— Откровенно говоря, нет. Во всяком случае, если и удастся, то ненадолго.
Они прошли пост охраны, и Нигель рассеянно ответил на бодрое приветствие стражников.
— Видите ли, — продолжал он, — дело обстояло бы иначе, будь Келсон уже совершеннолетним. В этом случае он как король мог бы просто запретить Совету принимать во внимание какие бы то ни было надуманные, бездоказательные обвинения против вас. Но он пока не король и не может этого. До его совершеннолетия, сколь бы ни был ничтожен срок, Регентский Совет обладает воистину королевской властью, ограничить которую принц не в силах. Совет сам решает, какой вопрос достоин обсуждения, и простого большинства голосов достаточно, чтобы вас осудить. Добьются ли они успеха — это во многом будет зависеть от умения Келсона манипулировать голосами советников.
— А он это умеет? — спросил Морган. Стуча каблуками, они спустились по лестнице в сад.
— Не знаю, Аларик, — ответил Нигель, — мальчик умен, чертовски умен, но тут я не уверен, справится ли он. Кроме того, вы же видели главных лордов-советников. Учитывая, что Ральсон мертв, а Брэн Корис только что открыто бросил вам обвинение, все обстоит скверно.
— Я мог бы сказать то же самое еще в Кардосе.
Они остановились передохнуть в решетчатой беседке у края самшитового лабиринта. Морган украдкой оглянулся, не оставил ли Келсон какого-нибудь знака, и мысленно одобрил место, выбранное им для встречи.
— Кстати, Нигель, расскажите о последних попытках Джеанны опорочить мое имя. В чем именно она скорее всего обвинит меня?
Нигель поставил ногу в башмаке на каменную скамейку и, опершись локтем на приподнятое колено, окинул Моргана трезвым, суровым взглядом.
— Ересь и государственная измена, — тихо сказал он, — это не скорее всего, а точно!
— Точно! — воскликнул Морган. — Черт возьми, Нигель, точно то, что Келсон погибнет, если она не позволит мне помочь ему. Это она осознает?
Нигель мрачно пожал плечами.
— Кто ее знает, что Джеанна осознает, а что — нет? Я знаю лишь, что формальное обвинение в государственной измене собирается сделать наш дорогой лорд Роджер. И быть того не может, чтобы епископ Карриган отказался держать обвинение в ереси. Джеанна даже перевела из Валорета в архиепископство этого, ну как его, — того, кто устраивал гонения на Дерини на севере?
— Лорис, — свистящим шепотом, отворачиваясь, ответил возмущенный Морган.
Внутри у него все кипело, когда он разглядывал самшитовый лабиринт, видневшийся впереди за низкими перилами беседки. Отсюда не было видно, насколько он запутан, но Моргану вдруг показалось, что лабиринт этот, извилистый, загадочный, с новыми, непредвиденными трудностями за каждым поворотом, символизирует то затруднительное положение, в котором он оказался. Да, именно так, все — так, за исключением того, что из самшитового лабиринта есть выход.
Он повернулся к Нигелю, снова взяв себя в руки.
— Нигель, я убежден, что в честной схватке, в борьбе без вероломства, Келсон смог бы одолеть Кариссу раз и навсегда, обладай он могуществом Бриона. А будь у меня время, я добился бы этого. Джеанна хотя бы понимает, что поставлено на карту? Что произойдет с Келсоном, если он столкнется с Кариссой раньше срока? Вы — брат короля, вы понимаете, о чем я говорю.
— Если она даже и знает, то ни за что не признается в этом, — сказал Нигель. — Впрочем, коль скоро вы считаете, что это поможет, я могу поговорить с ней. Как бы там ни было, мы можем выиграть время.
— Хорошо, — кивнул Морган, — и если вам не удастся убедить ее добром, постарайтесь заставить…
— Я сделаю все, что смогу, — уныло кивнул Нигель, — и то сказать, ей давно бы пора действовать, как и полагается взрослой, неглупой женщине. Ну, до встречи!
— Надеюсь, — ответил Морган, в общем-то, самому себе, так как герцог уже скрылся за поворотом дорожки.
