То был лучший момент в их жизни. Они поразили сами себя.
– Гм, – кашлянул Коттон.
Они обернулись к нему.
– Гм. У меня в кармане… – неуверенно произнес он. – Я их все лето берег. На случай, если мы сделаем что-нибудь стоящее.
Он порылся в кармане и достал что-то завернутое в туалетную бумагу.
– Я их взял, когда мы уходили из лагеря.
Они окружили Коттона, и он развернул бумагу. Внутри были три бутылочки виски – такие подают на авиалиниях.
– Ух ты! – оживились остальные. – Где достал?
– Стырил в самолете, пока Тефт скандалил. Дело нехитрое. Стюардессы совсем очумели, а тележка осталась около моего кресла. Я стащил четыре штуки. Одну выпил в то утро, когда мы с первым нашим набегом в галошу сели. Помните? А теперь каждому причитается по полбутылочки. Мы это заслужили.
Он показал им, как свинтить пробку.
– Итак, за писунов, – провозгласил Коттон. – За самых отчаянных ковбоев Дикого Запада.
Он приставил бутылочку к губам и под их взглядами сделал первый глоток.
Коттон разделил свою бутылочку с Лалли-2, Гуденау – с Шеккером, Тефт – с Лалли-1. Вышло что-то вроде причастия. В темноте у пустого загона одни ждали своей очереди, другие пили по глоточку, надувая щеки, чтобы не поперхнуться. Действие виски они проверяли на Гуденау и, когда тот закашлялся, по-дружески похлопали его по спине. «Очень прилежен, другим занятиям предпочитает чтение. Друзей мало. Негативная реакция на школу сохраняется. В последнее время проявляет склонность к самодеструкции. Причины коренятся в по-прежнему сложных внутрисемейных отношениях». Отчим Гуденау разорвал этот годовой отчет школьного психолога на кусочки. Ученые мужи сделали, что могли, заявил он матери Джералда, теперь моя очередь взяться за парня. Вчера один знакомый говорил в клубе, что в Аризоне открылся летний лагерь, там мальчиков учат ездить верхом, стрелять и вообще делают из них мужчин. Вот крошка Джералд летом туда и поедет. Мать Джералда всплакнула. Аризона так далеко, а Джералд необщительный, свалится с лошади и на всю жизнь останется калекой. Калекой так калекой! - проревел отчим. Ты должна сделать выбор. Во-первых, между мужем и младенцем, который до сих пор писается в кроватку. И во-вторых, кого ты из него растишь? Сам он всего лишь инженер, а не какой-нибудь гений, но он, черт возьми, способен отличить винт от гайки. И мужика от бабы. Так что пусть поскорее выбирает, что дальше делать с ее малюткой - надеть на него джинсы и сапоги или купить ему платьице и губную помаду.
Джералд подслушивал, стоя на лестнице.
Допив виски, они торжественно и многозначительно поглядывали друг на друга. Должна же на них подействовать такая порция! Лалли-1 попробовал было рыгнуть, но на пустой желудок это вышло как-то несерьезно.
Тут до Шеккера дошло, что наступил его час. Он не стал кривляться и повторять папашины шуточки, а прошелся вместо этого по кругу, согнув руки в локтях. Они спросили его, что это он изображает.
– Это бизонья пляска. Я об этом читал. Когда бизонов не стало, индейцы чуть с катушек не съехали. И пляски устраивали, чтобы бизоны вернулись. Плясали до упаду.
Набычившись, Шеккер замотал головой и захрипел:
– Великий вождь Шеккер пить огненная вода… плясать индейский пляска… звать назад бизоны… звать на большой потлач…
Остальные не знали, как себя вести. Наконец, чувствуя необходимость как-то проявить опьянение, они выстроились перед Шеккером – Тефт, Гуденау и братья Лалли. Согнувшись в поясе, поматывая головами, подергивая локтями, они медленно двинулись по кругу, хриплыми голосами выкликая: «У-ху-ху, у-ху-ху». Они были удивлены: им нравилась эта пляска. В их ушах гремели призрачные барабаны. Ноги отбивали ритмы старинных преданий. Вместе с потом из пор вымывался постыдный страх. Из старых горьких трав стряпали они новое зелье. От виски просыпалась гордость и наследственная память. Они топали, подскакивали, наставляли друг на друга воображаемые рога и вполголоса повторяли: «У-ху-ху, у-ху-ху, у-ху-ху».
