Бледное пламя - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
Бледное пламя - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2
БЛЕДНОЕ ПЛАМЯ(Поэма в четырех песнях)
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
1: Я тень, я свиристель, убитый влетПодложной синью, взятой в переплетОкна; комочек пепла, легкий прах,Порхнувший в отраженных небесах{1}.Так и снутри удвоены во мнеЯ сам, тарелка, яблоко на ней;Раздвинув ночью шторы, за стекломЯ открываю кресло со столом,Висящие над темной гладью сада,10: Но лучше, если после снегопадаОни, как на ковре, стоят вовне —Там, на снегу, в хрустальнейшей стране{2}!Вернемся в снегопад: здесь каждый клокБесформен, медлен, вял и одинок.Унылый мрак, белесый бледный день,Нейтральный свет, абстрактных сосен сень.В ограду сини вкрадчиво-скользящей{3}Ночь заключит картину со смотрящим;А утром — чьи пришпоренные ноги20: Вписали строчку в чистый лист дороги? —Дивится перл мороза. Снова мыНаправо слева ясный шифр зимыЧитаем: точка, стрелка вспять, штришок,Вновь точка, стрелка вспять... фазаний скок!Се гордый граус, родственник тетеркиКитаем наши претворил задворки.Из "Хольмса", что ли{4}: вспять уводит след,Когда башмак назад носком надет.Был люб мне, взоры грея{3}, всякий цвет.30: Я мог сфотографировать предметВ своем зрачке. Довольно было мнеГлазам дать волю или, в тишине,Шепнуть приказ, — и все, что видит взор, —Паркет, гикори лиственный убор,Застрех, капели стылые стилеты{5}На дне глазницы оседало где-тоИ сохранялось час, и два. ПокаВсе это длилось, стоило слегкаПрикрыть глаза{6} — и заново узришь40: Листву, паркет или трофеи крыш.Мне в толк не взять, как видеть нашу дверьМальчишкой мог я{7} с озера: теперь,Хотя листва не застит, я не вижуОт Лейк-роуд ни крыльцо, ни даже крышу.Должно быть, здесь пространственный извивСоздал загиб иль борозду, сместивНепрочный вид, — лужайку и потертыйДомишко меж Вордсмитом и Гольдсвортом{8}.Вот здесь пекан{9}, былой любимец мой,50: Стоял в те дни, нефритовой листвой,Как встрепанной гирляндой, оплетенный,И тощий ствол с корою исчервленнойВ луче закатном бронзой пламенел.Он возмужал, он в жизни преуспел.Под ним мучнистый цвет на бледно-синийСменяют мотыльки — под ним донынеДрожит качелей дочкиных фантом{10}.Сам дом таков, как был. Успели в немМы перестроить лишь одно крыло —60: Солярий там: прозрачное стекло,Витые кресла и, вцепившись крепко,Телеантенны вогнутая скрепка{11}Торчит на месте флюгера тугого,Где часто{12} пересмешник слово в словоНам повторял все телепередачи:"Чиво-чиво", повертится, поскачет,Потом "ти-ви, ти-ви" прозрачной нотой,Потом — с надрывом "что-то, что-то, что-то!"Еще подпрыгнет — и вспорхнет мгновенно70: На жердочку, — на новую антенну{13}.Я в детстве потерял отца и мать{14},Двух орнитологов. ВоображатьЯ столько раз их пробовал, что нынеИм тысячи начту. В небесном чине,В достоинствах туманных растворясь,Они ушли, но слов случайных связьПрочитанных, услышанных, упряма:"Инфаркт" — отец, а "рак желудка" — мама.Угрюмый собиратель мертвых гнезд80: Зовется "претеристом"{15}. Здесь я рос,Где нынче спальня для гостей. Бывало,Уложен спать{16}, укутан в одеяло,Молился я за всех: за внучку няниАдель (видала Папу{17} в Ватикане),За близких, за героев книг, за Бога.Меня взрастила тетя Мод{18}. НемногоЧудачка — живописец и поэт,Умевший точно воплотить предметИ оживить гротеском холст и строчку.90: Застала Мод малютку, нашу дочку.Ту комнату мы так и не обжили{19}:Здесь сброд безделиц{20} в необычном стиле:Стеклянный пресс-папье{21}, лагуна в нем,Стихов на индексе раскрытый том(Мавр, Мор, Мораль), гитара-ветеран,Веселый череп и курьез из "Сан":"'Бордовые' на Чапменском Гомере{22}Вломили 'Янки'" — лист прикноплен к двери.Мой бог скончался юным. Поклоненье100: Бессмысленным почел я униженьем.Свободный жив без Бога{23}. Но в природеУвязнувший, я так ли был свободен,Всем детским небом зная наизустьЗлатой смолы медвяный рыбий вкус?В тетрадях школьных радостным лубкомЖивописал я нашу клетку: комКровавый солнца, радуга, муарКолец вокруг луны и дивный дарПрироды — "радужка"{24}: над пиком дальним110: Вдруг отразится в облаке овальном,Его в молочный претворив опал,Блеск радуги, растянутой меж скалВ дали долин разыгранным дождем.В какой изящной клетке мы живем!И крепость звуков: темная стенаОрдой сверчков в ночи возведена, —Глухая! Замирал я на холме,Расстрелянный их трелями. Во тьме —Оконца, доктор Саттон{25}. Вон Венера.120: Песок когда-то времени был меройИ пять минут влагались в сорок унций{26}.