Бабушка, опершаяся на меня рукой, и грустно улыбнувшаяся мне, уже исчезла в глубине Литейного.
Ну и мне пора.
На вокзал, за рюкзаком и на поезд.
И я иду навстречу толпе, радостно шагающей с георгиевскими ленточками на штанах и шариками в руках на Дворцовую.
Хватит думать. Не хочу больше думать. Мне надо в одиночество. Челюсти сжимаются так, что зубам больно.
Иду, расталкивая плачами толпу.
Господи, как же нам повезло, что у нас такие деды!
Как же нам повезло, что мы живы!
Какие же радостные у нас лица сегодня! И какие мелочные проблемы нас ждут завтра.
Как же нас еще много!
И все благодаря тому подполковнику, которого я задел рюкзаком на эскалаторе "Ладожской" станции. Эх, знать бы… Как он воевал тогда? Где он воевал? А ведь он воевал. Одни нашивки за ранения чего стоят.
Вот подхожу к площади Восстания. Вот и Московский вокзал. Пора домой. Пора домой…
Нет, подойду еще к шайбе метро. Посижу еще, покурю, посмотрю на людей — всем Ленинградом идущим на главную площадь.
Праздновать.
Да. Праздновать. И правильно.
Сажусь на корточки, закуриваю предпоследнюю сигарету. Последняя — будет на перроне.
Рядом стоят три старика и обнимаются. Да какие они старики? Мужики! Просто немножко постарели. Вот этот, например, подполковник который…
О!
Так это ж…
Бросаю взгляд на часы. Еще есть время и придвигаюсь поближе, чтобы услышать. Рев толпы и грохот музыки перебивают ветеранов, но я пытаюсь слышать, и я хоть что-то слышу:
— Серега! А помнишь!
Подполковник, гремя медалями, хлопает по плечам капитана:
— Так точно, товарищ политрук! А ты, Павлов, как?
А потом они стоят, обнявшись втроем и говорят, говорят о своем, поправляя друг друга:
— Да миной тогда тебя накрыло!
— Снайпер это был, только косой, товарищ политрук, после мины я бы…
— А твой осколок как, лейтенант?
— Да так и похоронят с ним, товарищ политрук…
— Кондрашова жалко…
— Так кабы не лейтенант Кондрашов, мы бы с Павловым…
И вздох тонет в реве толпы:
— Волховскому фронту — ура?
— УРАААААА!!!!
И пусть они кричат, то ли наобум, то ли наугад — совершенно не зная, кто командовал этим самым Волховским фронтом, и где этот фронт был и что он делал — это сегодня не главное.
Сегодня главное — УРА.
Имеем полное право. Мы — дети тех, кто победил. И не надо тут вздохов, что не заслужили.
Мы многое, что не заслужили.
Но Победу надо помнить.
Там, где не помнят Победу — начинается смерть.
Ведь это нас с вами убивали.
Шесть миллионов восемьсот восемьдесят пять тысяч сто раз убивали нас на полях боев от Москвы до Берлина. Мы умирали в медсанбатах, сгорали в танках, падали с небес.
А еще три миллиона триста девяносто шесть тысяч четыреста раз нас травили собаками и морили газами в Треблинках, Освенцимах, Бухенвальдах и прочих безымянных шталагах.
И…
И тринадцать миллионов шестьсот восемьдесят четыре тысячи шестьсот девяносто два раза нас сжигали в Хатыни, расстреливали в Бабьем Яру, вешали в Смоленске…
Но мы — живы.
Ведь русский народ это — мы.
Русский народ — это я. Я — русский народ.
Это меня убивали, морили, сжигали, вешали.
Но я — жив.