Среди широкой долины сверкало зеркало озера. На его волнах покачивались сотни и сотни водоплавающих птиц, напоминающих уток. Подобраться к ним незамеченным было нельзя. На берегу - ни единого куста. Я лежал на вершине холма и сглатывал слюну - столько мяса! Но как его добыть?
На противоположном берегу, в нескольких метрах от лесной чащи, я приметил двух птиц. Они заметно выделялись среди уток, спокойно отдыхающих после кормежки. Только бы добраться до них! Нужды в особой осторожности не было. Долина гудела от птичьего галдежа. Я прошел через лес и оказался перед прибрежными зарослями. Осторожно прокрался вдоль них к тому месту, где, по моим расчетам, должны отдыхать две крупные птицы. Тихо раздвигаю лозу - и вижу несколько спящих птиц, метрах в двадцати. В сумки на моем поясе я заранее положил несколько увесистых камней. Прежде чем извлечь камень, я решил продвинуться еще на несколько метров. Хор птичьих голосов был так силен, что мог бы заглушить даже громкую человеческую речь. Густое переплетение корней верболоза позволило мне бесшумно подойти еще на несколько метров. Я вытащил камень. Подошел еще на несколько шагов и справа увидел небольшое зеркало воды, а на ней - те самые птицы. Странно, что они меня не замечают! И спят как-то странно: дрожащие, взъерошенные, судорожно заглатывают узкими клювами воздух...
Камень с силой ударил в крыло и отлетел в воду. Но птицы и не думают взлетать. Что за чертовщина! Они отчаянно бьют крыльями, а в воздух не поднимаются. Я отталкиваюсь от берега и прыгаю к птицам. Брызги летят во все стороны, ноги погружаются во что-то мягкое и вязкое. В следующем прыжке я намеревался схватить если не обеих птиц, то хотя бы одну. И что же? Не могу вытащить ноги из вязкого месива, скрытого под слоем воды. Птицы отчаянно бьют крыльями, а кто-то невидимый под водой держит их за длинные ноги. Я боюсь, что они в последний момент вырвутся - и я снова останусь ни с чем. Тем временем вязкое месиво под моими ногами словно расступается, и я погружаюсь еще глубже. Тут уж не до птиц. Глубина втягивает меня медленно и неотвратимо. Я подумал, что лучше не дергаться, стоять тихо. Из-под ног на поверхность воды выскакивают и лопаются пузыри, вода покрывается тончайшей радужной пленкой, моих ноздрей касается знакомый запах - запах нефти.
Знакомый запах мне все объяснил - асфальт! Нефтесодержащие пласты вышли на поверхность, летучие фракции испарились - остался тяжелый вязкий состав, который у нас, на Земле, называют асфальтом. Память услужливо подсунула мне факты из моей студенческой практики: Тринидадское асфальтовое озеро... Асфальты Ла Бреа около Лос-Анджелеса с останками древних животных, попавших в ловушку...
Я знал, таким образом, что ждет нас - меня, несчастного, и этих обреченных птиц. Затопившая долину ливневая вода образовала ложное озеро, под которым притаилось настоящее, асфальтовое. Длинноногие птицы стали его жертвами и невольной приманкой для меня, большого охотника до птичьего мяса...
Главное, не делать резких движений. Повернув голову, оцениваю расстояние до ближайших кустов и мысленно благодарю судьбу: во время прыжка кочка ушла из-под толчковой ноги и поэтому сам прыжок вышел далеко не рекордным, что-то около метра. Гибкие ветви лозняка покачивались в полуметре от моих вытянутых рук. Примерившись, я рванулся в сторону кустов и плюхнулся в воду на всю длину своего тела, руки не дотянулись до куста сантиметров на двадцать.
Мне показалось, что я целую вечность боролся за эти сантиметры, пытаясь преодолеть их и так, и эдак. Наконец, обратился к последнему средству - снял пояс, один конец накрутил на ладонь, а конец с тяжелой пряжкой бросил в середину куста и затем потянул к себе. Несколько лозин наклонилось почти к моему лицу, и я схватился за них. После этого я умолял куст верболоза покрепче держаться корнями за почву, пока я медленно, сантиметр за сантиметром, буду вытаскивать себя из коварной ловушки...