Узреть звезду. Двум безднам ужаснуться —Былой, грядущей. Словно два крыла,Смыкаются они — и жизнь прошла.Невежественный, стоит здесь ввернуть,Счастливее: он видит Млечный Путь,Лишь когда мочится. В те дни, как ныне,Скользя по веткам, увязая в тине,Бродил я на авось. Дебел и вял,130: Мяча не гнал и клюшкой не махал{27}.Я тень, я свиристель, убитый влетПоддельной далью, влитой в переплетОкна{28}. Имея разум и пять чувств(Одно — чудное), в прочем я был пустИ странноват. С ребятами игралЯ лишь во сне, но зависти не знал, —Вот разве что к прелестным лемнискатам{29},Рисуемым велосипедным скатомПо мокрому песку.Той боли нить,140: Игрушку Смерти — дернуть, отпустить —Я чувствовал сильней, пока был мал.Однажды, лет в одиннадцать, лежалЯ на полу, следя, как огибалаИгрушка{30} (заводной жестяный малыйС тележкой) стул, вихляя на бегу.Вдруг солнце взорвалось в моем мозгу!И сразу ночь в роскошном тьмы убранствеСпустилась, разметав меня в пространствеИ времени, — нога средь вечных льдов{31},150: Ладонь под галькой зыбких берегов,В Афинах ухо, глаз — где плещет Нил,В пещерах кровь и мозг среди светил.Унылые толчки в триасе, тениИ пятна света в верхнем плейстоцене,Внизу палеолит, он дышит льдом,Грядущее — в отростке локтевом.Так до весны нырял я по утрамВ мгновенное беспамятство. А там —Все кончилось, и память стала таять.160: Я старше стал. Я научился плавать.Но словно отрок, чей язык однажды{32}Несытой девки удоволил жажду,Я был растлен, напуган и заклят.Хоть доктор Кольт твердил: года целят,Как он сказал, от "хвори возрастной",Заклятье длится, стыд всегда со мной.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Был час{33} в безумной юности моей,Когда я думал: каждый из людейЗагробной жизни{34} таинству причастен,170: Лишь я один — в неведенье злосчастном:Великий заговор{35} людей и книг{36}Скрыл истину, чтоб я в нее не вник.Был день сомнений в разуме людском:Как можно жить, не зная впрок о том,Какая смерть, и мрак, и рок какойСознанье ждут за гробовой доской?В конце ж была мучительная ночь,Когда постановил я превозмочьТой мерзкой бездны тьму, сему занятью180: Пустую жизнь отдавши без изъятья.Мне нынче{37} шестьдесят один. По садуПорхает свиристель, поет цикада{38}.В моей ладони ножнички, они —Звезды и солнца яркие огни,Блестящий синтез. Стоя у окнаЯ подрезаю ногти, и виднаНевнятная похожесть: перст большой —Сын бакалейщика; за ним второй —Староувер Блю{39}, наш здешний астроном,190: Вот тощий пастор (я с ним был знаком),Четвертый, стройный, — дней былых зазноба,При ней малец-мизинчик крутолобый;И я снимаю стружку, скорчив рожу,С того, что Мод звала "ненужной кожей".Мод Шейд сравнялось восемьдесят в год,Когда удар случился. Твердый ротИскривился, черты побагровели.В известный пансион, в Долину ЕлейЕе свезли мы. Там она сидела200: Под застекленным солнцем, то и делоВ ничто впиваясь непослушным глазом.Туман густел. Она теряла разум,Но говорить пыталась: нужный звукБрала, застыв, натужившись, — как вдругИз ближних клеток мозга в диком танцеВыплескивались сонмы самозванцев,И взор ее туманился в стараньеСмирить распутных демонов сознанья.Под коим градусом распада{40} ждет210: Нас воскрешенье? Знать бы день? И год?Кто ленту перематывает вспять?Не всем везет, иль должно всех спасать?Вот силлогизм{41}: другие смертны, да,Я — не "другой": я буду жить всегда.Пространство — толчея в глазах, а время —Гудение в ушах. И я со всемиВ сем улье заперт. Если б издали,Заранее мы видеть жизнь могли,Какой безделицей — нелепой, малой,220: Чудесным бредом нам она б предстала!Так впору ли, со смехом низкопробным,Глумиться над незнаемым загробным:Над стоном лир, беседой неспешливойС Сократом или Прустом под оливой,Над серафимом розовокрылатым,Турецкой сластью и фламандским адом?Не то беда, что слишком страшен сон,А то, что он уж слишком приземлен:Не претворить нам мира неземного230: В картинку помудреней домового{42}.И как смешны потуги{43} — общий рокПеревести на свой язык и слог:Звучит взамен божественных терцинБессонницы косноязычный гимн!"Жизнь — донесенье. Писано впотьме".(Без подписи.)Я видел на сосне,Шагая к дому в день ее конца,Подобье изумрудного ларца{44},Порожний кокон. Рядом стыл в живице240: Увязший муравей.Британец в Ницце{45},Лингвист счастливый, гордый: "je nourrisLes pauvres cigales"[1]. — Кормит же, смотри,Бедняжек-чаек!