И как-то ночью, когда вокруг, точно глаза хищников, светились грибы и звери неведомыми тропами шли на водопой, он совсем обезумел. "Я должен знать, кто ты, - хрипло сказал он. - Я больше не могу так. Скажи мне, кто ты... Признайся! Прошу тебя..."
Он разбудил ее. Но она по-прежнему не понимала, чего он от нее хочет, или делала вид, что не понимает. Тогда он задушил ее, с ужасом сознавая, что делает нечто страшное и непоправимое, но не мог остановиться. Когда она затихла в его руках, он закричал, рванулся, запутался в парашютном шелке. Наконец как-то выбрался и побежал, продираясь сквозь влажные колючки. Он бежал и все пытался рассмотреть свои руки. Но было темно, и он ничего не видел, а все бежал, бежал. Так он и не понял, что все же произошло, не разрешил ничего, не избавился. Бежал и все звал ее, пытаясь разглядеть свои руки. Но только летучие собаки бесшумно проносились над ним.
Из леса он вышел заросшим и грязным, с дикими, блуждающими глазами, обведенными землистыми кругами, ясно видимыми на нездорово зеленой коже. Говорят, он напоминал сумасшедшего лемура, если только лемуры могут сойти с ума.
Его поместили в психиатрическую больницу. С помощью хемотерапии кое-как вправили мозги. Но, по-моему, он так и остался свихнувшимся. Недаром некоторые принимают его рассказ за маниакальный бред. Ведь он один уцелел из всего гарнизона и долго шатался в римбе. Но кто может знать... Он же один уцелел из всего гарнизона.
Я почему-то поверил в эту историю. И сразу же представил себе нас с Дениз. Мне сделалось страшно. Будто все это произошло со мной и это я бреду сквозь мокрый туманный лес, а Дениз навсегда осталась там... во мраке. Белые люминесцентные пятна грибов перед глазами и касание мокрой паутины к лицу, а руки нельзя разглядеть. Что-то невидимое то закрывает гриб, то открывает. Это и есть рука. Больше ничего не видно.
Тогда-то я и поклялся себе, что ни за что не разрешу снять с Дениз молекулярную карту. Ни за что! И хорошо, что так оно и случилось. Я запомню ее такой, как тогда на пляже. Она стояла на коленях перед ямкой, в которой горел огонек, будто молилась неведомому богу. Длинная черная тень ее тянулась по тронутому багровыми отблесками песку к кромешному океану.
Вот такой я и запомню ее... Большего и не нужно. Все равно уже ничем и ничему не поможешь. Почему это должно было произойти именно со мной? Я так был уверен, что меня минуют все беды и несчастья. Как оно случилось, когда, где? Знать или не знать - не все ли равно, если ничего нельзя изменить? Сколько мне осталось? Нельзя же так лежать и думать, думать. Слишком мучительно. Надо бы как-то иначе... Но почему я так уверен, что обязательно умру, почему я это так твердо знаю? Бывают же случаи... Вдруг у меня легкая форма?.. Но не надо, не надо! Ничто так больно не точит сердце, как надежда.
3 августа. Ординаторская
- Как вы его сегодня находите? - Главврач выглядел помолодевшим. Пепельно-серые волосы его были коротко и аккуратно подстрижены. Тщательно выбритые щеки даже слегка порозовели.
- До вас ему, во всяком случае, еще далеко, - усмехнулся Таволски, помогая шефу надеть халат.
- Да что вы, коллега! Есть какие-нибудь сдвиги к лучшему?
- Радиоактивность сывороточного натрия оказалась ниже, чем это можно было предполагать.
- Не очень-то надейтесь на это. - Главврач махнул рукой и, как всегда, брюзгливо выпятил губу. - Не обольщайтесь. Это еще ничего не доказывает. Ровно ничего... Как сегодня кровь?
Таволски протянул ему сиреневый бланк.
- Так-с... Лимфоциты, нейтрофилы... - Голос его постепенно затихал, и к концу он уже едва слышно бубнил под нос и раскачивался, как на молитве. Моноциты, тромбоциты, красные кровяные тельца... - Вдруг внезапно вскинул голову и резко сказал: - Отклонения от нормы не очень существенны. Белых телец свыше двадцати пяти тысяч! Но и это ничего не доказывает. Своего рода релаксация. К сожалению, картина скоро изменится... Вы замеряете время свертывания крови?
Таволски кивнул.
- Хорошо. Продолжайте. А как спинной мозг?