Я подмял под себя весь куст, да так и остался на нем лежать. Слишком много сил ушло на схватку с трясиной. День погас, наступили быстрые сумерки, и мне надо было поторопиться к выбранному для ночлега дереву. Подняв голову, я заметил непонятную тень. Смотрю и глазам своим не верю. В нескольких метрах от меня сидит на корточках человекообразное существо с лохматой головой на короткой шее. Всматриваюсь. Нет, существо сидит не на корточках, погрузилось почти по грудь в воду. Поправляюсь - в асфальтовую тину. Я вижу его со спины. Оно заросло короткой шерстью. Из мощной бочкообразной груди порою вылетают шумные вздохи. Первоначальный страх сразу прошел. Понимаю, существо, попавшее в такую беду, не может мне угрожать. Оно, видно, давно сражается за свою жизнь - ближние кусты вырваны с корнем и валяются в воде вокруг бедняги. Кто же это? Человек? Большая обезьяна? Он, наверное, заметил меня сразу, как только я вошел в лозняк, и притаился. Потом наблюдал, как я пытаюсь выбраться на твердый берег. Я решил, что передо мною большая человекообразная обезьяна. Пытаюсь представить себе, как бы сложились наши отношения, если бы мы встретились на берегу или на дереве. Зверь, видно по всему, могучий, а вот из трясины не способен вырваться. Я отошел от воды. Ниже пояса меня покрывал толстый слой асфальтового месива. Его надо как-нибудь соскоблить, пока не подсохло. Отламываю пучки лозы, черное месиво очень неохотно расстается с моим телом, но в конечном счете уступает. Чувствую на себе испытующие взгляды большой обезьяны. Когда она поняла, что я тоже наблюдаю за нею, перестала таиться. Издает хрипящие звуки, стонет, старается дотянуться до кустарника, несколько раз пытается вырвать из трясины ноги. Результатом таких усилий является еще большее погружение; обезьяна понимает это и затихает.
Чтобы получше почиститься, я поскреб себя еще и скальпелем. Затем направился к склону холма, к облюбованному дереву. Чувствую спиной взгляд обезьяны. Тоже, подумалось, мяса захотела. А я, голодный, после этого происшествия не ощущаю голода. Обещаю себе не охотиться больше на птиц, а довольствоваться лягушками... Обезьяна до утра, наверное, не дотянет. Засосет ее, бедную. Подумав про обезьяну, я поворачиваюсь. Надо хоть рассмотреть ее как следует. Подхожу поближе. Обезьяна вскинула голову и посмотрела на меня. Голое лицо с широким плоским носом, выдающимися челюстями. Длинные спутанные волосы лезут в глаза. Губы как у коренных жителей Африки. В глубоких глазницах под заметно выпирающими надбровными дугами светятся отчаяние и, чего нельзя было ожидать от обезьяны, разум. В брошенном на меня взгляде проявилась целая гамма чувств: и безысходность, и тоска, и сознание своей обреченности. На какой-то миг в глазах засветилась надежда, но тут же погасла. А ведь это - разумное существо, подумал я. Оно ждет от меня помощи. И если оно действительно разумное, то, освобожденное с моей помощью, не сделает мне зла... Что ж, попробую спасти. И сразу же сомнения: не будь идеалистом! - хочешь его выручить? Ну хорошо, вытащишь этого человекоподобного из беды - а посмотри на его руки! Огромные лапищи зажали пучки лозняка. Они, эти лапы, шутя свернут тебе шею... Так что лучше предоставь его собственной судьбе, сам устраивайся с ночлегом.
Дикарь словно прочитал мои сомнения. Его губы растянулись в гримасе. Из горла вырвались новые звуки, и я с удивлением отметил, что дикарь пытается что-то сказать мне. Было понятно, что он умоляет помочь ему... Конечно, нельзя оставлять его в беде. Кто, кроме меня, поможет ему? У него, безусловно, есть соплеменники. Но если они до сих пор не выручили его, то как они сделают это ночью?.. Среди наиболее близких к нему кустов я выбрал самые толстые ветки и, не отламывая их, наклонил пучком к его голове. Дикарь вытянул руку и ухватился за ветки сильными пальцами. Потянул их на себя - куст затрещал.
- Погоди! - крикнул я. Дикарь послушался. И это меня тоже поразило. Он меня понимает! Не мешкая, я собрал в пучок ветви другого куста, и дикарь ухватился за них другой рукой.
- А теперь подтягивайся!.. Не рывками - выдернешь кусты с корнем! Давай постепенно! Потихоньку!
Честное слово, он меня понимал. Иначе почему делал все так, как я советовал? Может быть, телепатия? Какая разница! Он понимает, что я помогаю ему, и слушается. Теперь я не сомневался, что передо мной вполне разумное существо, туземец. Звуки непонятного языка булькали на его толстых губах. Взгляд, несмотря на дикость, выражал благодарность.