Лафонтен, тужи:Жующий помер, а поющий жив.Так ногти я стригу и различаюТвои шаги, — все хорошо, родная{46}.Тобою любовался я, Сибил{47},Все классы старшие, но полюбилВ последнем, на экскурсии к Порогу250: Нью-Вайскому. Учитель всю дорогуТвердил о водопадах. На травеБыл завтрак. В романтической канвеПредстал внезапно парк привычно-пресный.В апрельской дымке видел я прелестныйИзгиб спины, струистый шелк волосИ кисть руки, распятую вразбросМеж искрами трилистника и камня.Чуть дрогнула фаланга. Ты дала мне,Оборотясь, глаза мои встречая,260: Наперсток с ярким и жестяным чаем.Ты в профиль точно та же. Губ окромокТак трепетен, изгиб бровей так ломок,На скулах — тень ресниц. Персидский нос,Тугая вороная прядь взачесЯвляет взору шею и виски,И персиковый ворс в обвод щеки. —Все сохранила ты. И до сих порМы ночью слышим струй поющих хор.Дай мне ласкать тебя, о идол мой,270: Ванесса, мгла с багровою каймой{48},Мой Адмирабль бесценный! Объясни,Как сталось, что в сиреневой тениНеловкий Джонни Шейд, дрожа и млея,Впивался в твой висок, лопатку, шею?Уж сорок лет{49} — четыре тыщи разТвоя подушка принимала нас.Четыре сотни тысяч раз обоимЧасы твердили время хриплым боем.А много ли еще календарей280: Украсят створки кухонных дверей?Люблю тебя, когда, застыв, глядишьТы в тень листвы. "Исчез. Такой малыш!Вернется ли?" (В тревожном ожиданьеТак нежен шепот — нежен, как лобзанье.)Люблю, когда взглянуть зовешь меня тыНа самолетный след в огне заката{50},Когда, закончив сборы, за подпругуМешок дорожный{51} с молнией по кругуТы тянешь. И привычный в горле ком,290: Когда встречаешь тень ее кивком,Игрушку на ладонь берешь усталоИли открытку, что она{52} писала.Могла быть мной, тобой, — иль нами вместе.Природа избрала меня. Из мести?Из безразличья?.. Мы сперва шутили:"Девчушки все толстушки, верно?" или"Мак-Вэй (наш окулист) в один приемПоправит косоглазие". Потом —"А ведь растет премиленькой". — И в бодрость300: Боль обряжая: "Что ж, неловкий возраст"."Ей поучиться б верховой езде"(В глаза не глядя). "В теннис... а в еде —Крахмала меньше, фрукты! Что ж, онаПусть некрасива, но зато умна".Все бестолку. Конечно, высший балл(История, французский) утешал.Пускай на детском бале в РождествоОна в сторонке — ну и что с того?Но скажем честно: в школьной пантомиме310: Другие плыли эльфами леснымиПо сцене, что украсила она,А наша дочь была обряженаВ Старуху-Время, вид нелепый, вздорный.Я, помню, как дурак, рыдал в уборной.Прошла зима. Зубянкой и белянкойМай населил тенистые полянки{53}.Скосили лето, осень отпылала,Увы, но лебедь гадкая не сталаДревесной уткой{54}. Ты твердила снова:320: "Чиста, невинна — что же тут дурного?Мне хлопоты о плоти непонятны.Ей нравится казаться неопрятной.А девственницы, вспомни-ка, писалиБлестящие романы. Красота лиВажней всего?.." Но с каждого пригоркаКивал нам Пан, и жалость ныла горько:Не будет губ, чтобы с окурка тонЕе помады снять, и телефон,Что перед балом всякий миг поет330: В Сороза-Холл, ее не позовет;Не явится{55} за ней поклонник в белом;В ночную тьму ввинтившись скользким телом,Не тормознет перед крыльцом машина,И в облаке шифона и жасминаНе увезет на бал ее никто...Отправили во Францию, в шато.Она вернулась — вновь с обидой, с плачем,Вновь с пораженьем. В дни футбольных матчейВсе шли на стадион, она ж — к ступеням340: Библиотеки, все с вязаньем, с чтеньем,Одна — или с подругой, что потомМонашкой стала, иногда вдвоемС корейцем-аспирантом; так страннаБыла в ней сила воли — раз онаТри ночи провела в пустом сарае{56},Мерцанья в нем и стуки изучая.Вертеть слова любила{57} — "тень" и "нет",И в "телекс" переделала "скелет".Ей улыбаться выпадало редко —350: И то в знак боли. Наши планы едкоОна громила. Сидя на кроватиИзмятой за ночь, с пустотой во взгляде,Расставив ноги-тумбы, в космах грязныхСкребя и шаря ногтем псориазным,Со стоном, тоном, слышимым едва,Она твердила гнусные слова.Моя душа — так тягостна, хмура,А все душа. Мы помним вечераЗатишия: маджонг или примерка360: Твоих мехов, в которых, на поверку,Ведь недурна! Сияли зеркала,Свет — милосерден, тень — нежна была.Мы сделали латынь; стеною строгойС моей флюоресцентною берлогойРазлучена, она читает в спальне;Ты — в кабинете, в дали дважды дальней.Мне слышен разговор: "Мам, что за штукаВестальи?" — "Как?" — "Вес талии". Ни звука.