— Иван Сергеевич, скорее, Уисс…
Она заметила Карагодского в кресле, осеклась, смутилась и вопросительно посмотрела на Пана.
— Говорите, Ниночка, говорите. Что там у вас стряслось? Вениамин Лазаревич уже почти в курсе дела.
— Да, собственно, ничего особенного не случилось. Просто вас вызывает Уисс. Он очень торжественный и загадочный, передает в основном в синих и лиловых тонах. Мы подошли к какому-то острову, и Уисс просит остаться здесь на ночь.
— Почему на ночь?
— Не знаю. Он вызывает вас.
— Хорошо. Сейчас мы с Вениамином Лазаревичем придем.
Карагодский без особой охоты поднялся с уютного кресла, медленно оправил костюм, пригладил пышную эйнштейновскую шевелюру и водрузил на орлиный нос свои великолепные очки. Мир вокруг привычно затуманился, потерял свою резкую угловатость, и вместе с туманом вернулось чувство успокоенности и уверенности в здравой основе вещей.
— Иван Сергеевич, один последний вопрос: если это не такая уж большая тайна, то куда мы все-таки плывем?
— Это не тайна.
Пан, наконец, нашел свои бумаги.
— Это не тайна, Вениамин Лазаревич. Я просто не знаю. Нас ведет Уисс.
Пан снял с дверной ручки галстук и, небрежно сунув его в карман, открыл перед академиком дверь.
Нет, это был поистине корабль сумасшедших.
Центральная лаборатория, или, как величал ее Пан, "операторская", располагалась на полубаке. В хорошую погоду боковые стены и потолок убирали, и лаборатория превращалась в площадку, защищенную от встречного ветра и взлетающих из-под форштевня брызг только плавной дугой передней стенки.
Сейчас были убраны только боковины, а потолок, в толще которого по мельчайшим капиллярам пульсировала цветная жидкость, превратился в желто-зеленый светофильтр, придававший всему помещению странный и не совсем реальный оттенок.
Впрочем, ослепительную улыбку Гоши, молоденького капитана "Дельфина", не могли погасить никакие светофильтры. Он небрежно бросил под козырек два пальца и лихо отрапортовал Пану:
— Шеф, все нормально. Координаты — 36 градусов 0 минут северной широты и 25 градусов 42 минуты восточной долготы. Лоцман требует отдать швартовы у этого каменного зуба. Жду приказаний.
Первую неделю плавания — первого самостоятельного плавания после окончания мореходного училища — Гоша провел в неприступном одиночестве на капитанском мостике. Белоснежный нейлон его новенького кителя вспыхивал там с восходом солнца и гас на закате.
Однако гордое одиночество скоро приелось общительному капитану. Его немногочисленная команда — штурман, радист, механик и два матроса почему-то сама знала, что ей делать, штормы проходили стороной, приборы, словно издеваясь, начисто отметали даже возможность непредвиденной опасности.
Позади осталась ленивая зыбь Черного моря, узкое горло Босфора и радужным утренним маревом встало Мраморное море, проутюженное аквалетами, а они шли и шли, минуя большие шумные порты, в стороне от праздничной сутолоки обжитых морских трасс.
Вторую неделю плавания бравый "кэп" провел уже на верхней и нижней палубе, с суровым и занятым видом бесцельно слоняясь среди своего до обидного хорошо налаженного хозяйства, искоса наблюдая за суматошными буднями "ученой братии". "Ученые братья" оказались отличными ребятами, и поэтому однажды капитан не выдержал, снял китель и фуражку, засучил рукава и стал помогать аспиранту Толе опускать за борт какую-то замысловатую штуковину, похожую на большого злого ежа.
Но окончательное "падение" капитана произошло в начале третьей недели, когда он впервые переступил порог операторской. То ли интерес к эксперименту, то ли коварные глаза Нины были тому виной, но с тех пор штат центральной лаборатории увеличился на одного добровольного ассистента. Вот и теперь Гоша был первым, на кого наткнулись Пан и Карагодский, едва открыв дверь операторской.
— Стоп! Назад помалу, — в тон Гоше ответил Пан. — Сначала обстановку. Что это за остров?
— Остров? — Гоша презрительно сощурился. — Вы считаете это островом, шеф? Да этого камушка нет, наверное, даже в лоции. А название… Впрочем, сейчас скажу точно…
Действительно, островок был неказистый. Точнее, даже не островок, а невысокая конусообразная скала, сверху донизу поросшая темно-зеленой непролазной щетиной колючих кустарников и трав, из которой робко тянулись редкие кривые стволы дикой фисташки, кермесового дуба и земляничного дерева.
Ветер тянул слева, со стороны скалы, и к привычным запахам моря примешались пряные, дурманящие ароматы шалфея, лаванды и эспарцета — словно открылись ворота большой парфюмерной фабрики.
Гоша с треском захлопнул объемистый телеблокнот с голубым эластичным экраном — последнюю новинку изменчивой моды — и снова повернулся к Пану, который с любопытством продолжал изучать остров. Этот зеленый конус напоминал что-то мучительно знакомое, но что именно?..