Морган криво усмехнулся и в ожидании Келсона оперся на перила беседки. Он весьма сомневался, что кто-либо способен убедить в чем-то, а тем более заставить молчать своенравную вдову Бриона, и менее всего — Нигель, который никогда не скрывал своей приверженности опальному генералу.
С другой стороны, герцог все-таки деверь королевы, иногда это тоже имеет значение. Кто знает? В конце концов, если существа, подобные смертным, вернулись к жизни и вновь призывают на помощь все силы добра и зла, то и все остальное не столь уж невозможно.
Он никак не мог постичь до конца, на чем держится неприязнь Джеанны, даже зная, что в ее основе лежит древнее и глубоко укоренившееся недоверие к магии Дерини, которое усиливалось из поколения в поколение тем, что защитники церкви осуждали все без исключения тайные науки. Но, несомненно, здесь было и что-то другое.
Конечно, некогда были веские причины не верить Дерини, и Морган первым признавал это. Но уже триста лет минуло с начала междуцарствия Дерини. А те времена, когда на протяжении трех поколений Дерини были у власти в одиннадцати королевствах, тоже миновали около двух столетий назад.
И даже в разгар правления Дерини только немногие из их братства были вовлечены в бездну жестокости. Зато тысячи других Дерини хранили узы, связывающие их с людьми; те Дерини, которые под предводительством Камбера Кулдского случайно открыли, что при неких условиях, при особых личных качествах всеми силами Дерини могут пользоваться и люди. Камбер и его сподвижники произвели государственный переворот, и междуцарствие Дерини закончилось так же быстро, как и началось.
Правители-тираны были казнены своими же приближенными, к власти пришли потомки древних знатных фамилий. Но разгневанный народ и воинствующая церковь очень уж быстро забыли, что не только рабство, но и освобождение от него исходило от лордов Дерини. Больше того, вскоре и те и другие вообще перестали хоть как-то различать Дерини между собой.
За пятнадцать лет Реставрации, меньше даже чем за одно поколение, братство стало жертвой едва ли не самых кровавых преследований, известных современному человеку. В ходе молниеносного истребления было уничтожено две трети всех Дерини. Выжившие либо скрывались, отказавшись от родового наследства, либо вели непростую, полную страха жизнь под покровительством тех нескольких лордов, которые помнили, как все было на самом деле.
Прошли годы. Многое забылось. Дух преследования утих во всех, за исключением наиболее стойких фанатиков. Отдельные семьи Дерини снова возродились и преуспели на королевской службе. Но магией они пользовались с предельной осторожностью, если вообще пользовались. Большинство же Дерини, какого бы образа жизни они ни придерживались, совсем отказались от применения своего могущества для чего бы то ни было, ибо разоблачение без защиты означало немедленную смерть.
Несмотря на это, подлинная магия времен Реставрации все еще жила среди людей. Постепенно кое-где стали допускать, если и не открыто признавать, что правители Гвиннеда и других десяти королевств обладали особой силой, каким-то непостижимым образом связанной с их божественным правом повелевать. А то, что это могущество неизменно исходило от Дерини, не обсуждалось, да и вряд ли об этом вообще помнили. Но именно благодаря этому дару, по традиции переходящему от отца к сыну уже в течение двух столетий, Брион сумел одолеть Марлука пятнадцать лет назад.
Неистовую враждебность Джеанны Морган ощутил явно раньше этой исторической битвы, хотя и не сразу после их знакомства.
Когда Брион только привел в дом рыжеволосую принцессу, которая должка была стать королевой, Морган наслаждался счастьем своего короля, а пожалуй, и всего Гвиннеда. Прекрасная молодая королева вскружила голову придворному кавалеру, как и всем молодым людям при дворе. Морган обожал ее со всем юношеским пылом; королеву любили все, ведь с ней королевский двор Ремута обрел новый блеск.
Но в один прекрасный день Брион ненароком раскрыл Джеанне секрет происхождения Моргана. Услышав, что он — наполовину Дерини, королева побледнела. А потом, слишком скоро после этого, разразилась та роковая война с Марлуком.
Он ясно помнил этот день, словно и не прошло уже пятнадцати лет, день, когда они с Брионом, упоенные полной победой над Марлуком, возвращались в Ремут во главе торжествующей армии.
