Не для того этот меч ковали.
Слишком щедр ты. Щелчка в затылок
да пинка за глаза хватило б.
Жаль мараться! Их жизнь презренна,
но и подонка б зря не убил я,
а убил - не хвалился б. Трупов
здесь достаточно. Будь он даном,
дело иное; тогда тебя я
сам похвалил бы. А псов поганых,
нечисти гнусной, падали грязной
всюду немало; я ненавижу
всех их - будь он язычник, будь он
окроплен святою водицей.
Ада отродья, дьявола дети!
Тортхельм.
Даны?! Довольно спорить! Скорее!
Как мог забыть я о прочих? Знамо,
неподалеку они таятся,
зло замышляя. Эти звери
нападут на нас из засады,
если услышат!
Тидвальд.
Мой храбрый мальчик,
это были не северяне;
северян тут уж не сыщешь.
Сыты сечей и кровью пьяны,
доверху нагрузив добычей
лодки, в Ипсвиче пьют они пиво,
идут на Лондон в ладьях своих длинных,
пьют здравье Тора, в вине тоску топят,
обречены аду. Эти же - просто
оборванцы, и люд ничейный:
обирают они убитых
промысел, проклятый Вышним Небом,
мерзко и молвить. Почто дрожишь ты?
Тортхельм.
В путь! Прости мне, Христе, и призри
свыше на подлое наше время!
Громоздит оно горы трупов,
неоплаканных, неотпетых,
а людей, что в нужде и страхе
пропитания тщетно ищут,
превращает в волков отпетых,
чтобы, совесть и стыд забывши,
обирали окоченелых
мертвецов. Мерзкое дело!
Глянь-ка, Тида, на тень в тумане:
третий вор собирает с трупов
подать себе на поживу. Просто