По мере того, как волосатый гигант высвобождался из асфальтовой ловушки, меня все больше обуревали сомнения. Ну да, у него вполне человеческий, разумный взгляд; неизвестный, но безусловно человеческий язык... Может ли это помешать ему, как только он освободится от трясины, взять и придушить меня?..
Пока я мучился сомнениями, дикарь с шумом и треском выполз на твердь и повалился на четвереньки. Я свое дело сделал и поспешил ретироваться. Отступил за кусты и затем быстрыми шагами ушел прочь, подальше от греха, чтобы не получилось так, что доброе дело сделал на свою голову.
На дерево я взобрался в непроглядной темноте, расположился повыше и замер, прислушиваясь к звукам, которыми обычно полнится ночь. Душа томилась от предчувствий: это происшествие вызовет новые перемены в моей жизни. Не знаю, добрые ли, плохие, но явно что-то назревает.
Из долины, погрузившейся во тьму, потянуло сложным букетом разнообразных запахов: к основному запаху гниющих водорослей примешивался острый запах нефти. Запах птичьего помета создавал иллюзию обжитого места... Внезапно приозерную темень прорезал долгий крик. Начинаясь на невысокой ноте, он поднимался до визга и неожиданно обрывался бормотанием. Я не сомневаюсь, что это подал голос спасенный мною туземец. Он кого-то звал, звал требовательно, настойчиво. Кого он может звать, кроме своих соплеменников? Значит, они должны быть в пределах слышимости. Но сколько он ни зовет, отклика нет. А если не соплеменников, то кого еще может звать это одинокое, но вовсе не беззащитное существо? Неужели меня? Действительно, я чувствую, что голос туземца обращен ко мне. Он зовет меня! Зачем я ему? Чего он от меня хочет? Меня пугает даже мысль о том, что я могу вот так спуститься с дерева и подойти к дикарю. Что я скажу ему? О чем спрошу? Как ваше самочувствие, господин туземец? А он все зовет. Понимает, что я не мог уйти далеко...
Начал накрапывать дождь. Пусть накрапывает, мне не привыкать. Как же быть с туземцем? По голосу слышно, что он выбрался из зарослей и направляется в мою сторону...
А почему, собственно, я не могу подойти к нему, если он разумное существо? Я могу найти в нем спутника, товарища. У него нет причин остаться недовольным мною. Единственный мой поступок, имеющий отношение к нему, - я выручил его из неприятной ситуации. Он должен помнить об этом до конца дней своих... Я лихорадочно взвешиваю все за и против. Думаю, ничего плохого он мне не сделает. Как местный житель, туземец может мне помочь. По принципу: услуга за услугу. Я начинаю понимать, что мне трудно будет найти дорогу к "Викингу". Туземец по меньшей мере знает, в какой стороне море. А если я просчитаюсь и он меня придушит, что ж... придет конец моим страданиям. Амар уже не мучается, как я мучаюсь.
Я спустился по стволу дерева и пошел на зов. Может, это и безумие, думал я, но в таком случае все - безумие; все, что связано с моим появлением на этой планете. Я остановился. Решил не отходить далеко от дерева и подал свой голос:
- Эй, сюда! Я здесь!.. Хватит вопить, подходи сюда!
Вскоре послышались шаги и гортанное бормотание. Из темноты вынырнул еще более темный силуэт, послышалось отрывистое дыхание. В следующую минуту туземец взял меня за руку. С его губ слетали непонятные слова. Я даже догадаться не смог бы, о чем он толкует. Но с первых слов понял, что мне бояться нечего. Туземец настроен миролюбиво. В конце концов, я в нем больше нуждаюсь, чем он во мне... После того, как я помог ему выбраться на сушу, он мог бы повернуться и уйти. Он у себя дома. Однако он не ушел. Что его заставило отыскать меня? Я не знаю, о чем он все время говорит, зато уверен: у него ко мне добрые чувства. Ему важно, чтобы я слышал его голос. При абсолютной невозможности логического понимания сам голос несет в себе информацию межличностных отношений. Ему, этому огромному туземцу, тоже хочется слышать мой голос. Для начала я сказал, потянув его за руку, что нам глупо стоять под дождем, лучше спрятаться под широкой кроной старого дерева. Мы уселись под деревом бок о бок, ощущая спинами теплую шероховатость древесной коры.
- Понимаешь, - говорил я в свою очередь, - хоть ты и похож на большую обезьяну, но парень, надеюсь, хороший. и еще надеюсь, что ты со мной не разделаешься. Верно?