— Согласно самой последней лоции Эгейского моря этот каменный прыщ именуется весьма величественно и совершенно непроизносимо — дай бог силы! ОНРОГКГА 989681, что в переводе на нормальный язык: "Отдельный надводный риф островной группы Киклады Греческого Архипелага". А шестизначная цифра означает не что иное, как порядковый номер этого самого ОНРОГКГА среди подобных ему чудес природы. На месте нашего уважаемого лоцмана я бы выбирал стоянки посимпатичней. Тем более что пришвартоваться к этому чуду нет никакой возможности — он круглый, как медуза.
— Действительно, круглый, — задумчиво пробормотал Пан, последний раз оглядывая островок, и шагнул к Нине:
— Ну что Уисс? Передавал он еще что-нибудь?
— Вот последняя запись, Иван Сергеевич.
Нина и Пан наклонились над контрольным окном видеомагнитофона. Послышались свисты, то похожие на обрывки странных мелодий, то режущие слух диссонансами. По лицам профессора и его ассистентки заскользили разноцветные тени. Гоша тоже уставился в окошко, все трое о чем-то говорили вполголоса, но о чем, понять Карагодскому было трудно, а расспрашивать не хотелось, хотя и было любопытно. Поэтому академик, прислонившись спиной к стене и упираясь обеими руками в трость, разглядывал операторскую.
Академик заходил сюда три недели назад и остался весьма доволен скромным изяществом и своеобразным уютом лаборатории: здесь поблескивали никелем и пластиком новенькие пульты, с мягким щелчком вставали из них выдвижные полуовалы экранов, динамические кресла услужливо повторяли любую позу человека, ворсистый пол таил в себе озеро благоговейной тишины. И ничего лишнего, отвлекающего, раздражающего. Все для вдумчивой, усидчивой работы, исключающей всякую лишнюю трату времени и энергии.
Но сейчас центральная лаборатория трещала по швам — в буквальном и в переносном смысле. Скрытая проводка безжалостно выворочена из стен, а рваные раны в пластике никто, видимо, заделывать не собирается. Внутренности пультов разворочены — латунные щитки кучей валяются под ногами. Разноцветная паутина кабелей либо висит над головой на каких-то самодельных прищепках, либо путается под ногами, делая небезопасным передвижение по площадке. Чудесные кресла запихали в угол, взгромоздив друг на друга, а вместо них появились допотопные стульчики. Лишь одно кресло осталось — на самом носу, чуть ли не над водой — но и его буйная фантазия электроника превратила во что-то среднее между электрическим стулом и высокочастотным душем. Никакого доверия это таинственное сиденье с параболой антенны на спинке не вызывало.
Тощие ноги виновника погрома — кто мог им быть, кроме трижды безответственного аспиранта Толи, — торчали из многотембрового электрооргана: тройной ряд клавиш указывал на родство этого инженерно-самодеятельного монстра с тоскующим чудом древних католических соборов.
Хорошо. Просто еще одна деталь. Мелкая — но деталь.
Без разрешения Пана Толя не посмел бы так распоясаться. Академия дала Пану ультрасовременную плавучую базу, и вот что может сделать с ней безоглядная безответственность. О какой чистоте эксперимента может идти речь в таком хаосе? Явное надувательство, попытка втереть очки. Но Карагодскому…
Академик в третий раз поправил очки. Они ему мешали.
— Готово!
Толины ноги беспомощно заскреблись по полу, зацепились за стойку винтового стула, судорожно согнулись, и Толя, в одних плавках и в белом распахнутом халате, накинутом прямо на мускулистое смуглое тело, возник перед Карагодским.
— А, это вы? Привет! Пришли пощупать наше хозяйство? Давайте, давайте! Давно пора было. Пан с Ниночкой тут такую чертовщину крутят, что ахнешь. Даже меня в пот вогнали. Но вы смотрите Пана не обижайте! Он — бог. В своем деле, конечно…
Решив, что разговора "для вежливости" с Карагодского вполне хватит — и он был очень недалек от истины, потому что академик позеленел — Толя прикрикнул на троицу, склонившуюся над видеомагнитофоном:
— Эй, орлы! Хватит баланду травить! Моя система готова к переговорам на высшем интеллектуальном уровне! Начали, что ли?
И поскольку Пан, Нина и Гоша не обратили на него никакого внимания, он взял на клавишах несколько пронзительно высоких звуков, от которых мгновенно заложило уши:
— У-и-сс!
И тотчас же словно ответило далекое эхо — такой же аккорд, слегка погашенный расстоянием, донесся из-за острова.
А двумя минутами позже справа по борту из голубой кипени бесшумно вырос трехметровый зеленовато-коричневый столб. Карагодский за последние дни немало наслушался и начитался о поразительной ловкости дельфинов, но это было сверх разумения — гигант, весящий в воздухе не меньше тонны, без видимых усилий стоял на хвосте, погруженном в воду, словно для него не существовало законов физики.
По очереди глянули на академика два озорных глаза, скользнули по лаборатории и снова остановились на нем, разглядывая. На самом дне их царила такая нечеловеческая, спокойная сила, такое пронзительное понимание, что Карагодскому невольно захотелось отвернуться.