Они замерли. Им недоставало Коттона. А он влез на ограду и поверх загона всматривался в автостоянку и каменный дом. Они присоединились к Коттону.
– Эй, Коттон!
– Бледнолицый брат не плясать. Почему?
– Вы лучше туда гляньте, – ответил он. Они повиновались.
– Через час-полтора рассвет. Стрелки проснутся и начнут приводить в порядок оружие. А кто-нибудь сходит сюда взглянуть на добычу. – Коттон развернулся на перекладине. – А теперь посмотрите туда.
– Они обернулись.
– Вот они, бизоны. Никуда не ушли. Стоят здесь, здоровые, жирные, и травку щиплют, Я думал, они убегут, но они-то совсем ручные.
– Ну так что же?
– В чем дело?
– Бледнолицый брат говорить загадка.
Коттон спрыгнул вниз и уселся на землю, прислонясь спиной к ограде. Остальные тоже спустились и сели рядом. Расстегнув «молнию» на куртке, Коттон вытащил из-под майки армейскую бляху и принялся теребить ее, как четки.
– Худо дело? – спросил Лалли-2.
– Ага.
– А в чем проблема?
– В том, что мы своего не добились. Ни черта мы не добились!
Коттон обжег их взглядом, от волнения речь его стала невнятной.
– Что мы сделали? Выпустили бизонов на волю. А утром их окружат и убьют. Эти охотнички явились сюда, чтобы завтра пристрелить три десятка бизонов, и они своего не упустят.
Мы тут виски распиваем, пляски устраиваем, домой собираемся – а ни черта ведь не сделано! Поколению Коттона войну доставляли на дом. Играть в полицейских и гангстеров, в ковбоев и индейцев - этого им было мало. Стоило нажать на кнопку, чтобы с головой окунуться в сплошное насилие - так выглядела вьетнамская война на телеэкране. Коттон бредил Вьетнамом. Это была переносная война: поставишь телевизор в гостиной - вот тебе воздушный налет, перетащишь в спальню - вот тебе карательная операция, унесешь в ванную - вот тебе артобстрел с моря. Напалм на завтрак, горы трупов - к обеду. Мысленно Коттон не расставался с картой боевых действий. Его воображение щетинилось новейшими видами оружия. Вьетнамская деревня была для него реальнее индейского поселка. Он распростился с ребяческими фантазиями - первым высадиться на Луну или стать лучшим бейсболистом Америки. Вместо этого Коттон с остатками своего взвода пробирался через рисовые поля, поднимал в атаку солдат, осколком ему отрывало ногу, и президент награждал его орденом в Белом доме. Больше всего Коттон боялся, что, пока он вырастет, война кончится.
Вдвоем с матерью они жили на берегу озера в Рокки-Ривер, предместье Кливленда. Как-то вечером, после последних известий, покрутив ручку, чтобы найти программу с подробной военной сводкой, Коттон, распахнув с размаху дверь, явился к матери в спальню и – с воображаемым автоматом в руках - залег в засаде на кровати, а она между тем, сидя перед трюмо, готовилась к выходу в свет. Мать наложила на лицо тон, накрасила глаза, наклеила фальшивые ресницы. Коттон вспомнил, как в Квебеке она в первый же день потребовала вернуться в лоно цивилизации, потому что ей уже надоело. Мать обвела глаза карандашом и в уголках поставила черные точки. Коттон стал Замечать, что в последнее время она все хуже играет в теннис. Раньше она тигрицей металась по корту. Набрав на щеточку краску из серебряной коробочки, мать наложила тени на веки. Она то баловала Коттона, то муштровала. На скулы она наложила немного румян и растерла их. Джон вдруг подумал, что мать, должно быть, боится: молодость уходит, приближается одиночество, не хватает денег. А еще пуще она боится сына, потому что скоро он станет взрослым. Двумя оттенками помады она подкрасила губы, сверху прошлась бесцветным карандашом и приложила ко рту бумажную салфетку. Чтобы сохранить молодость, размышлял Коттон, матери нужно, чтобы сын оставался ребенком. Капнув духов за ушами, она поглядела на него в зеркало, улыбнулась и спросила: «Правда, мамочка у тебя красавица?»