Туземец вслушивался в звуки моего голоса, не дыша. В моей речи он не понимал ни бельмеса, так же, как и я в его. Мы сразу уяснили ситуацию, поэтому наши голоса выражали доверие друг к другу, а большего для начала и не требуется. Доверие в нашем положении - это все. Если оно появилось, нет нужды в объяснениях. Туземец рассуждал точно так же, смею надеяться. Наши монологи стали произноситься все реже. Наконец я услышал, что мой знакомец захрапел, и этот факт значил больше, чем признание в дружбе. Я, сколько мог, сопротивлялся сну. Мелькнула мысль забраться на дерево. Но это было бы проявлением недоверия... Незаметно для себя я тоже уснул.
Чего мне только не снилось! Один сюжет был связан с университетской лабораторией и Леной. Второй - с "Викингом". Снилось, что лечу в скафандре по воздуху и удивляюсь: разве скафандры могут летать сами по себе?..
Спал я крепко. И как ни крепок был мой сон, каким-то уголком сознания все время отмечал, что согревающее меня плечо - это плечо, на которое можно опереться.
Утром я проснулся первым. В рассветных редеющих сумерках все, что произошло ночью, казалось более невероятным, чем можно вообразить себе с помощью самой фантастической выдумки. Туземец спал, не выпуская моей руки и свесив голову на грудь. Странное у него лицо. Лицо человека, сформированное условиями чужой планеты. Я не стал отнимать у него свою руку, чтобы не разбудить, но он проснулся сам, почувствовав, должно быть, что я его рассматриваю. Глубокие вертикальные морщины прорезали его лицо от крыльев носа до уголков широкого рта и дальше под подбородок. Мы встали на ноги, и он с широкой улыбкой начал трясти меня за плечи, произнося непонятные слова. Потом он обратил внимание на свои "заасфальтированные" ноги и принялся выдирать комья асфальта прямо с шерстью. Нет, будем называть это волосами, хотя для волос, пожалуй, густовато. Отдирая особенно крупные комья, он гримасничал от боли, и тогда я отстегнул от пояса скальпель. Он замер в удивлении. Осторожно взял в свои огромные лапы хрупкий медицинский инструмент и поднес поближе к глазам. Похоже, его поразил не скальпель сам по себе, а материал, из которого он сделан.
Туземец осторожно прикоснулся пальцем к лезвию, удивленно хмыкнул и вернул. Я взял скальпель в правую руку, левой оттянул увесистый ком асфальта на его ноге и быстрым движением обрезал волосы. О, как он был приятно поражен! Он подставлял все новые и новые участки своего тела, где асфальт висел комьями, и я обрезал их совершенно безболезненно. Потом он опять попросил скальпель и сам стал себя очищать, ни разу не порезавшись... Мой знакомец все время улыбался. Улыбка - это две вертикальные морщины по обе стороны рта и широко открытый рот. Я почувствовал к нему симпатию и, как он меня утром, потряс руками его за плечи. Он тоже стал меня трясти. Никакого напряжения между нами не возникало. Жаль, что наши языки друг другу не понятны! Но остается язык жестов, мимики, возгласов. А в том случае, если нам придется провести рядом достаточно много времени, освоим и слова. Я поднял руку и ткнул себя пальцем в грудь:
- Грегор!
Он сделал точно такой жест, ткнув себя пальцем в широкую волосатую грудь:
- Ного!
- Ного! - повторил я, касаясь его груди, и - Грегор! - касаясь своей.
- Грего! - говорил туземец, - Ррегор!
- Очень приятно, господин Ного, с вами познакомиться! - сказал я и обеими руками потряс ему массивную, узловатую руку.
- Ррегор! Ррегор! - тряс меня за плечи счастливый Ного. Прекрасно, подумал я. Перейдем на следующую тему. Я поднес ко рту сложенные пучком пальцы и изобразил жевание:
- Ам! Ам! Кушать! - я показал поглаживанием путь еды от рта до живота.
- Га-а! - сказал Ного. Он все сразу понял и тоже погладил свой живот. Затем начал принюхиваться. Что-то его раздражало. Он с неудовольствием посмотрел на комки асфальта, махнул неопределенно рукой и тяжкой, переваливающейся, но на удивление быстрой походкой направился по склону холма к верховьям долины. Через несколько шагов он оглянулся, чтобы удостовериться, следую ли я за ним. Я улыбнулся, хлопнул себя по животу и сказал: "Га-а!"
