— Метки ставить и убирать умеешь? Слушай…
Оказалось, что отделение бестелесной души — лишь простейший способ, доступный хоть и не всем, но не редкий среди мастеров ментальных воздействий. Можно было отделять часть души, пригодную для наблюдения и не лишенную сознания, можно — частицу, способную лишь наблюдать, а можно — мелкую частицу, прилипающую к объекту, как метка. Со временем эта частица теряла связь с душой, и за нее нельзя было вытащить того, кто эту метку ставил.
— Когда ставишь метку, рискуешь. Если твое присутствие почувствуют, зацепят за метку и захватят всего. К тому же метка отбирает много сил. Очень много. Но тот, кто ею помечен, не сможет защититься от твоего воздействия, пока не снимет метку. Я смогу обучить тебя этому, но позже. Сейчас надо что-то делать с твоей душой. Ты очень эмоционален, почти как ребенок. Твоя ментальная энергия брызжет во все стороны, стоит тебе забыть о защите.
"Вот оно. Я же не вижу себя со стороны, думаю, выгляжу обычным человеком. А меня любой ведун распознает. Что же говорить про Тибура, который и так на меня настроен". В зале Совета, как правильно решил Белогор, его упражнения могли остаться незамеченными.
Когда на вечернем Совете пришла очередь Ростига говорить, ведун предложил послать в Рим одного Трихора.
— Сейчас он слабый боец, но учится он быстро. Главное — он сможет остаться незамеченным в городе. Но на Совете прозвучали очень правильные предложения: мы действительно сильны только в родных лесах. У меня возникла мысль, что владелец картины Третьей Печати знает об этом не хуже нас. Поэтому пусть Джироло думает, что мы надеемся его к нам заманить. Он воздержится появляться у нас, но меньше внимания уделит Риму.
Очень сдержанно высказавшись, что решения принимать пока что рано, гривас предоставил слово Кондрахину.
— Я придумал, как заманить нашего врага сюда. Мы знаем, что к войне народы подталкивает католическая церковь, ее глава, папа римский Целестин Пятый. Его наверняка оберегают — и обычная охрана и ментальные стражи. Убийство папы может сильнее подтолкнуть к войне, чем усилия папы живого. А вот покушение, да еще такое, за которым Джироло усмотрит наши следы, могут надоумить его на визит сюда. По крайней мере, он может подумать, что его сюда выманивают.
Оставшийся после Совета Ростиг спросил, как его приняла Олкона.
— Нарушу все традиции, раз твое появление уже необратимо. Слушай меня: Олкона редко летает, как обычная птица, при помощи крыльев. Ты первый, кто на моей памяти это увидел. Даже не все ведуны в нашем братстве знают об этом. Подержав тебя за руку, а потом взлетев, она показала твое особое положение и судьбу. Я доверю тебе тайны, что даже в братстве доступны лишь избранным. Но сначала Белогор займется как следует твоим душевным равновесием.
Следующую неделю Юрий не успевал подумать ни о чем, так загрузили его ведуны. Ярилка учила его плести свои заклятья и распознавать чужие, Дабота — наносить удары минимальной силы, но убивающие наверняка, Вельг давал уроки итальянского, используя некоторые приемы гипнотического влияния, рассказывал о Риме, учил посылать свою бесплотную душу в недалекие путешествия, наблюдать за ближними деревнями. Между занятиями с равномерностью хорошо смазанного часового механизма появлялся гривас и тренировал Кондрахина держать свое астральное поле невыраженным, как бы вовсе не существующим.
Ростиг показывал, как снимать метки, проводя полное очищение души и тела. Для этого годилась даже обычная вода, и Юрий раз за разом опускался в темную воду озера. Огонь очищал лучше, на очистку в огне приходилось настраиваться не так долго. Но огонь требовался большой, в рост человека. К тому же одежда безвозвратно сгорала, тогда как после водной процедуры ее можно было высушить и надеть.
— Почти наверняка в покоях папы римского да и во всём папском дворце ты либо нарвёшься на заклинание, либо ненароком нацепишь метку. Вряд ли они будут убийственны — там обитают множество престарелых кардиналов, об их здоровье наверняка позаботятся, установят не смертельную защиту от чужака. Иначе их подслеповатые кардиналы перемрут за неделю. Думаю, у тебя будет время на процедуру очистки, несколько часов. Успеешь в фонтан залезть, их в Риме достаточно.