Морган помнил, как гордился Брион им, тогда еще юным, четырнадцатилетним; помнил, как они, взволнованные, ворвались в покои королевы похвалиться своей победой. Помнил и выражение смертельного ужаса и отчаяния на лице Джеанны, узнавшей, что ее муж защитил престол и одержал победу с помощью магии Дерини.
Сразу после этого Джеанна около двух месяцев пребывала в уединении, как говорили, в аббатстве Святого Жиля, на берегу моря Шанниса. Вскоре она помирилась с Брионом, и в Ремут супруги возвратились вместе. А когда немного погодя родился Келсон, стало очевидным, что королева вообще не желает знаться с юным лордом Дерини.
Это ее решение ничего не изменило в жизни Моргана. Его дружба с Брионом росла и день ото дня становилась лишь крепче. Благодаря поддержке Бриона Морган все же многое смог сделать для воспитания и образования Келсона. Оба они понимали безнадежность попыток примирения королевы с Морганом, пока Джеанна сама этого не захочет. Словом, со временем Брион вынужден был смириться с тем, что возлюбленная его королева не желает иметь ничего общего с его самым верным другом.
С тех пор Морган не встречался с королевой, кроме тех случаев, когда этого требовали дела, связанные с Келсоном. Те несколько неизбежных встреч обычно сопровождались оживленными и остроумными беседами, и это давало Моргану робкую надежду, что когда-нибудь отношения между ними изменятся к лучшему.
Скрип шагов по гравию разорвал тишину сада, Морган поднял глаза и соскочил с ограды, на которой сидел. Келсон и Кевин прошли последний изгиб главной аллеи и остановились напротив беседки.
Теперь Келсон носил королевские одежды малинового цвета. На нем была бархатная куртка с воротником из меха черно-бурой лисы, на фоне которого лицо мальчика казалось мрачным и напряженным. С тех пор, как Морган видел принца последний раз, он немного подрос.
Наметанным глазом генерал заметил кольчугу под шелковым, изысканно расшитым плащом. Одна рука Келсона была обвязана выше локтя черной креповой лентой, такая же опоясывала мальчика. Но более всего ошеломило Моргана его невообразимое сходство с Брионом, когда тот был в таком же возрасте.
Рассматривая Келсона, он невольно видел словно бы вернувшегося к нему Бриона — те же большие серые глаза под бархатистой челкой черных прямых волос, та же горделивая, истинно королевская посадка головы, та же естественность, с какой сидели на нем малиновые королевские одежды. Его заботливый взгляд заметил и кажущуюся хрупкость стройного мальчика, за которой скрывались гибкость и закалка — результат тех долгих часов, когда Морган учил его владеть оружием.
Это был Брион — Смеющиеся Глаза, Сверкающий Меч, Мудрый Ум, — обучающий юное дитя фехтованию и верховой езде, содержащий по-королевски великолепный двор. Образ этого мальчика колебался на грани света и тьмы, как светлые волосы его матери и иссиня-черные — отца, как память о прошлом, смешавшаяся с настоящим.
Теперь перед ним снова был только Келсон. Значит, не зря Брион просил самого лучшего, самого дорогого друга поклясться, что у мальчика будет защитник, если он преждевременно умрет; не зря всего за месяц до гибели вверил ключ от своего божественного могущества тому самому человеку, который стоял теперь перед его сыном.
Келсон неуверенно отвел взгляд. Казалось, оба они утратили дар речи.
Мальчик сдержал себя, хотя ему очень хотелось броситься к Моргану, как в детстве, обнять его, выплакать ему всю боль, все страхи, все ночные кошмары двух последних недель; ему хотелось, чтобы спокойный, а временами таинственный лорд Дерини усыпил горе, изгнал ужас из его души с помощью своей, пусть тоже внушающей трепет, магии. Он всегда чувствовал это: помочь ему может только Морган. Если бы Келсон только мог позволить себе броситься ему на шею!
Но он не мог.
Ведь он — мужчина, по крайней мере хочет быть мужчиной. И, более того, он скоро будет королем.
«Только бы, — тревожно думал мальчик, — только бы Морган помог мне в будущем».