Тут стукнула дверь, одна, вторая и на пороге появился... он! Мой! Господин! Нет, это все-таки любовь с первого взгляда. Я не мог смотреть на него без обмирания сердца. Все в нем - бородка, серые глаза, чуть скуластое лицо, поворот головы, каждое движение... хотелось смотреть не отрывая глаз, хотелось закрыть глаза, чтобы сердце не выскочило от счастья.
Следом вскочила Юлька. Гадина этакая... Хотя... чего это я на неё так. Это ж она меня сюда привезла, в этот дом отдала, к моему... единственному... хозяину суженному... Хотенеюшке...
Юлька что-то чирикала скороговоркой, сдёрнула с меня одеяло, задрала подол рубахи, демонстрируя "цветы любви". Хозяин хмыкнул, накрыл одеялом, присел на постель, погладил по затылку.
-- Ну ты крепок, малёк. Другие по первости кричат, рвутся, мамок зовут. А ты только улыбался. Туговат ты оказался. Точно и вправду - целка серебряная. Я уж думал - вовсе себе все поломаю. Ну ничего. Отлежишься, подлечишься. Я тебя к себе заберу. А потом и поиграемся. Не спеша, с растяжечкой да с распарочкой.
Я не очень вслушивался в его слова. Тон, голос, тёплая его рука, пальцы, которыми он поглаживал у меня за ушком... Хотелось замурлыкать, прижаться... И чтоб навсегда, и чтоб никто не мешал...
Снова стукнули двери и явилась сама... боярыня Степанида свет Слудовна. С какой-то здоровущей плоскомордой служанкой.
-- А, вот ты где, внучек мой яхонтовый, Хотенеюшка ненаглядный. Что ж это ты, к новому наложнику попрощаться зашёл, а к бабушке своей единственной и не заглянул?
В комнате повисла тишина. Зловещая, напряжённая. И наконец голос Хотенея надо мной с едва сдерживаемой злобой:
-- Ну прощай.
-- Брысь, (это служанкам. Обе испарились мгновенно) Понравился мой подарочек? (это про меня)
-- Приманить хочешь? Вели чтоб подлечили. Через седмицу - к себе заберу. Ещё что?
И тут боярыня, этот монумент гегемона и царицы всего и всея, медленно сползла на колени.
-- Хотенеюшка! Не гони, выслушай, дай хоть слово молвить!
-- Ты уже тогда все сказала. Больше говорить не о чем. За подарок - спасибо. Пойду я.
Господин начал подниматься с края моей постели, но старуха метнулась вперёд, ухватила за ноги и дёрнула. Хозяину пришлось сесть.
-- Женись!
-- Сдурела?!
-- Женись, внучек миленький! Ты один из Укоротичей остался! Ты голова рода, ты один можешь спасти и продолжить.
-- Иди ты, дура старая...
-- На Гордеевой младшенькой...
-- Охренела?! Ну точно из ума вышла. Да Гордей меня не только в зятья - он по одной улице со мной...
-- (И уже спокойно, без всяких воплей, воев и причитаний) - Потому и говорю: выслушай. Спит? (это обо мне)
-- Говори. Только - коротко.
-- Коротко... Почему Гордей тебе горло готов перегрызть? Потому что весь Киев знает, что когда суздальцев резали, старшую Гордееву дочку, которая с мужем и сыночком маленьким в "Раю" жила, ты поял, плетью бил, и в Днепре утопил вместе с сыном, единственным внуком Гордеевым. И о том после сам пьяный хвастал. Так?
-- Так.
-- Лжа и поклёп.
-- Ну ты стара даёшь! Ты-то здесь сидела, а на том берегу я был. Я там все эти дела своими руками делал, я это все своими глазами видел.
-- Да плевать мне на твои ясные очи, внучек. Ты бабушку слушай. Твой батюшка Ратибор...
-- С-сволота... Мог бы - еще раз зарезал.
-- Цыц. Дурень. Мозгов нет, а туда же. Ратибор с Гордеем побратались. Гордей обещал отцу твоему выдать за тебя свою дочку.
-- Пьяные они были.
-- Пле-е-евать. Крест целовали. Свидетели-доводчики есть. Вот ты и поехал за Днепр отцова побратима дочку да внука выручать. Ну и пограбить маленько. Чтоб - как все. А поять-снасильничать ты её не мог, поскольку, как весь Киев знает, у тебя на девок и баб не встаёт. Только на малолеток вроде этого (это про меня).
-- А я её не удом, я её топорищем.
-- А вот про это, внучек, никто рассказать не может. А дальше все видели, как ты её из дома горящего вытащил.