Мы перевалили через холм и на спуске в следующую долину остановились. Я проследил за его взглядом и увидел в траве под ногами птичье гнездо с дюжиной светло-зеленых яиц... Отныне за свое будущее Грегор может быть спокоен. Его гарантом послужит питекантроп, вытащенный из асфальтовой трясины.
Только тот, кто в одиночестве умирал от голода, усталости и неизбывного страха, понимает, что значит обрести товарища, освободиться от одиночества, от унизительного чувства незащищенности. Один плюс один - это намного больше, чем просто два человека. Один плюс один - это сумма множества качеств, особенно если речь идет о таких различных внешне и внутренне людях, как я и Ного, вернее, как Ного и я. Среди нас двоих его имя должно стоять первым. Моя заслуга состояла лишь в том, что я без особых усилий помог ему избежать опасности, с которой он прежде ни разу не встречался.
Благодаря Ного передо мною открылся странный мир, похожий, вероятно, на тот, в котором жили мои предки лет этак тысяч 70-80 тому назад или еще раньше на диких просторах моей, тогда еще нецивилизованной планеты.
В первобытном мире чужой планеты Ного и его соплеменники на лестнице рангов занимали место где-нибудь посредине. Но поскольку они были хитрее и находчивее более сильных и кровожадных хищников, они сумели избежать опасностей, которых не избежали более сильные. Если дать плоскоголовым самую краткую характеристику, я сформулировал бы ее так: всесильные воры. Благодаря своей смекалке они обманули природу, перехитрили ее законы. Только тот, кто многое пережил вместе с этими людьми, знает, как непросто бывает даже при помощи смекалки и хитрости, быстроты и храбрости побеждать грубую силу, которой незачем хитрить, потому что она сила.
В Ного прекрасно уживаются хитрость, смекалка и храбрость с огромной физической силой.
Я видел, как он, завывая, с дубиной ворвался в большую стаю гиен, поваливших теленка антилопы. За полминуты убил и покалечил нескольких сильных хищников, прежде чем челюсти хотя бы одного из них смогли сомкнуться на его теле. Ошибись он в мелочи - стал бы вторым блюдом после теленка на кровавом пиру гиен. В другой раз, на охоте за антилопами, он схватил неосторожного теленка за задние ноги и с тяжелой, бьющей копытами ношей вскарабкался на дерево раньше, чем разъяренная мать и полдюжины могучих самцов попытались превратить охотника в кровавое месиво в кустарнике.
Это относительно короткие способы добывания пищи, хоть и рискованные. Другие же, хоть и не менее рискованные, требуют огромного терпения, немалой выдержки и железного самообладания. Ного способен по шесть-семь часов таиться у тропы, ведущей к водопою; терпеть, не шелохнувшись, укусы множества жучков и кровососущих насекомых, когда малейший шорох может вспугнуть осторожную дичь.
Ного однажды несколько часов подряд полз на брюхе за стадом антилоп, а невдалеке, так же незаметно, подкрадывался Большой Гривастый, который мог выбирать - туземца или антилопу...
Науку выживать Ного постигал с первой минуты своего рождения. Подобных наук я не изучал, но сдавать экзамены приходилось ежедневно. А теперь еще добавились новые хлопоты - постигать язык Ного. Нельзя же целыми днями улыбаться и трясти друг друга за плечи! Постоянное общение настоятельно требовало обмена информацией, а без языка в этом вопросе ничего не поделаешь. Я сделал выбор в пользу туземного языка по многим причинам, и первая среди них - легкость овладения. Язык земной цивилизации туземцу ни к чему. На девяносто пять процентов он состоит из понятий, абсолютно недоступных примитивному мышлению Ного и его сородичей, тогда как немногословный язык джунглей, кроме легкости усвоения, отражал действительность, в которой мне предстояло не знаю сколько жить.
Я сравнительно легко разобрался в джунглях чужого языка, в мире глубоких гортанных звуков, шипящих гласных и раскатистого "р". Я с радостью убедился, что начало, которое в любом деле обычно бывает трудным, в общений с Ного не составило для меня никаких проблем. Одним восклицанием "га-а"- мы с Ного решили сложную проблему нашего первого завтрака. Так же легко мы достигли взаимопонимания и в других вопросах нашего бытия. И ничего удивительного - язык Ного возник на реальной почве потребностей племени.
- Гру-у! - сказал Ного, указывая рукой на заросли, в которых на расстоянии броска камнем шумно двигалось какое-то животное. Он развернулся и побежал, мощно раскачиваясь на кривых ногах. Я, естественно, стараюсь от него не отстать.
Это же слово он произносил, когда глушенная ударом дубины антилопа поднималась на ноги или когда мчался за убегающей добычей...