Потом ответ твой сдержанный, и снова:370: "Предвечный, мам?" — ну, тут-то ты готоваИ добавляешь: "Мандаринку съешь?" —"Нет. Да. А преисподняя?" — И в брешьМолчания врываюсь я, как зверь,Ответ задорно рявкая сквозь дверь.Неважно, что читала, — некий всхлипПоэзии{58} новейшей. Скользкий тип,Их лектор, называл те вирши{59} "плачемЧаруйной дрожи", — что все это значит,Не знал никто. По комнатам своим380: Разъятые тогда, мы состоим,Как в триптихе или в трехактной драме,Где явленное раз живет веками.Надеялась ли? — Да, в глуби глубин.В те дни я кончил книгу{60}. Дженни Дин{61},Моя типистка, способом избитымЕе свести решила с братом Питом.Друг Джейн, их усадив в автомобиль,Повез в гавайский бар за двадцать миль.А Пит подсел в Нью-Вае, в половине390: Девятого. Дорога слепла в стыни.Уж бар нашли, внезапно Питер ДинСебя ударив в лоб, вскричал: кретин!Забыл о встрече с другом: друг в тюрьмуПосажен будет, если он ему...Et cetera[2]. Участия полна,Она кивала. Пит исчез. ОнаЕще немного у фанерных кружевПомедлила (неон рябил по лужам)И молвила: "Мне третьей быть неловко.400: Вернусь домой". Друзья на остановкуЕе свели. Но в довершенье бедОна зачем-то вышла в Лоханхед.Ты справилась с запястьем: "Восемь тридцать.Включу". (Тут время начало двоиться.){62}Экран чуть дрогнул, раскрывая поры.Едва ее увидев, страшным взоромПронзил он насмерть горе-сваху Джейн.Рука злодея{63} из Флориды в МэнПускала стрелы эолийских смут.410: Сказала ты: "Вот-вот квартет зануд(Три критика, пиит) начнет решатьСудьбу стиха в канале номер пять".Там нимфа в пируэте{64} свой весеннийОбряд свершает, преклонив колениПред алтарем в лесу, на коем в рядПредметы туалетные стоят.Я к гранкам поднялся наверх и слышал,Как ветер вертит камушки на крыше."Зри, в пляс — слепец, поет увечна голь".420: Здесь пошлый тон эпохи злобной стольОтчетлив{65}... А потом твой зов веселый,Мой пересмешник, долетел из холла.Поспел я чаем удоволить жаждуИ почестей вкусить непрочных: дваждыЯ назван был, за Фростом, как всегда(Один, но скользкий шаг){66}."Вот в чем беда:Коль к ночи денег не получит он...Не против вы? Я б рейсом на Экстон..."Там — фильм о дальних странах: тьма ночная430: Размыта мартом; фары, набегая,Сияют, как глаза двойной звезды{67},Чернильно-смуглый тон морской воды, —Мы в тридцать третьем жили здесь вдвоем,За девять лун до рождества ее.Седые волны{68} уж не вспомнят нас, —Ту долгую прогулку в первый раз,Те вспышки, парусов тех белых рой(Меж них два красных, а один с волнойТягался цветом), старца с добрым нравом,440: Кормившего несносную оравуГорластых чаек, с ними — сизаря,Бродившего вразвалку... Ты в дверяхЗастыла. "Телефон?" О нет, ни звука.И снова ты к программке тянешь руку.Еще огни в тумане. Смысла нетТереть стекло: лишь отражают светЗаборы да столбы на всем пути."А может, ей не стоило идти?Ведь все-таки заглазное свиданье...450: Попробуем премьеру "Покаянья"?"Все так же безмятежно, мы с тобойСмотрели дивный фильм. И лик пустой,Знакомый всем, качаясь, плыл на нас.Приотворенность уст и влажность глаз,На щечке — мушка, галлицизм невнятный,Все, точно в призме, расплывалось в пятнаЖеланий плотских."Я сойду". — "Постойте,Ведь это же Лоханхед!" — "Да-да, откройте".В стекле качнулись призраки древес,460: Автобус встал. Захлопнулся. Исчез.Гроза над джунглями. "Ой, нет, не надо!"В гостях Пат Пинк (треп против термояда).Одиннадцать. "Ну, дальше ерунда", —Сказала ты. И началась тогдаИгра в телерулетку. Меркли лица.Ты слову не давала воплотиться,Шутам рекламным затыкала рты.Какой-то хлюст прицелился{69}, но тыБыла ловчей. Веселый негр{70} трубу470: Воздел. Щелчок. Телетеней судьбуРубин в твоем кольце вершил, искрясь:"Ну, выключай!.." Порвалась жизни связь,Крупица света съежилась во мракеИ умерла.Разбуженный собакой,Папаша-Время{71} встал из шалашаПрибрежного, и кромкой камышаПобрел, кряхтя. Он был уже не нужен.Зевнула ты. Мы доедали ужин.Дул ветер, дул. Дрожали стекла мелко.480: "Не телефон?" — "Да нет". Я мыл тарелки,Младые корни, старую скалуЧасы крошили, тикая в углу.Двенадцать бьет. Что юным поздний час!И вдруг, в стволах сосновых заблудясь,Веселый свет плеснул на пятна снега,И на ухабах наших встал с разбегаПатрульный "Форд"... Отснять бы дубль другой!..Одни считали — срезать путь домойОна пыталась, где, бывает, в стужу490: От Экса{72} к Ваю конькобежцы кружат,Другие — что бедняжка заплуталась,А третьи — что сама она сквиталасьС ненужной жизнью{73}. Я все знал. И ты.Шла оттепель, и падал с высотыСвирепый ветр. Трещал в тумане лед.Весна, озябнув, жалась у воротПод влажным светом звезд, в разбухшей глине.К трескучей, жадно стонущей трясинеИз камышей, волнуемых темно,500: Скользнула тень — и канула на дно.
