реализатором никто не придет. Знал доктор Бурхе нечто такое, что позволяло ему чувствовать себя безнаказанным, но отвечать на этот вопрос он не собирался.
— Хорошо, — устало проговорил Гюнтер. — Так и быть, оставим вашу организацию в покое. Перейдем к другому. Кто такой магистр Бурсиан?
Доктор Бурхе криво усмехнулся.
— А вы не догадываетесь? Олле-Лукое. Наш первый опыт реализации. Попалась под руки книга Андерсена… Не очень удачный опыт. Потом те, кто украл у нас реализатор, попытались переделать его в магистра Бурсиана. Тоже, как видите, не очень удачно. И в результате получилась какая-то смесь. Добрая нечистая сила. Безобидный старичок без тени.
— М-да, — заключил Гюнтер, встал и, взяв в руки реализатор, прошелся по комнате. У него оставался еще один вопрос: какое отношение к происходящему имеет Флора — сестра Линды? Не зря же в мотеле бродил черный кот с ошейником… Впрочем, бургомистр, вероятно, не знал ответа. Да и для Гюнтера он потерял актуальность. Главное он выяснил. А определять непосредственных участников и воздавать им по заслугам — дело Фемиды.
— Можно теперь мне вопрос? — заискивающе попросил бургомистр.
Гюнтер повернулся к нему.
— Попытайтесь…
— Кто украл у нас реализатор?
Гюнтер усмехнулся. Огонь в камине догорал, и он, подбросив пару поленьев, пододвинул к ним кочергой уголья.
— Общество поклонения Сатане или как оно у вас называется?
— Да нет, — поморщился доктор Бурхе. — Это мы сами знали. У кого вы конкретно изъяли реализатор?
— Для вас это имеет значение? — Гюнтер пожал плечами.
— Впрочем, если вы так хотите… У Линды Мейстры. Ах, да… У Эльке, горничной из “Короны”.
— Это следовало предполагать… — задумчиво протянул бургомистр. — А мы грешили на портье Петера. — Но он-то инкуб…
— Сколько бы вы мне заплатили за реализатор? — неожиданно спросил Гюнтер, подбрасывая в руках книгу.
— Все, что у меня есть, — не задумываясь, ответил бургомистр. Он жадно вцепился взглядом в реализатор.
— Да? — Гюнтер заломил бровь. Он оценивающе посмотрел на книгу. — И сон будет длиться вовеки веков… — тихо проговорил он.
— Что вы сказали?
— Я не закладываю душу, — твердо сказал Гюнтер и положил книгу на разгорающиеся поленья.
— Что вы делаете! — закричал бургомистр. — Не надо! Мне — не надо! Возьмите себе! Ведь вы можете стать кем захотите, иметь все! Достаточно только написать ваше желание на бумаге, вложить в обложку и прочитать!..
Гюнтер не слушал. Он раскрыл книгу кочергой, и листы ее начали тлеть.
— Вот и все, доктор натурфилософии Иохим-Франц Бурхе, — иронично сказал он, повернувшись к бургомистру. — Сон закончился. Пора разгораться рассвету.
Доктор Бурхе потерянно смотрел на камин.
— Утром придет госпожа Шемметт и развяжет вас. Надеюсь, она придет рано. А я с вами прощаюсь. Хотя вы мне и остались должны солидную сумму за успешно проведенное расследование, я не буду у вас ее требовать. Надеюсь больше никогда с вами не встретиться…
И тут Гюнтер увидел, что зрачки бургомистра, смотрящего на камин, стали расширяться от ужаса. Он резко повернулся. Кожаная обложка книги светилась малиновым светом, и этот свет быстро распространился на камин, стены, пол, потолок… Свечение достигло ног Гюнтера, и он почувствовал неприятное жжение во всем теле. Сзади дико закричал доктор Бурхе, Гюнтер было повернулся к нему, но его самого пронзила нестерпимая боль. Тело горело внутренним огнем, будто каждую его клетку залили расплавленным металлом. Ничего не видя, Гюнтер ткнулся в стену, затем в окно, последним усилием раздавил стекло, и, срывая ставни, выпал со второго этажа на мостовую.
Он лежал на мостовой лицом вверх и видел, как из разбитого окна вырываются языки пламени, а стены дома, покрываясь малиновым светом, начинают источать жар. Сил пошевелиться, чтобы хотя бы отползти в сторону, у него не было, но он ощутил, как его подхватывают под руки и куда-то тащат.
Последним, что услышал Гюнтер, прежде чем потерять сознание, был голос Моримерди:
— Этого в машину! А всем в дом, быстро! И вызовите пожарных!..
