Шоссе оставалось пустым. Два генерала, старый и молодой, смотрели друг на друга.
Они оба знали, как долго тянется время подлета: от вечной реки в тайге до вечной пустыни в штате Аризона. Это лишь у штатских часы отмерят пятнадцать минут.
"Этим штатским никогда не понять ни тебя, ни меня, правда, старик?"
"Правда, молодой," - сказал атомный Авраам.
И от чего-то начали друг другу улыбаться.
Им стало легко.
Сколько уже прошло времени с того полудня на пустом шоссе у черной машины, вспомнить сделалось почему-то трудно... Может быть, всего полдня, а может быть, и год... Словно ураган прошелся по памяти, словно смерч, безумно и бешено вращающий в себе не ветер, а время и пространство...
...самым же удивительным представлялось то, что можно, оказывается, жить многие годы, оказавшись за пределом. После того, как в сердце бесконечно давно уже умерло все, чем можно было жить и на что надеяться, после того, как ледяная метель вымела из последних, самых тайных уголков души чудом остававшееся там тепло, и сама душа, казалось, умирала, сжимаясь от холодной пустоты, и представлялось - еще один порыв невидимой метели, и душа умрет в угасающих судорогах, умру и сам, - как вдруг последний предел оказался пройденным, душа действительно прекратила существование - но я не умер. Вместо покинувшей меня души включился ее аварийный заменитель - холодная воля и столь же холодный разум. На месте души еще судорожно клубились темные клочья, несущие боль - так болит ампутированная рука, так болит то пустое пространство внутри, где прежнее живое сердце заменено бесперебойно пульсирующим искусственным. И с этой источающею боль пустотою можно жить после того, как действительно все закончено, и Каин искуплен... и можно сидеть в полумраке этого зала, за окном которого - уставший снежный ветер и ночь, сменяющая без сумерек пустой и холодный день, хотя это, может быть, тополиная летняя метель - сидеть напротив милой молодой дамы, которую сюда привел сам не зная зачем и ...
...да нет, не говорить с ней... о чем говорить? зачем? все уже давным-давно сказано другим в тени других залов и все услышано от других и угадано в них ... Что можно сказать ей после того, как услышаны четыре Веды, поняты четыре Благородные Истины Будды и прочитаны четыре Благих Вести о спасении мира, и по Классическому Канону Перемен выпала шестьдесят третья гексаграмма "Уже конец"?
Сжать всю вселенскую Мудрость до единого Слова и уйти, сказав ей Его, оставив на память свое отражение в хрустальных гранях? Имело бы смысл, если бы чувствовал, что это Слово что-то заденет в ней. Но и у нее, как и у меня, на месте души аварийный заменитель, излучающий боль, на котором лишь можно дотянуть до ухода в иной мир, лишь дотянуть.
Тогда зачем я здесь с ней? А лишь затем, что женская тайная природа излучает таинственные токи - они ощутимы, если даже и не видеть женщину, не вдыхать ее ароматов, не слышать ее - и они заставляют заменитель души сильнее пульсировать и дают иллюзию жизни и обрывок надежды на то, что из ускорения этих сбивчивых пульсаций может родиться нечто, способное вернуть душу из дальних туманов твоего Монсальвата, дорога к которому уже давно потеряна мною среди скал и пропастей... какой-то обрывок надежды на тот тайный путь к забытому подземному ходу, соединявшему всех женщин земли во времена Ады и Циллы и заброшенному еще до Иафета, и если спуститься в тот ход через эту женщину, то потом можно будет подняться и вновь выйти на свет уже через подземелья твоего Монсальвата и подняться к тебе. И потому так мучительно хочется назвать эту женщину Эльвирой и увидеть, как она, услышав твое имя, обернется ко мне и станет тобой. Но знаю, что это - мой бред, а потому молча смотрю на нее и вбираю в себя ее женские магнитные токи, исходящие, конечно же, не из сердца...
А по углам плывут танцующие тени, и негромкая музыка исходит словно от этой женщины напротив, что-то спрашивающей у меня с холодной улыбкой и получающей холодно-любезный ответ от заменителя моей души.
И снова, и снова запульсировали электронно-неуловимыми гармониями эти синтезаторы... Эти электронные перелеты стерео-эффектов в стерео-колонках...
"Ах, лето мое нескончаемое..." - поет певица из тех далеких лет под эти мерцающие синтезаторы, - "Липки худенькие мои... Городские мои, отчаянные, героические соловьи... Безрадостных дней кружение, предгрозовая тишина... На осадное положение душа переведена."
Эти электронные синтезаторы никогда не замолкнут. Это невозможно: "С болезнью, с душевной болью, с предавшей его любовью..." текут слезы электронного сердца.
А где-то в немыслимой дали, за метелями и снегами, за тьмой и холодом, в иных пространствах и временах в твоем замке Монсальват древние рыцари Лоэнгрин и Парсифаль - день и ночь охраняют Святой Грааль с Кровью, пролитой для спасения нас от самих себя, а в моем граде Китеже, ушедшем под воды озера Светлояр и доныне пребывающем там в иных мирах, иных столетьях, древние старцы просят, упав на колени, о нашем спасеньи.
И где-то там, в немыслимой дали - в каком краю? в каком столетьи? - встает древнее Солнце над многотонными льдами древнего севера, нашего севера, где мы летим, бесконечно летим куда-то по этим льдам,
А еще выше ее миров Монсальвата, моих миров града Китежа, сияют миры Царицы Вечной Любви, Вечной Весны, откуда и пришла ты на Землю, таинственная душа, названная после рождения своего Вероникой.