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Безлистый l'if{74} — большое "может статься"Твое, Рабле. Большой батат{75}.Иль вкратце:IPH{76} — Institute of Preparation forThe Hereafter[3]. Я прозвал его"Большое Если". Нужен был им лекторЧитать о смерти. Мак-Абер, их ректор,Писал ко мне: "курс лекций про Червя".Нью-Вай оставив, кроха, ты и яПеребрались тогда в соседний штат, —510: В Юшейд гористый. Я горам был рад.Над нашим домом виснул снежный пик,Столь пристально далек и дивно дик,Что мы лишь заводили взгляд, не в силахЕго в себя вобрать. IPH слыл могилойМладых умов; он был окрашен в тонФиалки и в бесплотность погружен.Все ж не хватало в нем той дымки мглистой,Что вожделенна столь для претериста.Ведь мы же умираем каждый день:520: Живую плоть, а не могилы теньЗабвенье точит; лучшие "вчера"Сегодня — прах, пустая кожура.Готов я стать былинкой, мотыльком,Но никогда — забыть. Гори огнемЛюбая вечность, если только в нейПечаль и радость бренной жизни сей,Страданье, страсть, та вспышка золотая,Где самолет близ Геспера растаял,Твой вздох из-за иссякших сигарет,530: То, как ты смотришь на собаку, следУлитки влажной по садовым плитам,Флакон чернил добротных, рифма, ритм,Резинка, что свивается, упав,Поверженной восьмеркой, и стопаВот этих самых строчек, — не ждутВ надежной тверди неба.ИнститутСчитал, напротив: стыдно мудрецамЖдать многого от Рая. Что, как тамНикто не скажет "здрасте", ни встречать540: Не выйдет вас, ни в тайны посвящать.Что, как швырнут в бездонную юдоль,И полетит душа, оставив больНесказанной, незавершенным дело,Уже гниеньем тронутое тело —Неприодетым, утренним, со сна,Вдову — на ложе жалостном, онаНевнятным расплывается пятномВ сознании разъятом, нежилом!IPH презирал богов (и "Г"){77}, при этом550: Мистический нес вздор{78}, давал советы(Очки с медовым тоном для ношеньяНа склоне лет): как, ставши привиденьем,Передвигаться, коль вы легче пуха,Как просочиться сквозь собрата-духа,А если попадется на путиСплошное тело — как его пройти;Как отыскать в удушье и в туманеЯнтарный нежный шар, Страну Желаний{79}.Как в кутерьме пространств, галактик, сфер560: Не одуреть. Еще был список мерНа случай неудачных инкарнаций:Что делать, коль случится оказатьсяЛягушкою на тракте оживленном,Иль медвежонком под горящим кленом,Или клопом, когда на Божий светВдруг извлекут обжитый им Завет.Суть времени — преемственность, а значит,Безвременность корежит и иначитПорядок чувств. Советы мы даем570: Как быть вдовцу: он потерял двух жен;Он их встречает — любящих, любимых,Ревнующих друг к дружке. ОбратимаПо смерти жизнь. У прежнего прудаОдна дитя качает, как тогда,Со лба льняные пряди собирая,Печальна и безмолвна; а другая{80},Такая же блондинка, но с оттенкомЗаметным рыжины, поджав коленки,Сидит на балюстраде, влажный взор580: Уставя в синий и пустой простор.Как быть? Обнять? Кого? Какой забавойДитя развлечь? Недетски величавый,Он помнит ли ту ночь на автострадеИ тот удар, убивший мать с дитятей{81}?А новая любовь — лодыжки тонБалетным черным платьем оттенен, —Зачем на ней другой жены кольцо?Зачем гневливо юное лицо?Нам ведомо из снов, как нелегки590: С усопшими беседы, как глухиОни к стыду, к испугу, к тошнотеИ к чувству, что они — не те, не те.Так школьный друг, что в дальнем пал сраженье,В дверях кивком нас встретит и в смешеньеПриветливости и могильной стужиУкажет на подвал, где стынут лужи{82}.И как узнать, что вспыхнет в глубинеДуши, когда нас подведут к стенеПо манию долдона и злодея,600: Политика, гориллы в портупее{83}?Мысль прянет в выси, где всегда витала,К атоллам рифм, к державам интеграла,Мы будем слушать пенье петуха{84},Разглядывать на плитах пленку мха,Когда же наши царственные дланиНачнут вязать изменники, мы станемВысмеивать невежество в их стадеИ плюнем им в глаза, хоть смеха ради.А как изгою старому помочь,610: В мотеле умирающему? НочьКромсает вентилятор с гулким стоном,По стенам пляшут отсветы неона,Как будто бы минувшего рукаШвыряет самоцветы. Смерть близка{85}.Хрипит он и клянет на двух наречьях{86}Удушие, что легкие калечит.Рывок, разрыв — мы к этому готовы.Найдем le grand néant[4], иль может, новыйВиток вовне, пробивший клубня глаз{87}.620: Сказала ты, когда в последний разМы шли по институту: "Если естьНа свете Ад, то он, должно быть, здесь".