- Пункцию, как вы знаете, сделали позавчера... Картина довольно неопределенная. Вероятно, и здесь требуется известное время...
- Да, да, конечно. Как только количество белых телец станет падать, начинайте обменное переливание. Введите в кровь двадцать миллиграммов тиаминхлорида и пятьсот тысяч единиц кипарина. И нужно принять все меры против возможной инфекции.
- Как вы смотрите на пересадку костного мозга?
- Пока повремените. Нужно выявить очаги поражения... Мы ведь все еще не знаем даже приблизительного количества рентгенных эквивалентов. По-видимому, желудочно-кишечная стадия болезни вступает в острую фазу. Надо быть начеку. Интересно все же, затронут ли у него живот...
- Коуэн приедет послезавтра.
- Да, да, превосходно... Все же постарайтесь в первую очередь установить, затронут ли живот. И вообще следите за его желудком.
Таволски пожал плечами.
- Скоро десять. Пора на обход, - сказал он, направляясь к умывальнику.
3 августа 19** года. Утро, Температура 37,2. Пульс 76.
Кровяное давление 130/80
- Доброе утро, Аллан. Как провели ночь?
- Спасибо. Долго не мог заснуть. Всякие мысли... А спал хорошо.
- Вам нужно побольше спать. Снотворное на ночь, - сказал Таволски, обернувшись к сестре. - Я принес вам обещанную фантастику. Сборник коротких рассказов. А сейчас давайте осмотрим вас.
Сестра осторожно приподняла пододеяльник. Бартон чуть поежился и отвернулся к окну.
Таволски внимательно оглядел его живот, осторожно касаясь кожи холодными длинными пальцами. Они были желтыми от никотина, так как доктор курил сигареты без фильтра и докуривал их почти до конца. Он долго присматривался к бледно-розовому пятну там, где кончается линия загара. Потом обвел это пятно ногтем и спросил:
- Здесь болит?
- Нет, - ответил Бартон. Ему стало чуть холодно. Кожа покрылась крохотными пупырышками. Он старался не глядеть на сестру.
Таволски коснулся пятна каким-то блестящим инструментом. Прикосновение холодного металла вызвало легкую дрожь.
- Так. Все в полном порядке. Я доволен вами, Аллан. Читайте вашу фантастику. Я ее терпеть не могу. Мы скоро увидимся опять.
Сестра закрыла Бартона. Но он еще долго не мог согреться и прогнать внутреннюю дрожь...
Он взял книгу.
"- А-а! Добро пожаловать, добро пожаловать! - сказал Дэвис, завидев Питера Бэйкера, и что-то шепнул бритому. - Чем могу служить властелину моей драгоценной сестрицы? - Он поднялся со старенького, полинявшего от непогоды шезлонга и пожал пухлую, влажную ладонь Питера.
- Эллен просила у тебя порошок, ты же сам обещал, - торопливо произнес Бэйкер, точно боялся встретить отказ.
Шурин всплеснул руками.
- Вот, - сказал он, обращаясь к бритому, - типичный представитель микрокосма. Он вторгается в макросистему и требует свое. Ему наплевать на великое, свершающееся на его глазах.
Бритый смущенно улыбнулся, закашлялся и еле заметно кивнул.
Питер почувствовал тоску. Микрокосм, система... Он хотел сказать, что ему вовсе не наплевать на великое. Но он не понимал, о каком великом шла речь, и, может, на такое великое и стоило плюнуть.
- Не сердись, родственничек, я шучу, - сказал Дэвис, - но тебе придется подождать. Естественно, это немного оттягивает час гибели ваших клопов, но, в конце-концов, в этом мире кто-нибудь всегда остается в проигрыше.
Питер кивнул головой и присел на складной стульчик. Он втянул свежий воздух и, сладко щурясь, посмотрел на небо. Оно было бездонным и удивительным. Мелкие нежные облачка догоняли друг дружку, старательно обходя стороной сверкающий солнечный глаз.
- ...солнца, - донесся до Питера прыгающий голос шурина. - Таким образом, это, пожалуй, самая идеальная модель процесса, которая была сделана человеком. - Дэвис ткнул пальцем в ночник, стоявший на колченогом дачном столике. - Самое интересное, что совершенная... Вы понимаете, что я обозначаю этим словом?.. Так вот, совершенная модель обладает свойством жесткой связи с моделируемой системой. Поняли?
Бритый поднял брови и меланхолично сказал:
- Вот это-то меня и потрясает.