Обратная сторона бумаги была заполнена какими-то непонятными толи рекомендациями, толи правилами, толи... А, чёрт его знает, чем:
ДВАДЦАТЬ ОДНА ОСТАНОВКА В ПУТИ.
1. Всё ускользает
2. Явное скрыто, но я так не думаю.
3. Шестнадцатый камень - за пазухой.
4. Подумай о том, как это глупо - думать.
5. Плохая новость: есть хорошая новость.
6. Истина приводит к утере заблуждения, дававшего утешение.
7. Форма - это и есть содержание.
8. Никто не в ответе за истину.
9. 4,5,6 зачёркивают 2,5,8.
10. Мне весело наблюдать за тобой, пока ты смеёшься над тем, за кем
наблюдаешь в тот миг, когда он, улыбаясь, наблюдает за мной.
11. Время - для непосвящённых.
12. Мири миры римом.
13. Ритуал в постоянстве.
14. Удивительно, сколько хаоса в порядке.
15. Двух много, но четырёх мало.
16. Не нами сказано: лира больна.
17. И: суеверный страх суверенен.
18. Выбор способа - твоя работа.
19. Искренность не действует.
20. Ещё не конец.
21. Ли Ю сказал: нет ничего лучше.
Посланники хреновы!
И вот здесь, вероятно, опечатка: мири миры ритмом, а не римом.
И Зотов сделал из листка самолётик. СУ-27. С израильской авионикой и самарским двигателем.
И отпустил его в полёт.
И бумажный лайнер, гордо описав круг по всему залу, упал к ногам Карбасова.
Карбасов вышел, будто из стены. У, шайтан! Нет, конечно, - просто дверь, из которой он вышел, механическая, выдвижная, под стену была замаскирована особым образом. Очень секретно-потайная была это дверь.
Карбасов жестом пригласил пройти за ним.
Ну пошли, коль не шутишь!
Зотов думал, - будет обычный V.I.P.- кабинет. Но ошибся.
Что-то несуразное было. Вроде лоджии или балкона застеклённого. Хлам какой-то кругом валялся. В углу стояла пара лыж. Странная пара. Лыжа с отломленным концом - "Фишер", другая - детская, "Мукачево"... Ещё какой-то ящик... Да жардиньерка пустая... грязная... По полу раскиданы шахматные фигуры... На столике стояла опустевшая к схожему на ядерную зиму эндшпилю доска. Белые: король на "эф" семь, слон на "же" семь, конь на "же" четыре. Одинокий чёрный король был зажат на "аш" семь. Правда, он не совсем так уж одинок был: на его кумполе, на белом бумбончике, спала, сложив крылья, вульгарная капустница.
Что ж, - есть такая партия! Ага! - белые наивно полагают, что конём на "эф" шесть - шах и мат! - весь банк возьмут. Хрен там! Руки прочь от Мавроди! Ход-то чёрных... Зотов это не знал, но Зотов это ведал!
Вот сейчас чёрные начнут и, преодолев рыхлость перспектив, станут... белыми. Лао-Цзы. Ничего не делай. Не суетись. Всё уже сделано за тебя. Пат. Ничья. Гармония... или хаос, сиречь - китайская ничья...
И тут у Зотова мелькнула одна малахольная мыслишка. И рука уже потянулась...
Но вдруг что-то механическо-электрическое зажужжало, и стеклянный кабинет-лоджия неожиданно пополз вверх. Чёрт возьми, он ещё, к тому же, вынесенным пассажирским лифтом оказался!
Проплыли вниз тусклые окна дома напротив, вынырнули и тут же утонули невзрачные крыши близстоящих зданий, и показалась на несколько впечатляющих мгновений невесёлая панорама городских окраин - всего того неприглядного, что любой город старается стыдливо вытолкнуть за свою черту: путаницы щербатых дорожных развязок; вонючие заправочные станции; бесконечные лабиринты складов, баз и хранилищ в ржавом обрамлении подъездных железнодорожных веток; неопрятные грузовые порты; смердящие болота очистных сооружений; несанкционированные воровские свалки; пилорамы, пожароопасно заваленные всякой древесной всячиной; захламлённые площадки навсегда замороженных строек; и посёлки, посёлки, жалкие посёлки самодельных дачных халуп на грозно наползающих пределах мусорных полигонов; а ещё - мобильные стаи вечно голодного воронья над этими гниющими остатками чужого пикника на случайной - да, к сожалению, уже нашей - обочине.
Но и это всё хозяйство плавно ушло из вида, - лифт вошёл в нависшее над городом белое марево. Будто выдавил кто из баллончика на плотный вонючий воздух, которым наполнено пыхтящее внизу пространство, густую пену вязкого тумана и рыхлых облаков, - и город исчез.
Исчез несуразный город, про который и сказать-то нечего, кроме: "А зато люди здесь у нас, знаете, какие замечательные живут", да, может быть, ещё: "Проезжая через наш город, Антон Павлович Чехов купил в лавке купца Хабибуллина пару новых галош".
Исчез несуразный город.
Только в одном месте торчит, продырявив смесь отработанного пара и вчерашних сливок, верхушка крайне некрасивой телевышки, - безнадёжного гадкого утёнка из уродливого семейства эйфелевых башен.
А так, в принципе, уже ничего: снизу белое, сверху голубое, посередине мы... со своими чугунными тазиками, как метко однажды на лекции по политэкономике выразился о перспективах выхода на внешний рынок советских предприятий лёгкой промышленности диссидентствующий полковник Чернов с кафедры научного коммунизма.
Но всё же, зачем так высоко забрались? К чему? Может быть, хозяин намекает, что предметом беседы будет некая высокая материя? Нет-нет, наверное, имеется в виду, что предстоящий разговор изначально поднят на должную высоту. Гадать не хотелось. Напряжение требовало разрядки, - хотелось сунуть кому-нибудь в морду.
Когда подъём прекратился, Карбасов, стоявший как-то боком (будто пытался скрыть от чужого взора застывшую в левом ухе пену для бритья), обратился к Зотову так, словно только что его увидел:
-- Здравствуйте, Дмитрий Александрович. А я вас ждал.
-- Не сомневаюсь, - ответил Зотов. - Вы ждали - я пришёл. Куда деваться-то пришёл... Но пришёл, собственно, с одной только целью - узнать, ради чего всё это безобразие было... Хочется мне, понимаете ли, узнать ответ, дабы голова больше не пухла от всех этих ваших кроссвордов. И ещё... И всё... А морды кому-нибудь здесь набить (не буду показывать - кому) - это так, между делом. Не люблю, знаете ли, когда меня имеют не по любви.
-- Не горячитесь, многоуважаемый Дмитрий Александрович. Никто вас, как вы выражаетесь, не имел, а, скажем так - были вы включены... в некоторую несложную систему воздействий на местную политическую реальность. И с ролью своей вы прекрасно справились, может, как раз благодаря тому, что не знали всей подоплёки происходящих событий.