Крематоры ворчали зло и глухо,Когда вещал Могиллис, что для духаСмертельна печь. Мы критики религийЧурались. Наш Староувер Блю великий{88}Читал обзор о годности планетДля жизни душ. Особый комитетРешал судьбу зверей{89}. Пищал китаец630: О том, что для свершенья чайных таинствПоложено звать предков — и каких.Фантомы По я раздирал в клочкиИ разбирал то детское мерцанье —Опала свет над недоступной гранью.Был в слушателях пастор молодойИ коммунист седой. Любой устойИ партии, и церкви рушил IPH.Поздней буддизм возрос там, отравивВсю атмосферу. Медиум незваный640: Явился, разлилась рекой нирвана,Фра Карамазов неотступно блеялПро "все дозволено". И страсть лелеяК возврату в матку, к родовым вертепам,Фрейдистов школа разбрелась по склепам.У тех безвкусных бредней я в долгу.Я понял, чем я пренебречь могу,Взирая в бездну. И утратив дочь,Я знал — уж ничего не будет: в ночьНе отстучит дощечками сухими650: Забредший дух ее родное имяИ не поманит нас с тобой фантомИз-за гикори в садике ночном."Что там за странный треск? И что за стук?" —"Всего лишь ставень наверху, мой друг". —"Раз ты не спишь, давай уж свет зажжем —И в шахматы... Ах, ветер!" — "Что нам в том?" —"Нет, все же не ставень. Слышишь? Вот оно". —"То, верно, ветка стукнула в окно". —"Что ухнуло там, с крыши повалясь?" —660: "То дряхлая зима упала в грязь". —"И что мне делать? Конь в ловушке мой!"Кто скачет там в ночи под хладной мглой?{90}То горе автора. Свирепый, жуткийВесенний ветер. То отец с малюткой.Потом пошли часы и даже дниБез памяти о ней. Так жизни нитьСкользит поспешно и узоры вяжет.Среди сограждан, млеющих на пляже.В Италии мы лето провели.670: Вернулись восвояси и нашли,Что горсть моих статей ("НеукрощенныйМорской конек"{91}) "повергла всех ученыхВ восторг" (купили триста экземпляров).Опять пошла учеба, снова фарыПо склонам гор поплыли в темнотеК благам образования, к мечтеПустой. Переводила увлеченноТы на французский{92} Марвелла и Донна.Пронесся югом ураган "Лолита"{93}680: (То был год бурь), шпионил неприкрытоУгрюмый росс{94}. Тлел Марс. Шах обезумел.Ланг{95} сделал твой портрет. Потом я умер.Клуб в Крашо заплатил мне за рассказО том, "В чем смысл поэзии для нас".Вещал я скучно, но недолго. После,Чтоб избежать "ответов на вопросы",Я приступил к дверям, но тут из залаВосстал всегдашний старый приставалаИз тех, что, верно, не живут и дня690: Без "диспутов", — и трубкой ткнул в меня.Тут и случилось — транс, упадок силИль прежний приступ{96}. К счастью, в зале былКакой-то врач. К ногам его я сник.Казалось, сердце встало. Долгий мигПрошел, пока оно (без прежней прыти)К конечной цели{97} поплелось.Внемлите!Я, право, сам не знаю, что сознаньюПродиктовало: я уже за гранью,И все, что я любил, навеки стерто.700: Молчала неподвижная аорта,Биясь, зашло упругое светило,Кроваво-черное ничто взмесилоСистему тел, спряженных в глуби тел,Спряженных в глуби тем, там, в темнотеСпряженных тоже{98}. Явственно до жутиПередо мной ударила из мутиФонтана белоснежного струя.То был поток (мгновенно понял я)Не наших атомов, и смысл всей сцены710: Не нашим был. Ведь разум неизменноРаспознает подлог: в осоке — птицу,В кривом сучке — личинку пяденицы,А в капюшоне кобры — очерк крылНочницы. Все же то, что заместил,Перцептуально, белый мой фонтан,Мог распознать лишь обитатель стран,Куда забрел я на короткий миг.Но вот истаял он, иссякнул, сник.Еще в бесчувстве, я вернулся снова720: В земную жизнь. Рассказ мой бестолковыйРазвеселил врача: "Вы что, любезный!Нам, медикам, доподлинно известно,Что ни видений, ни галлюцинацийВ коллапсе не бывает. Может статься,Потом, но уж во время — никогда". —"Но, доктор, я ведь умер!" —"Ерунда".Он улыбнулся: "То не смерти сень,Тень, мистер Шейд, и даже — полутень!{99}"Но я не верил и в воображенье730: Прокручивал все заново: ступениСо сцены в зал, удушие, ознобИ странный жар, и снова этот снобВставал, а я валился, но винойТому была не трубка, — миг такойНастал, чтоб ровный оборвало ходХромое сердце, робот, обормот{100}.Виденье правдой веяло. СквозилаВ нем странной яви трепетная силаИ непреложность. Времени поток740: Тех водных струй во мне стереть не мог.Наружным блеском{101} городов и споровНаскучив, обращал я внутрь взоры,Туда, где на закраине душиСверкал фонтан. И в сладостной тишиЯ узнавал покой. Но вот возникОднажды предо мной его двойник.То был журнал: статья о миссис Z.