– Чего ты боишься? - спросил Коттон. - Старости?
– Ну-ну, не хами.
– Я не хамлю, - ответил он. - Мне пятнадцать лет. Постарайся это усвоить. Меньше чем через два года мне исполнится семнадцать. И знаешь, что я тогда сделаю?
– Что?
– Пойду в морскую пехоту. Это разрешается, если родители дают письменное согласие.
– Я такого согласия не дам.
– Дашь. Ты наклюкаешься в день моего рождения и даже не посмотришь, что подписываешь. А если не подпишешь, я повешу на шею плакат и выйду с ним к кливлендскому яхт-клубу. А на плакате напишу: «Моей мамочке сорок два года».
– Только попробуй! – воскликнула мать.
И, взглянув в зеркало, побледнела под слоем косметики. У нее за спиной Джон Коттон, упершись локтями в шелковистое покрывало, держал ее на мушке, словно в руках у него был автомат.
Их познабливало. Похолодало, пот после недавней пляски подсох. Наступил тот последний, немощный предрассветный час, когда правда в цене, а иллюзии не в ходу.
Поаккуратней с ними, попридержал себя Коттон, поаккуратней. Они выложились до конца. Они сами не знали, что способны на такое. Они ведь еще пацаны – чуть пережмешь, и они разбредутся по загону, начнут драть на себе волосы, грызть ногти, подвывать сквозь сон от страха, и тогда их уже не собрать. Осталась самая малость. Так что поласковее. Сейчас нужен не кнут, а пряник.
– Вы ведь сами понимаете, в чем суть, – сказал им Коттон. – Наша цель – спасти бизонов. И мы своего почти добились. Почти – наша цель всего в двух милях отсюда. Вчера я поговорил с одним парнем из управления охоты и рыболовства: отсюда всего пара миль до границы заповедника. Другая граница проходит через Моголлонский перевал. От нас что требуется? Погнать стадо к границе заповедника и выставить его за ограду. Тогда бизоны окажутся на воле.
Коттон встал, засунул бляху под майку и застегнулся с таким видом, словно им предстоит сгонять в город поесть мороженого.
– Ладно, пошли! До рассвета осталось около часа, а самое трудное позади. Теперь нам надрываться не придется – понадобится только смекалка. Да вы только вообразите! Бизоны убегут куда хотят – хоть на сотню миль отсюда! И заповедником для них станет весь штат Аризона.
Остальные так и сидели на корточках.
– Как мы их погоним? – спросил Лалли-1.
– Проще простого. Так же, как их пригнали сюда парни из управления охоты. Тут, сказал мне этот парень, не хватает травы. Бизонам немного надо: пустили перед ними грузовик с кормушкой и подбрасывали им сена. А уж они бежали за грузовиком, как овечки. Они сейчас уже третий день не кормлены и оголодали.
– Мало ли кто оголодал! – возразил Шеккер. – Мне пока не, ясно, как все это будет.
– Да брось ты! Мы себе цену знаем, – улыбнулся Коттон. – Мы профессионалы, мы все можем и доказали это! Вот сено. – Он показал пальцем на сено. – Мы подадим его бизонам на блюдечке. Вот грузовик. – Он ткнул в грузовик. – Писуны опять за рулем! А вот Тефт. – И он указал на Тефта.
И Тефт, разрушитель самолетов, вскочил на ноги. Нависнув над остальными, он стал по стойке «смирно», щелкнув каблуками, на секунду сунул руку в карман и, застыв в нацистском приветствии, высоко поднял свой проводок:
– Зиг хайль!