-- Выволок за косы.
-- Спас от смерти лютой, огненной. А что за косы - так споткнулась, бедняжка, со страху. А у тебя вторая рука занята была - колыбельку с гордеевским внуком тащил. Ты чего его подхватил? Другие вон злато-серебро хватали. А ты люльку с младенцем.
-- Да что под руку попало как крыша рушиться начала. Ловко у тебя получается... А дальше? Когда её в кровище, в рубахе разорванной - сиськи наружу - плетью к Днепру гнал?
-- Что в рванье - так чтобы чужих глаз богатой да целой одеждой не приманивать. А плетью махал - так только для виду. Чтобы среди других не выделялась.
-- Ну, а на пристани, когда я её с этой колыской на шее в реку скинул? Тоже скажешь - спасал-выручал да помыть решил?
-- А вот этого, Хотенеюшка, никто не видал. Из тех кто ныне сказать может. А вот свидетель есть, и не один, который на Святом Писании поклянётся, что ты в то время на другом конце мостков был. Помнишь, я тебе велела кафтан коричневый попроще одеть? Поверх броней твоих? Так кафтанов таких в ту ночь... не один ты был.
-- Та-ак, баба Степанида... А как после рассказывал-хвастал? Это-то многие слышали.
-- Ну, внучек, это и вообще - плюнуть и растереть. Время-то какое было - не похвастай ты суздальской кровью, тебя бы наши же и порвали бы. Дескать - не повязанный, не замаранный - переметнутся хочет.
-- Да уж. Ну и здорова ты, бабушка Степанида. Ну и удумала.
-- Да уж, удумала. Род наш Укоротичей спасать надо. Вывелся род почти начисто, обнищал, обезлюдел. Одна надежда на тебя. Где боярину чести и силы набраться, власти да богачества? У стола княжьего. А Гордей из смоленских воевод из первых. Князь Ростислав его слушает. И тут мало Гордея убедить, что ты его внучка единственного спасти хотел. Не в суд идём. Мало чтобы он всякую вину с тебя снял в разумении своём. Надо чтобы он всему Киеву это показал. Да так, что никто шепотнуть тайком не смел. А для этого - чтобы выдал за тебя свою младшенькую. Вот после этого приведёт он тебя к столу князя киевского, скажет: "се зять мой единственный. Он мне заместо сына." Тут и Ростислав вину за собой почувствует за ущемление наше. Князь нынешний - человек совестливый да богомольный - вотчинки отобранные отдаст, за сожжённые - серебра подкинет или скотинки, а то - еще землицы да смердов. А тебе место возле себя даст, чтоб было тебе на прожитие безбедное. Надо внучек, надо. Я столько лет Укоротичей тяну, поднимаю. Столько сил да трудов положила. Столько всего перетерпела. Ещё с тех пор как девкой-малолеткой нетронутой-нецелованной к старому Мономаху в постель влезла. Причуды его стариковские ублажала да терпела. А когда меня, брюхатую за деда твоего выдавали? А сколько я приняла, когда вся родня деда твоего меня гнобила да туркала? А как дед твой, на меня глядючи, за плётку хватался? Только брюхом с семенем княжеским и оборонилась. А потом, когда дурней этих, у которых кроме гонора родового - ни ума, ни имения... Неужто все в распыл пойдёт?... Женись, Хотенеюшка, на Гордеевой - с лихвою вернём.
-- Хорошо ты придумала, старая. Все промыслила. Только одно забыла - не отдаст Гордей за меня дочку. Ему внуки нужны, а у меня, сама сказала - весь Киев знает, на девку не встаёт.
-- А у меня такая есть, что и у тебя встанет.
Судя по голосу, старуха наслаждалась недоумением внука и чуть не смеялась в голос.
-- Ты уже пробовала и не раз. Последнюю, что присылала, сама же потом плетями ободрала и язык урезала. Предпоследней я голову разбил. Прямо в опочивальне. Грязи было... И не жалко тебе холопок?
-- Ну, холопей жалеть - только портить. А мою ты уже попробовал - подарочек мой, "целочка серебряная".
-- Уже донесли... Слова не скажи... Постой - но... это же малец?! Или я чего не видел, не понял? Опять обманула, карга старая!