{102},Чье сердце возвратил на этот светХирург проворный крепкою рукой.750: В рассказе о "Стране за Пеленой"Сияли витражи, хрипел орган(Был список гимнов из Псалтыри дан),Мать что-то пела, ангелы порхали,В конце ж упоминалось: в дальней далиБыл сад, как в легкой дымке, а за ним(Цитирую) "едва-то различим,Вдруг поднялся, белея и клубя,Фонтан. А дальше я пришла в себя".Вот безымянный остров. Шкипер Шмидт760: На нем находит неизвестный видЖивотного. Чуть позже шкипер СмитПривозит шкуру. Всякий заключит,Тот остров — не фантом. Фонтан, итак,Был верной метой на пути во мрак —Прочней кости, вещественнее зуба,Почти вульгарный в истинности грубой.Статью писал Джим Коутс. Адрес{103} дамыУзнав у Джима, я пустился прямоНа запад. Триста миль. Достиг. Узрел770: Волос пушистых синеватый мел,Веснушки на руках. Восторги. ВсхлипНаигранный. И понял я, что влип."Ах, право, ну кому бы не польстилаС таким поэтом встреча?" Ах, как мило,Что я приехал. Я все норовилЗадать вопрос. Пустая трата сил."Ах, нет, потом". Дневник и все такоеЕще в журнале. Я махнул рукою.Давясь от скуки, ел ее пирог780: И день жалел, потраченный не впрок."Неужто это вы! Я так люблюТот ваш стишок{104} из "Синего ревю" —Что про Мон Блон{105}. Племянница мояНа Маттерхорн взбиралась. Впрочем, яНе все там поняла. Ну, звук, стопа —Конечно, а вот смысл... Я так тупа!"Воистину. Я мог бы настоять,Я мог ее заставить описатьФонтан, что оба мы "за пеленой"790: Увидели. Но (думал я с тоской)То и беда, что "оба". В слово этоОна вопьется, в нем найдя приметуНебесного родства, святую связь,И души наши, трепетно слиясь,Как брат с сестрой, замрут на грани звезднойИнцеста... "Жаль, уже, однако, поздно...Пора".В редакцию заехал я.В стенном шкапу нашлась ее статья,Дневник же Коутс отыскать не мог.800: "Все точно, сохранил я даже слог.Есть опечатка{106} — но из несерьезных:"Вулкан", а не "фонтан". М-да, грандиозно!"Жизнь вечная, построенная впрокНа опечатке!.. Что ж, принять урокИ не пытаться в бездну заглянуть?И вдруг я понял: истинная сутьЗдесь, в контрапункте, — не в пустом виденье,Но в том наоборотном совпаденье,Не в тексте, но в текстуре, — в ней нависла810: Среди бессмыслиц — паутина смысла{107}.Да! Будет и того, что жизнь даритЯзя и вяза связь, как некий видСоотнесенных странностей игры,Узор, который тешит до порыИ нас — и тех, кто в ту игру играет.Не важно, кто. К нам свет не достигаетИх тайного жилья, но всякий час,В игре миров{108}, снуют они меж нас:Кто продвигает пешку неизменно820: В единороги, в фавны из эбена?А кто убил балканского царя?{109}Кто гасит жизнь, другую жжет зазря?Кто в небе глыбу льда с крыла сорвал,Что фермера зашибла наповал?Кто трубку и ключи мои ворует?Кто миг любой невидимо связуетС минувшим и грядущим? Кто блюдет,Чтоб здесь, внизу, вещей вершился ходИ колокол нездешний в выси бил?830: Я в дом влетел: "Я убежден, Сибил{110}..." —"Прихлопни дверь. Как съездил?" — "Хорошо.И сверх того, я, кажется, нашел...Да нет, я убежден, что мне забрезжилПуть к некой..." — "Да?" — Путь к призрачной надежде".
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Теперь за Красотой следить хочу,Как не следил никто. Теперь вскричу,Как не кричал никто. Возьмусь за то,С чем сладить и не пробовал никто.{111}И к слову, я понять не в состоянье,840: Как родились два способа писанья{112}В машинке этой чудной: способ А,Когда трудится только голова, —Слова плывут, поэт их судит строгоИ в третий раз все ту же мылит ногу;И способ Б: бумага, кабинет,И чинно водит перышком поэт.Тут пальцы строчку лепят, бой абстрактныйКонкретным претворяя: шар закатныйВымарывая и в строки узду850: Впрягая отлученную звезду;И наконец выводят строчку этуТропой чернильной к робкому рассвету.Но способ А — агония! горитВисок под каской боли, а внутриОтбойным молотком шурует муза,И как ни напрягайся, сей обузыИзбыть нельзя, а бедный автоматВсе чистит зубы (пятый раз подряд)Иль на угол спешит купить журнал,860: Который уж три дня как прочитал.Так в чем же дело? В том, что без пераНа три руки положена игра:Чтоб выбрать рифму, чтоб хранить в умеСтрой прежних строк, и в этой кутерьмеГотовую держать перед глазами?Иль вглубь идет процесс, коль нету с намиОпоры лжи и фальши, пьедесталаПиит — стола? Ведь сколько раз, бывало,Устав черкать, я выходил из дома,870: И скоро слово нужное, влекомоКо мне немой командою, стремглавСлетало с ветки прямо на рукав.Мне утро — час, мне лето — лучший срок{113}.