Как справедливо заметил старый ведун, Юрию вообще искусство ставить убийственные метки не требовалось. Если он сумеет близко подобраться к Джироло, то ему проще убить того обыкновенными человеческими средствами.
— Сведущие в ментальных воздействиях люди всегда поддерживают наготове приемы защиты от невидимых воздействий. Дабота ведь тебя и этому учит? А против стрелы, кинжала или пули специально никто защиту не готовит, все надеются, что обычного убийцу они почувствуют загодя. Да так оно обычно и бывает.
"Неужели никто не догадался подсылать убийц с защищенным разумом? Не может такого быть. Не иначе, Ростиг просто не знает таких случаев. Незаметно закрыть мыслезащитой другого человека можно, если сам находишься рядом. Значит для такого покушения пригоден только выстрел издали: оказаться вблизи охраняемого чародея означает быть раскрытым, не спасет и мыслезащита. Но выстрел издали можно подготовить, только если знаешь маршрут передвижения того, кого собираешься убить. Ни Джироло, ни Тибур выследить себя не дадут".
Идея организовать Тибуру ловушку, имитировав покушение на папу римского, все больше казалась Кондрахину единственно пригодной. Только покушение, покушение неудачное, но имеющее видимость настоящего, могло заставить Тибура держаться вблизи Целестина Пятого. Тибур не мог пожертвовать папой, без усилий которого, как полагал Вельг, Италия могла сохранить в грядущей войне нейтралитет, а это резко меняло расстановку сил.
Нейтралитет Италии развязывал руки и Франции, и Балканскому Союзу, вполне возможно, что Турция тоже предпочла бы избежать военных действий. Турецкий флот на Средиземном море уступал объединенным силам балканцев, французов и греков. В такой ситуации десант на европейские берега проливов выглядел чистой авантюрой.
На очередном Совете, четвертом по счету, Белогор высказался первым:
— Трихор способен спрятаться в толпе людей, мирохранители папы римского не отличат его от обычного верующего. Он умеет гипнотизировать неустойчивых людей, способен прикрыть мыслезащитой своих помощников. Его научили различать заклятия-ловушки, наносить и отражать ментальные удары. Я хочу сказать, что общая подготовка его завершена. Прошу членов Совета высказываться.
Викус и Светояр предложили себя, чтобы помочь Трихору в Риме. Оба, оказалось, уже немного владеют итальянским. Вельг сказал, что он готов, несмотря на опасность, бестелесной душой находиться в Риме, подсказывая и разведывая. Ярилка считала, что важнее выработать хороший план действий, а лишние люди в Риме окажутся скорее помехой. Дабота заявил, что он в Риме будет не лишним, согласившись, что разведку и подготовку атаки на владельца картины Третьей Печати он вряд ли проведет успешно. Молодой ведун настаивал лишь на своем участии в самом действии.
Ростиг сказал свое слово, глядя в пол. Тихим голосом, так, что присутствующие даже перестали дышать, стараясь его расслышать.
— Мы все согласились, что Трихор отправится в Рим и постарается ударить по владельцу Третьей Печати. Для этого он устроит покушение на Целестина Пятого, используя загипнотизированного случайного одиночку. Охрана схватит покушавшегося, и в этот момент владелец картины Третьей Печати должен вспомнить о нас, о братстве Увилбене Ласа. Мы позже обсудим, как этого добиться. Теперь я предлагаю согласовывать наши действия здесь без Трихора, а Трихор пусть обсуждает свои римские планы не со всем Советом, а наедине с теми, кого сочтет нужным.
Старейший ведун замолк, но головы так и не поднял. Предложение Ростига было разумно, Кондрахин и сам намеревался обсуждать свои римские планы только с Ростигом и Вельгом, но предложить такое, нарушающее традиции, изменение без всеобщего раздражения, мог только старейший. Даже авторитета гриваса могло не хватить, чтобы убедить членов Совета в том, что им неразумно полностью и безоговорочно доверять.
Белогор внимательным взором осмотрел сидящих. Подал голос лишь смертельно обиженный Дабота.
— Уважаемый Ростиг считает, что, оказавшись в Риме, Трихор легко выдаст все Братство? А мы, едва сюда пожалует Джироло, тут же побежим ему рассказывать всё о планах Трихора? Или мы здесь не ведуны, знатоки старинной мудрости, а ученики, вчера украсившие лбы деревянными обручами?