-- Но-но. Уже и карга. Не обманывала я тебя. А вот Гордея и прочих... Подарочек мой ты видел и пробовал, тебе понравился. Теперь берём его и одеваем в женское платье. Да не в наше русское, а в... персиянское. По пророку Магомету скроенное - наружу только рученьки да ноженьки. Вон они: ручки тоненькие, пальчики длинненькие, ножки маленькие, беленькие. А на всем остальном - тряпки глухие. И зовём все это... княжной персиянской. Дескать, мудрая бабушка внучку своему любимому сыскала наложницу редкую. Редкой красы и талантов. А внучек-то как увидал сие чудо несказанное - всякую мерзость и пакость противоестественную бросил, наложников своих разогнал и только с ненаглядной своей и балуется. И та от него уже понесла.
Последняя фраза ошеломила не только меня, но и Хотенея.
-- И как же малёк рожать будет?
-- Ну, это дело не скорое. А вот подушку под одежду сунуть, да походить вперевалочку - не хитро. А поскольку девка не простая, а княжеского персиянского рода, наших веры и обычаев не знает, а Хотеней Ратиборович в ней души не чает и многие воли позволяет, то и в баню общую людскую ей не ходить. Она господину спинку трёт. А он - ей. И с девками в девичьей не сидеть, не болтать. Поскольку немая.
Господин глубоко задумался. А мне идея понравилась. А что - одену паранджу, опять же штаны. Никто лица не видит. И "хозяину - спинку"... Значит - с ним вместе, с моим...
-- А хочешь, внучек, мы её окрестим? Чтобы все видели, какую ты красу поимел? Да и души агарянской спасению поспособствовал?
-- Сдурела? У него хозяйство не менее моего. А как встанет? Народ в церкви собрался, а тут он своим... "божьим даром" звенит и в купель лезет...
Степанида аж зашлась в смехе.
-- Экое ты еще дитё, Хотенеюшка. Отрежем. И что стоит, и что висит. Полезет гладенький аки девочка-малолеточка. Только что дырок меньше. Так нарисовать можно.
Мне стало несколько не по себе. Оно конечно - мне это больше не надо. Поскольку хозяин меня любит... А вдруг разлюбит? Если я буду "как девочка-малолеточка". Кажется, мысль эта пришла в головы и собеседникам.
-- Не бабушка. Покуда - резать не надо.
-- Ладно, платочком белым подвяжем, свету в церкви - немного, занавесочку перед купелью приспособим... дескать пуглива очень...
-- Не надо. Да и от попа не спрячешь. А лишние глаза - сама говорила - лишние языки. Тут ведь дело такое... Гордея обмануть может и можно... но если он про обман узнает...
-- Правильно мыслишь, внучек. Если узнает - придёт Укоротичам укорот под самый корешок. Посему, давай-ка прикинем, кто про суть мальчонки знает. У меня на дворе: я сама, Саввушка с подручным. Ну, эти не болтливы. Прокопий - тот вообще - хоть под пыткой. Лекарка, которая его привезла. Юлькой звать. Она его и пользовать будет, пока не вылечит. И вот, хочу к нему к нему Фатиму-костоломку приставить. Для защиты, присмотра и обучения. А у тебя как?
-- Да вроде никто. Корней один. Из моих наложников - он старший. Со мной уже 4 года, вроде лишнего не болтал.
-- Ну, смотри. С твоего двора кто-то на сторону наушничает. Кое-какие дела твои по городу слышны. Ты уж сыщи изменщика. А покудова искать будешь - малёк твой у меня поживёт. Вычистишь болтунов да соглядатаев чужих... И разгони гарем свой, наложников. Ты у нас теперь муж примерный - с бабой, да и только с одной в постель ложишься. Женится вполне созрел. Тут-то тебе и высватать Гордееву младшенькую. Ну что, внучек, по рукам? Мир промеж нас?
-- Лады. Мир. Только... Вот про самое главное-то ты не сказала. Ну обвенчают нас, ну пропьют жениха с невестой. А дальше-то как?
И правда: "На кровать слоновьей кости положили молодых и оставили одних". И что мой господин со своей молодой женой делать будет? При его полном неприятии женщин. В "ладушки" играть? А старуха прямо давилась от смеха.
-- Ой чудо моё, чудушко. Ну рассмешил, ну позабавил. Ладно, дитё моё малое, несмышлёное, к следующему приезду твоему сыщу девицу нетронутую, покажу тебе как жену молодую разложить-положить да привязать. Как девство её нетронутое хоть пальцами, хоть вон ручкой ложки... Не косороться. Крови-то по-менее будет, чем когда ты девку-то за косу да об стену, да и мозги по всей опочивальне в разлёт.
-- Да ладно тебе. Я не про это. Разок первый оно может и пройдёт, а дальше. Сама говорила - Гордею внуки нужны. Ежели я ей по-быстрому живот не надую - разведёт нас Гордей. И еще пуще озлобится. Да так, что мало не будет. За негодностью к супружеству.