Однажды сам себя я подстерегВ просонках — так, что половина телаЕще спала, душа еще летела.Я прянул ей вослед: топаз рассветаСверкал на листьях клевера; раздетый,Стоял средь луга Шейд в одном ботинке.880: Я понял: спит и эта половинка.Тут обе прыснули, я сел в постели,Скорлупку день проклюнул еле-еле,И на траве, блистая ей под стать,Стоял ботинок! Тайную печатьОттиснул Шейд, таинственный дикарь,Мираж, морока, эльфов летний царь.Коль мой биограф будет слишком сухИли несведущ{114}, чтобы ляпнуть вслух:"Шейд брился в ванне", — заявляю впрок:890: "Над ванною тянулась поперекСтальная полоса, чтоб пред собойОн мог поставить зеркало, — нагой,Сидел он, кран крутя ступнею правой,Точь-в-точь король{115}, — и как Марат, кровавый".Чем я тучней, тем ненадежней кожа.Такие есть места! — хоть рот, положим:Пространство от гримасы до улыбки, —Участок боли, взрезанный и хлипкий.Посмотрим вниз: удавка для богатых,900: Подбрюдок{116}, — весь в лохмотьях и заплатах.Адамов плод колюч. Скажу теперьО горестях, о коих вам досельНе сказывал никто. Семь, восемь. ЧуюИ ста скребков не хватит, — и вслепуюПроткнув перстами сливки и клубнику,Опять наткнусь на куст щетины дикой.Меня смущает однорукий хватВ рекламе, что съезжает без преградВ единый мах от уха до ключицы910: И гладит кожу любящей десницей.А я из класса пуганых двуруких,И как эфеб, что в танцевальном трюкеРукой надежной крепко держит деву,Я правую придерживаю левой.Теперь скажу... Гораздо лучше мылаТо ощущенье ледяного пыла,Которым жив поэт. Как слов стеченье,Внезапный образ, холод вдохновеньяПо коже трепетом тройным скользнет —920: Так дыбом волоски{117}. Ты помнишь тотМультфильм, где усу не давал упастьНаш Крем{118}, покуда косарь резал всласть?Теперь скажу о зле, как посейчасНе говорил никто. Мне мерзки: джаз,Весь в белом псих, что черного казнитБыка в багровых брызгах, пошлый видИскусств абстрактных, лживый примитив,В универмагах музыка в разлив,Фрейд{119}, Маркс, их бред, идейный пень с кастетом,930: Убогий ум и дутые поэты.Пока, скрипя, страной моей щекиТащится лезвие, грузовики{120}Ревут на автостраде, и машиныПолзут по склонам скул, и лайнер чинноЗаходит в гавань; в солнечных очкахТурист бредет по Бейруту, — в поляхСтаринной Земблы{121} между ртом и носомИдут стерней рабы и сено косят.Жизнь человека — комментарий к темной940:Поэме без конца. Пойдет. Запомни{122}.Брожу по дому. Рифму ль отыщу,Штаны ли натяну. С собой тащуРожок для обуви. Иль ложку?.. СъемЯйцо. Ты отвезешь меня затемВ библиотеку. А в часу седьмомОбедаем. И вечно за плечомМаячит муза, оборотень странный, —В машине, в кресле, в нише ресторанной.И всякий миг{123}, любовь моя, ты снова950: Со мной, — превыше слога, ниже слова,Ты ритм творишь. Как в прежние векаШум платья слышен был издалека,Так мысль твою привык я различатьЗаранее. Ты — юность. И опятьВ твоих устах прозрачны и легкиТебе мной посвященные стихи."Залив в тумане" — первый сборник мой(Свободный стих), за ним — "Ночной прибой"{124}И "Кубок Гебы". Влажный карнавал960: Здесь завершился — после издавалЯ лишь "Стихи". (Но эта штука манитВ себя луну. Ну, Вилли! "Бледный пламень"!{125})Проходит день под мягкий говорокГармонии. Мозг высох. ЛетунокКаурый и глагол, что я приметил,Но в стих не взял, подсохли на цементе.Да, тем и люб мне Эхо робкий сын,Consonne d'appui[5], что чувствую за нимПродуманную в тонкостях, обильно970: Рифмованную жизнь.И мне посильноПостигнуть бытие (не все, но частьМельчайшую, мою) лишь через связьС моим искусством, с таинством сближений,С восторгом прихотливых сопряжений;Подозреваю, мир светил, — как мой, —Весь сочинен ямбической строкой.Я верую разумно: смерти намНе следует бояться, — где-то тамОна нас ждет, как верую, что снова980: Я встану завтра в шесть, двадцать второгоИюля, в пятьдесят девятый год,И верю, день нетягостно пройдет.Что ж, заведу будильник, и зевну,И Шейдовы стихи в их ряд верну.Но спать ложиться рано. Светит солнцеУ Саттона в последних два оконца.Ему теперь — за восемьдесят? СтаршеМеня он вдвое был в год свадьбы нашей.А где же ты? В саду? Я вижу тень990: С пеканом рядом. Где-то, трень да брень,Подковы{126} бьют (как бы хмельной повесаВ фонарный столб). И темная ванессаС каймой багровой в низком солнце тает,Садится на песок, с чернильным краемИ белым крепом крылья приоткрыв.{127}Сквозь световой прилив, теней отлив,Ее не удостаивая взглядом,Бредет садовник (тут он где-то рядомРаботает){128} — и тачку волочет.{129}