Зотов достал из мешка серебристого металла флягу, сделал несколько глотков и швырнул её Зотову. Зотов поймал, и отхлебнул из неё, не подрассчитав. Воздуховод опалило напалмом.
Откашлявшись, он сказал зачем-то:
-- Знаешь, а я хотел бы быть похожим на тебя... Сильным, решительным, энергичным, без всяких дурацких комплексов...
-- Загнул... тоже мне... на меня похожим ... хотел бы... Ага, щас!.. А я вот на тебя - не хрена... Тебе вот твоя рыжая нравится, а мне эта... тёмненькая... Да и характер у тебя... Фантазируешь чересчур, рефлексии много не по делу, в слова играешь...
-- Ну извини... Что поделать, люблю я слова ... Слова - это ведь тоже сила, и не всё с ними так просто... Знаешь, философы-стоики утверждали, что однажды произнесённое слово живёт в мировом эфире вечно.
-- Слово не воробей... Слушай, а ты сам-то знаешь это Слово?
-- Какое?
-- Как - какое! Которому жить вечно.
-- А... в этом смысле... Ну... Думаю, что это слово - "любовь"... тут, мне сдаётся, без вариантов.
-- Ну да... ну да. Я это... может и не к месту... Знаешь, а прочти что-нибудь новое.
-- Новое?... можно... для того и пишу.... Прочту тебе новое, но, только, извини, про старое.
Зотов вытер рот, и продекламировал, не вставая:
Сверхчокнутый цокал, мненье имея,
Что вычурен вечер и что - не глупи-ка!
Из-за штакетника веяло феями,
Плесенью цоколя, смятой клубникой.
Солнце чесалось о ветки шелковицы,
Я мучил Скотта в дешёвом издании,
И
Было неведомо - чем успокоятся
Эти... на небе... ну... вечные странники!
Но
Ниже: тревожные ласточки- ножницы
Или стрижи (я в этом не очень-то)
Влёт распороли небесную кожицу,
Вывалив сумерки - сумерки отчие.
Буквы расквасились. Взглядом касательным
Тронул котяру - клубок электрический...
Всё.
Всё остальное необязательно
Скрипнул ничтожно калиткой величества...
-- Не плохо... Можно сказать, что даже хорошо... А, знаешь, я помню тот вечер, и ту шелковицу помню... я тогда у деда нож спёр... в ствол метал его, пока разноцветные пластинки наборной рукоятки не разлетелись... В корнях той шелковицы я его остатки и прикопал... Боялся - влетит....
-- В тот вечер отец читал какую-то книгу... вслух....
-- Про басмачей, про клинок бухарского эмира, - на нём схема была, где сокровища искать.
-- А я не помню... помню только голос...
Зотов замолчал, - из темноты раздался жутковатый звериный вой. Когда он затих, всё ощущалось уже немного иначе.
-- Койот? - спросил Зотов.
-- Наверное, чанчо, - пожал плечами Зотов, встал и вытащил кольт из кобуры.
Но из-за камней, осторожничая шагом, вышла худая дворняга, в генеалогическом древе своём имеющая, видимо, восточно-европейскую ветвь. Псина - зверь, опасалась огня, но... запах жареного мяса...
Зотов спрятал кольт, и швырнул собаке кость побольше. Пёс отскочил, лёг в позу сфинкса и гордо отвернул морду. Но всякая гордость имеет границы...
И было хорошо: потрескивали пожираемые огнём коряги, навалившись на костомаху, урчал пришлый пёс, шуршали в жухлой траве бессонные ветры, на дне ночи шелестели показушные звёзды, - и плыли поднятые дымом ввысь воспоминанья...
Зотов, бывший в последних двух своих прошлых жизнях последовательно птицей кондор и тибетским пастухом, не мог ни оценить всю красоту этой редчайшей мелодии доставшегося на халяву момента.
Не мог ни посмаковать.
Да, - было хорошо.
Но вдруг псина, получившая по рождению возможность, в отличие от людей, видеть вещи такими, какими они являются на самом деле, напряглась, навострила уши, ощерилась, и звонко, - честно отрабатывая кормёжку, - залаяла на стремительно накатывающиеся облако пыли, которое в близи оказалось всего лишь грязным старым внедорожником-пикапом.
За рулём притормозившей машины сидел жгучий латинос с выцветшей банданой на голове. Рядом с ним - его спутница, может, красавица, а может, нет, - её лицо скрывал защитный треугольник когда-то пёстрого платка. В кузове стояли ещё двое - тёмненьких, в широкополых шляпах, с недобрыми лицами, - причём оба с карабинами.
В каждом взгляде четырёх пар горящих мексиканских глаз читался вопрос.
Зотов встал, и во второй раз за ночь вытащил кольт, - дружно, в унисон щёлкнули затворы боевых карабинов.
Но Зотов швырнул оружие на землю и объявил всем присутствующим, вытянув вперёд безоружные руки: "За меня Эдик Хо слово сказал".