И осталось лишь вечное Солнце над каменными снегами северных гор.
Вечное Солнце будет садиться за горизонт над Северным Ледовитым океаном, и смотpеть, как он и она, - ты и я, - растопят вечные льды. Если смогут. Если будут живы.
И знает ли Солнце крайнего севера, как где-то далеко, среди арабских стран, бегут по цветущему саду, таинственно скрытому среди песков пустынь, маленькие принц и принцесса королевства Пирадор, давно исчезнувшего с лица земли, и это мы с тобой ...
мы с тобой...
мы с тобой...
Конец III части
Часть IV
Волны Света
Глава 17
Феникс
Еще не улетели клочья снов, еще блуждают среди них смутные бессловесные мысли: пора просыпаться, сон уже оборвался... но срабатывает какая-то автоматика подсознания, улавливает в глубинах памяти размытый силуэт вчерашнего дня и выстраивает прогноз, столь же размытый, на день сегодняшний. И прогноз этот неутешителен.
Эта автоматика отключает сознание и снова включает внутреннее зрение, настроенное на картины снов... Какое забытое чувство... Автоматика заботится обо мне. Отдохни еще немного, вбери еще пару киловатт энергии - ничего хорошего тебе сегодня не предстоит. Забытое...
Слишком забытое... Что-то из до-истоминской эпохи... Когда заставлял себя усилием воли снова просыпаться в заколдованном мире поголовных сновидений наяву, мире серых лиц, серых чувств.
Слишком забыты эти утренние споры с самим собой, эти псевдо-утешающие самовнушения, эти внутренние толчки самому себе...
Конечно, и днем тоже видятся сны. Но слабые их образы напрочь заглушаются дневным зрением и слухом, и только из-за этого их не видят. Потому и сама жизнь для большинства, для людей-детей тоже сон, гипнотический сон, что нагоняет на них невидимый вселенский гипнотизер Люцифер.
Что и объясняли Вы мне, Шеф, своими уровнями относительной реальности человеческих ценностей.
А надо проснуться от этого гипноза до конца.
Ущипнуть себя, быть может? Нет, не кончается... Вышел завод внутренней часовой пружины, отработан весь пожизненный запас сил, а пройдено лишь полпути, исполнено полдела.
Все люди - дети. Чеховская интеллигенция, тургеневские идеалисты... Один Иван Карамазов не был духовным младенцем, потому и смог увидеть сквозь толщу веков великого инквизитора, потому и рассудка лишился, что увидел, а победить не смог.
Дух инквизитора - это дух антихриста внутри самой веры, захватившего саму Церковь изнутри, поскольку снаружи ее разрушить оказалось невозможным. Это оно, фарисейское инквизиторство, выращивало зародыши большевизма и фашизма дух красного дракона - своими допросами и пытками, гонениями и цензурами, мертвечиной и догматизмом, казарменной дисциплиной и лицемерием.
Победить дух ветхой Ева, дух Каина еще можно, оставаясь просто человеком. Но победить дух инквизитора человеку не по силам. Для этого надо умереть для мира и переродиться - стать пророком, святым, непобедимым воином духа, рыцарем Искупителя и Марии, Предводительницы воинств Саваофовых.
Умереть для мира.
Надо уйти из дома вообще. Прекратить отношения со всеми, к кому привык. Стать отшельником.
Пойти сейчас на кладбище, превращенное в парк, сесть среди могил и отречься от себя. До конца.
Знают ли люди, с какой сладкой мукой желтые листья медленно падают на землю в лучах бесконечно умирающего осеннего солнца? Знают ли листья, с какой горькой радостью люди смотрят на них, кружащихся в прозрачной пыли, что плавно плывет в падающих лучах, и узнают себя?
Мне ли не знать, что с тобой, когда ты оторвался от своей ветки, и - тебе казалось, ты взлетел? - ты начал падать, но вот - снова! - тебе казалось, ты взлетел? - ты упал еще ниже, и ниже, тебя лишь кружит водоворот времени и воздуха, тебя ничто уже не держит - где оно, пересохшее дерево? - оно сбросило тебя как тлен, как прах... "Зачем же ты вырастило меня?" - спросишь его. "чтобы сбросить? чтобы бросить?"...
Земля. Асфальт. Шорох. Удар.
Мне ли не знать, что с тобой, когда ты оторвался от своей ветки? Тебе ли не знать, что со мной, когда я оторвался сердцем от той, что жила когда-то за окном в тени твоего дерева? Ты помнишь, как я просил прощения у твоего дерева сам не зная, за что, - в тот день бесконечного пути под дождем? За то, что оно не может сбросить листья и вместо них вырастить шипы, а я могу? И буду за это отвечать многие долгие годы перед Тем, Кто меня создал? За то, что оно не может уйти обратно в землю и перестать утешать хотя бы своей тенью, и шелестом ту, что осталась жить одна за окном, а я - могу? За то, что оно не может никого обидеть, а я могу...
Я стоял тогда под твоим деревом. У кого же было еще просить прощения? У людей, что никогда не понимали не тебя, ни меня, ни ее? Да и нет уже давным-давно никого. Все умерли. Лишь тела их все еще автоматически движутся по улицам. Лишь Солнце еще зачем-то крутится вокруг Земли и не знает, что ему уже не для кого светить... И для чего эти деревья все еще распускают и роняют свои листья? Ведь не для кого... Не для кого...
Умерло само Время. Оно лишь как-то еще осталось жить там, у нее, за окном. Что ты знаешь, лист, о Времени? Что ты о ней знаешь?
Ты, лист, падал с ветки. Я падал из стратосферы с перебитыми крыльями...