Раз в неделю по средам, если не было дождя, он просил знаками, чтобы его посадили в автоматическую коляску, и выезжал на прогулку в город. Маршруты он каждый раз выбирал новые, но они всегда приводили к одному и тому же месту. Коляска медленно катилась по булыжной мостовой, плавно покачиваясь на рессорах. Он смотрел на ставшие уже привычными узкие улочки Таунда, ничуть не изменившиеся дома, только словно чуть подросшие оттого, что он не шел по улице, как когда-то, а ехал в инвалидной коляске.
Раньше его вывозила на прогулку госпожа Розенфельд. Добрая старушка, узнав, что с ним случилось, уволилась с работы и стала сиделкой в госпитале святого Доменика. Одинокая женщина проявила к Гюнтеру необычайную чуткость, заботу и любовь, которые ничуть не изменились даже после того, когда госпожа Розенфельд узнала, что они с Элис развелись. Пять лет назад старушка умерла, и тогда Гюнтер, лишенный возможности совершать прогулки по городу, пожелал, чтобы ему приобрели автоматическую коляску.
Инвалидная коляска проехала мимо кондитерской госпожи Брунхильд — сквозь раздвинутые шторы было видно, что за двадцать два года помещение кондитерской ничуть не изменилось. Правда, теперь в углу стоял музыкальный автомат, и из раскрытых дверей кондитерской доносилась детская песенка о ленивом коте. За одним из столиков сидел чистенький, аккуратненько одетый, но чрезвычайно непоседливый мальчишка лет пяти-шести, который, постоянно одергиваемый своей мамашей, старался чинно есть мороженое. Чинность давалась ему плохо. Кто находился за стойкой, Гюнтер рассмотреть не смог. Уж, конечно, не горбун… Не изменилась и аптека напротив: почти тот же трафарет на дверях оповещал, что аптекарь Гонпалек принимает круглосуточно. Кем приходился этот Гонпалек несчастному, которого повесили, — сыном, братом или дальним родственником, Гюнтер не знал, но, каждый раз читая надпись, он вспоминал увиденное в доме Линды. А вот обувной магазинчик госпожи Баркет (Гюнтер проезжал мимо него в прошлую среду) сменил вывеску на магазин электронных товаров неизвестного Гюнтеру господина Ницке.
Когда Гюнтер проезжал мимо магазинчика скобяных товаров, из-за угла дома навстречу ему вышел магистр Бурсиан. Они приветливо раскланялись друг перед другом Госпожа Розенфельд рассказывала, что Моримерди со своими подручными устроил настоящую охоту на Олле-Лукое, кажется, даже с применением огнестрельного оружия. Однако охота окончилась полнейшим конфузом для военной контрразведки — старик оказался бесплотным призраком. Впрочем, благодаря этой охоте магистр на какое-то время стал главной достопримечательностью Таунда — туристы со всей Европы приезжали посмотреть на стереопроекцию знаменитого сказочного персонажа. Но после появления лазерно-голографического телевидения бум постепенно стих, хотя магистр и остался одним из главных атрибутов города, отмечавшихся во всех путеводителях. Зато отец Герх исчез из города на следующий день после сожжения реализатора. То ли сам сбежал, то ли им вплотную занялась военная контрразведка. Скорее последнее. Военная контрразведка не оставила в покое и Гюнтера. Первые два месяца в палате постоянно дежурил ее сотрудник и чуть ли не каждую неделю наведывался Моримерди. Доктор Тольбек, нисколько не стесняясь своего пациента, рассказывал о параличе Гюнтера, говорил еще что-то о странном, аномальном поражении мышечных тканей, нервной и кровеносной систем, закупорке сосудов, клеточной спайке, чем-то напоминавшей доктору Тольбеку последние работы, опубликованные в журнале Европейской ассоциации хирургов о сращивании открытых ран методом лазерной сварки. Всю ситуацию доктор Тольбек описывал как безнадежную. И если его пациент все-таки останется жить, в чем доктор Тольбек сильно сомневался, то о возвращении памяти не могло идти и речи. Насколько убедительным оказалось заключение доктора Тольбека для Моримерди — неизвестно, но через два месяца “охрану” Гюнтера сняли, хотя Моримерди в течение последующих трех — четырех лет изредка наведывался в госпиталь. Гюнтер тогда действительно ничего не понимал из объяснений доктора Тольбека, но его память, чистая как лист бумаги, зафиксировала все разговоры с кристаллофонной точностью. Эта точность очень помогла Гюнтеру, когда память восстановилась, и он смог заняться “самолечением”.
В нише между домами, где когда-то сожгли уборочную машину, теперь размещалась стоянка квазиэнтономов — огромных, с человеческий рост биокибернетических “жуков-скарабеев”, выполнявших роль уборщиков. Выбросив зонтики солнечных батарей, они в такт друг другу мигали зелеными “глазами”. В остальном город остался тем же.
