Приближаетесь. Ваш взгляд пристален и строг.
Все ушли. Вот мы и одни в темном коридоре с огромными стеклами.
Вы - рядом со мной. И вот - Ваш взгляд вдруг оттаивает.
- Значит, ты напал на Левченко только за то, что он пригласил меня на танец?
- Да. И на любого, кто только посмел бы прикоснуться к Вам.
- И не жалко?
- Нет. Потому что здесь, в этом городе, нет Вам равных.
- "И каждый вечер в час назначенный
Иль это только снится мне?
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне..."
Чем же ответить? Конечно, "Альбатросом" Бодлера:
- "Так и ты, о поэт. Ты царишь в океане,
Непокорный ветрам, неподвластный судьбе.
Но ходить по земле среди криков и брани
Исполинские крылья мешают тебе."
И повторить Вам последние строки по-французски, как у самого автора:
- "Exile sur le Sol au millieu desues
Ses ailes de geant l'inpeches de marche".
- Конечно, ты и сам пишешь стихи. Или музыку. Правда ведь?
- Да, вроде того... Правда, рояль - это не синтезатор "Роланд"...
- Вот ты какой, Орлов... Я не знала. Ну, что же... Пойдем.
Ваша рука находит в темноте мою, и мы идем назад к кабинету, входим в его полумрак, на нас оглядываются, но Вы делаете всем успокаивающий жест и улыбку: "Танцуйте, все в порядке", и Вы словно излучаете вокруг себя какое-то особенное умиротворение, словно облагораживаете всех одним лишь своим присутствием, и вдруг - словно парящих вниз к земле птиц мягко подхватывает восходящий поток - мы с Вами с полушага вливаемся в плавное кружение медленного танца, Вы это сделали так легко и естественно, словно именно для этого мы сюда и вернулись...
Нет, в самом деле, именно для этого. Конечно, для этого. Просто мне еще не знакома такая естественность, словно неповоротливому германскому рыцарю в негнущихся ржавых латах, попавшему вдруг на французский галантный менуэт среди париков и камзолов, медленных поклонов и реверансов.
Что-то необратимо изменилось. Функция перешла через ось абсцисс и изменила свой знак: наше отношение друг к другу. Уже можно сказать обо мне и о Вас: "Мы". У нас уже есть своя тайна, никому не ведомая. И она уже соединила Вас и меня. И все уже совсем не так страшно, как казалось столько дней и даже сегодня, лишь час назад.
В Вас нет никакого высокомерия - вот что вдруг обнаружилось. Но и свое достоинство Вы умеете не ронять. Обычно красавицы холодны сердцем, и это сразу понятно, с полуслова и полувзгляда. И наоборот - мягкосердечны и благоволительны женщины не очень заметные. А если Вы - исключение из этого правила, то это просто называется чудом, и логика здесь уже мало что значит.
А Левченко куда-то исчез. Ну и поделом.
Семитоновая индоевропейская гамма - семь сфер, семь принципов, семь цветов радуги, то вкладываются друг в друга, то прячутся от глаз, вибрируют, переливаются радужными волнами одно в другое, одна в другую, один в другой. Но - не тают, не тают, не тают...
- Подожди меня в фойе, Андрей.
Вот и свершилось.
И Вы сказали это так спокойно, как будто происходит просто деловой разговор. И вместе с тем..." Все сказано - и все сокрыто". Для посторонних.
Караван с аппаратурой уже ушел. Верный оруженосец проследит за благополучной доставкой.
Лужи затянуты льдом. Звездные отблески играют на трещинах.
Вы спускаетесь рядом по высоким ступеням из ореола электро-света в объятия звездного сумрака. Теперь профессиональный долг Вас ни к чему больше не обязывает, и Вы можете быть такою, какая Вы сама по себе, когда остаетесь одна. И такою Вас еще не видел ни разу.
- Да, ты меня удивил... Как ты сразу бросился защитить мою честь... Могла ли я представить, что мой подопечный знает Бодлера наизусть, да еще и по-французски.
- Мне из его стихов нравится далеко не все. Я люблю светлый романтизм, а не мрачный.
- И я тоже. Ты читал у Джойса "Портрет художника в юности"?
- Нет еще.
- Ничего, я тебе принесу. Тебе не скучно среди своих одноклассников?
- Да, конечно... Здесь ценятся только плакаты и настенная живопись...
И иногда находит такая тоска... Знаете, в Вечной Книге: "Не мечите бисера"... В самом деле, зачем метать? И перед кем? Вот если стать режиссером или композитором и начать очищать искусство от плебейства и серости, чтобы вернуть ему былое величие...
Ссылка в плейстоцен. Так это будет, видимо, в следующих веках - вместо тюрем станут отправлять в прошлое.
- Со временем ты поймешь: невозможно облагородить не то что весь мир искусства, но даже одного человека, если только он сам не захочет. А много ли таких людей ты встречал?
- Да. В моем доме целая стена заклеена их портретами.
- Это твои знакомые?
- В некотором смысле. Это композиторы, ученые, философы, писатели. Они для меня живы. А те живые, что вокруг, наоборот, кажутся мертвыми. Точнее, спящими с открытыми глазами. Лунатики. В каком-то беспробудном сомнамбулическом сне. Кто только их усыпил и зачем - пока непонятно...
- Знаешь, что гения делает гением? Огромное недовольство всем вокруг. И в первую очередь - самим собою. Быть может, твоя вера и настойчивость помогут тебе найти таких людей и в жизни. Дерзай. В мире нет ничего невозможного. "Сражайся, Арджуна", как говорит один мой знакомый Поль Бельский.
- Поль Бельский? Кто это?
- Наша ин-язовская знаменитость, аспирант. А ты, мой друг, я вижу, ревнив? - Вы улыбнулись с дружелюбной насмешливостью. - Дальше не провожай меня. Увидимся завтра.