-- Учится тебе у бабушки надо, а не бегать от меня, да слюнями брызгать. Коль своего ума нет - меня послушай. Ладно. Кто старое помянет - тому глаз вон. Гордею внуки надобны. Особливо -- первенец. Он, поди его к себе возьмет, имение свое ему передаст. А вот надобны ли тебе сыны? Не вообще, а вот прям сразу, в этот год?
-- Не понял я? Это как?
-- Я ж и говорю - дитя неразумное. Вот родила тебе жена сыночка. Немного времени прошло - дитя подросло, Гордей во внуке души не чает. Настоящие-то дети - внуки. Помолоду дитё - обуза. А вот внуки - самая-то радость и есть. Как ты, Хотенеюшка, для меня старой. Ну вот. Внучек дедушку за бороду таскает, дед от счастья аж слюни пускает. А тут, жизнь-то идет, вдруг - какая-никакая между вами... нелюбовь. Гордей-то тебя гнуть начинает, ломать. А ты ему тут в лоб: "Сыночек-то не мой, от холопа теремного прижит. Нету у тебя, тесть мой любезный, внучка яхонтового. А растил ты, ласкал сынка холопского. Поскольку дочь твоя курва похотливая". Но ты, де, про то молчать будешь, ежели он нелюбовь свою похерит. А то и продашь ему холопченка этого за мзду небольшую. Не поганым же его.
В комнате установилась тяжёлая тишина. Похоже, сказанное ошеломило хозяина, не меньше меня. Нет, все-таки меньше. Потому что вообще идея продавать людей как-то еще не была полностью воспринято мною.
-- Ну ты, бабуля, змея... И когда ж ты такой торг вести собираешься?
-- А лет через 15-17. Когда сынок в возраст войдёт, когда Гордей одряхлеет да вотчины свои на внука и отпишет. И тут мы с тобой: одевай-ка мил сынок ошейник холопский, да исполняй волю господина своего. А ежели так сделается, то тебе и в грязи ковыряться не надобно. И девство молодой жены не твоя забота. Чашечку малую со снадобьем кое-каким. Или кубок с вином. Да 6 рушников нешироких.
-- Рушники-то зачем?
-- Два - на ручки, два на ножки, один - на глазки, один - в ротик. А сверху между ног - вон хоть малька этого положить. А хочешь, и сам сверху залезешь. На малька, на "шкурку серебряную". Третьим. Только не раздави молодую, ребра да спину не поломай. Девке-то 13 лет. Осторожненько.
Получившаяся картинка меня как-то... смутила. Конечно, если хозяин скажет... Сослужить для господину службу... Любую. Но тринадцатилетнюю девочку... Да еще вдвоём... "Этажеркой"... И, кстати, тогда это моего сына будут в холопы продавать. Нет, я ничего в этом мире не понимаю. Нужно это просто принять. Как лучше - знает мой господин. А моё дело служить ему. Истинное служение, без страха и сомнений. А вот хозяина эта картинка, кажется заинтересовала. Он пару раз хмыкнул, погладил меня по щеке. Его рука на моей щеке - как хорошо!
-- Ладно, это - Гордею внука. А себе сынка сделать? Настоящего. Укоротичей-то мало осталось. Сама говорила.
-- Вот. Умница. И мне охота правнучков-то тетешкать, ума-разума своего молодятам вложить. А сделать... Те же рушнички, то же зелье, тот же малёк твой. Благо немой. Только положить его чуть иначе. Чтоб в жёнкиной потаёнке прохода не занимал. Ты с ним, значит, балуешься-тешишься. Как тебе, яхонтовый, слаще. А уж как почуял по себе, что вот оно - терпеть сил нет, малька сдёрнул, свой уд в жёнку вставил. Ежели дотянешь до последней минуточки - тебе уже все едино будет - в каком теле какая дырка. И раз - "ты роди мне сына красотой во меня". Мужу - сынка для рода продолжения, свекрове-старухе - внука-правнука на радость да умиление.
-- Ладно. Об этом покудова рано. Давай делай что надобно. Наложников моих продай гречникам - те больше дадут. За Корнеем я присмотрю. Мальца побереги, приодень и без всяких там крещений. Все. Пойду я.
Боярин Хотеней Ратиборович, мой господин и хозяин, вместе с бабушкой своей, боярыней Степанидой Слудовной удалились. А я остался лежать носом в подушку, пытаясь осмыслить услышанное.