На площади Гюнтер остановил коляску и покормил голубей. Пожалуй, это были единственные живые существа, которые не принимали никакого участия в дьявольской мистерии, развернувшейся в городе двадцать два года назад. Гюнтер вспомнил, как через полгода после происшествия с ним госпожа Розенфельд привезла его на площадь, и они встретились здесь в Элис и сыном. Память Гюнтера, тогда по-прежнему находившаяся за семью печатями, ничего ему не подсказала. Он только отчетливо запомнил холодные равнодушные глаза молодой женщины, пристально, с отчуждением смотревшей на него. Да еще девятилетнего мальчишку, опасливо потрогавшего его начинающую усыхать руку. А потом мальчик отошел в сторону и принялся кормить голубей, кроша печенье на выпавшую ночью порошу. Гораздо позже, анализируя эту встречу и снова видя перед собой глаза Элис, Гюнтер понял, насколько он был далек в своих рассуждениях, романтизирующих причины их разрыва. Больше об Элис он старался не вспоминать, зато часто думал о сыне. В своих возвышенных мечтах, свойственных практически всем отцам и матерям, Гюнтер видел Петера умным, одаренным, всесторонне развитым человеком, по праву ума, а не силы или власти денег занимающим в обществе высокое положение. Возможно, эти мечты и оказали свое действие, и именно благодаря им два года назад Гюнтер увидел свою фамилию с инициалом “П” в списке устроителей первого аукциона по продаже переоборудованной военной техники мирным научным организациям. Аукцион был организован Международным Комитетом по разоружению, и, как понял Гюнтер, Петер, несмотря на свою молодость, был полноправным членом этого Комитета. Прочитав статью об аукционе, Гюнтер страстно захотел увидеть Петера. И сын действительно появился в госпитале на следующее утро. Как он объяснял, ему почему-то вдруг сильно захотелось увидеть отца, и он, бросив все, приехал. Он долго рассказывал Гюнтеру о своей жизни, о работе, а Гюнтер, так и не решившись открыться даже сыну и заговорить с ним, только понимающе кивал, радуясь успехам, хотя и чувствовал в его словах плохо скрытое сожаление, что он сегодня не будет присутствовать на открытии аукциона. И тогда Гюнтер сделал так, что открытие аукциона перенесли на следующий день…
Гюнтер бросил голубям последние крошки и двинул коляску далее, все более приближаясь к конечному пункту своего еженедельного путешествия. Коляска подкатила к легкому металлическому турникету и остановилась. Вот он и прибыл на место. За оградой оплавленным каменным гробом высилось то, что когда-то называлось домом бургомистра Бурхе. Госпожа Розенфельд рассказывала, что когда прибыли пожарные и попытались тушить дом, у них ничего не получилось. Пеногасящие струи, не долетая до раскаленных, плавящихся на глазах стен, испарялись на расстоянии. Камень дома плавился, дом оседал, пока не превратился в бесформенную глыбу, и только тогда пожар прекратился сам собой. Где-то через полгода городские власти захотели убрать глыбу оплавленного камня, но эту затею им пришлось оставить. Металлокерамический сплав, в который превратился дом бургомистра, не брал ни один инструмент. Тогда через некоторое время в Таунде появились солдаты (Гюнтер подозревал, что здесь не обошлось без участия Моримерди), горб Бурхе, как окрестили в городе глыбу, оцепили, и спецкоманда попыталась его разбить. С трудом лазерным резаком им удалось отколоть небольшой кусок монолита — с улицы хорошо просматривалось место среза. Что показал анализ — неизвестно, но, очевидно, ничего необычного, потому что недели через две оцепление сняли, и солдаты покинули город.
Военным спецам не удалось докопаться до истины. И к счастью. Потому что внутри горба Бурхе находился целый, абсолютно неповрежденный реализатор.
Почему реализатор выполняет только его желания, Гюнтер не знал, хотя и предполагал, что он избирательно настраивается на своего владельца. А поскольку Гюнтер последним касался реализатора, то он и выполнял только его желания.
Доктор Тольбек, погрузневший, полысевший, иногда заходил в палату к Гюнтеру. Он всегда изумлялся его цветущему виду, удивлялся, что почти атрофировавшиеся мышцы пациента вновь обрели упругость, поражался сохранившейся молодости Гюнтера — он словно застыл на своих тридцати семи годах. В очередной раз доктор Тольбек грозился немедленно провести общее обследование больного, но, выйдя из палаты, по желанию Гюнтера тут же обо всем забывал. Он и не подозревал, что Гюнтер вполне здоров, прекрасно владеет своим телом, голосом и разумом. Но Гюнтер никогда и никому не показывал этого.