Но даже в его голосе не было настоящей злобы. Он понимал — враги братства сильны, а война, еще даже не начавшаяся, уже требует чрезвычайных мер.
Снисходительно, но и мягко, ответил Даботе гривас:
— Возможности владельца картины Третьей Печати нам, к сожалению, неизвестны. Я не верю в то, что он способен различить слова и мысли, которые рождаются в этом зале. Но легенда, приписывающая ему всеведение враждебных умыслов, несомненно, имеет основания. Так что не обижайся, Дабота. Не ты один будешь отстранен от римских событий.
Белогор отвел взгляд от ведуна в военной форме, и, обращаясь уже ко всем, произнес:
— С завтрашнего дня сюда начинают прибывать члены братства, чтобы забирать понемногу учеников. К моменту появления Трихора в Риме на священном холме останутся только старшие ученики и ведуны. На Советах Трихор более не присутствует, в зале Совета — не ночует. Ростиг позаботится о его ночлеге. Другим членам братства о Трихоре не рассказывать. Замыкайте сознание. И, начиная с завтрашнего утра, все закрываем свои мысли.
Ведуны с серьезными лицами смотрели на Белогора. Даже Ростиг поднял голову. Никто не возразил гривасу.
— Трихор, тебе более незачем здесь оставаться. Мы сейчас начнем следующий Совет, пятый по счету. Ростиг, загаси свечу Совета…
Уходящего Кондрахина разом настигли прощальные приветствия-мысли остающихся в зале ведунов. Прислонившись спиной к теплому сосновому стволу, он без мыслей, без чувств, ждал окончания следующего Совета. Совета, который не упомянет его имени, Совета, который уже ничем ему не поможет.
Он догнал неспешно бредущего ведуна, уже зная, что Ростиг не собирается направляться к себе в дом. Ничем не выдав, что заметил Юрия, старейший шел к навесу, под которым жила Олкона. При их приближении птица отпрыгнула в сторону и хрипло прокричала:
— Чужой, чужой!
Почему-то совсем не удивившись, Кондрахин поинтересовался у Ростига:
— Олкона и по-русски говорит?
— По-русски говоришь ты. Она лишь обратилась к тебе на твоем родном языке. Поблагодари Олкону, только мысленно, за то, что она допустила тебя стоять рядом с ней. Только здесь, рядом с нею, я могу открыть тебе одну из самых опасных тайн. Речь пойдет о картине Третьей Печати. Ты знаешь, что она представляет собой?
Юрий с сомнением пробормотал:
— Все говорят о картине, и у меня возник образ обычной — по виду — картины, которая каким-то образом показывает враждебные мысли.
Ростиг кивнул:
— Таково общее представление. Она, кроме того, открывает дверь между мирами, она способна перебросить отсюда или в противоположном направлении целое войско, вызвать пожары, землетрясения, наводнения, ураганы. Ее владелец сможет мгновенно перенестись от нее в любое желаемое место, или вернуться из любого места к ней. Я не знаю, в какой степени Джироло смог овладеть её возможностями, ибо это очень непросто. Либо он почти всесилен, овладев всеми её возможностями, либо он использует ее понемногу, опасаясь навредить по неумелости самому себе.
Кондрахин перебил медленный рассказ ведуна:
— Почему Джироло? Тот, другой, кажется намного сильнее. И он может перемещаться мгновенно, я точно знаю. Может, это он владеет картиной?
— Возможно, — согласился Ростиг, — что Тибур сильнее, но это не значит, что он сможет отобрать у Джироло картину. Она настроена на одного владельца и при его жизни другому не удастся ею воспользоваться. А Джироло человек старый, он мог настроить картину защищать себя. Тогда другой не рискнет причинить ему вред или силой отобрать картину.
На чем основывалась уверенность ведуна, он не разъяснил. Хотя Ростиг не закрывал своего сознания, Юрий не мог взять оттуда ничего, кроме обычных мыслей идущего по лесу человека. Старейший, отведя его к шалашу на лесной опушке возле картофельного поля, спросил:
— Сможешь поддерживать защитный слой мыслей, чтобы обходиться без мыслезащиты? Как я сейчас?
Подумав, Кондрахин ответил утвердительно. Да, в этом сложности не было: думать не то, что ты думаешь на самом деле, пряча за обыденными и дозволенными мыслями в уголке сознания мысли настоящие.