И вот, прежде чем мои разум окончательно поколебался, я решил бежать. Не могло быть и речи, чтобы выбрать другой путь, кроме как на юг. А это путь, лежавший через гигантские пространства ужасающего амазонского леса...
Я слишком хорошо знал, чем заканчивались попытки пытавшихся бежать к северу известным и кратчайшим путем. Никогда им не удавалось уйти дальше, чем на тридцать километров. Их находили мертвыми, убитыми пулей в висок.
Наши "патроны" не могли допустить, чтобы хоть один из нас вернулся к себе домой.
Как-то вместо возвращения в свою хижину я отправился на юг, стараясь не думать о том, что я делаю. Но в глубине души я не мог не понимать, что задуманное предприятие почти безнадежно и что мои шансы выйти живым из дикого леса оыли самыми ничтожными. Впереди - более двух тысяч километров диких тропических лесов! В небольшом каучуковом мешке, привязанном к поясу, лежала дюжина галет из фариньи (маниоконая мука), немного кофе, несколько кусков сушеного мяса и несколько листьев коки - индейского средства, помогавшего преодолевать усталость. Перед бегством я максимально постарался использовать кредит и получил почти новые американские сапоги, мачете и компас. Ничего другого у меня не было, даже оружия, которое увеличивало бы мои шансы выжить.
Жизнь беглеца в тропическом лесу полна галлюцинаций, она требует напряженного внимания и исключительной сосредоточенности. Как во сне или, скорее, как в кошмаре, человек иде т вне времени, в каком-то другом измерении.
Граница между бодрствованием и сном становится зыбкой. Мой путь лежал неизменно на юг, к сердцу МатуТросу. Все козни и западни джунглей ожидали меня там, но они казались мне менее страшными, чем медленная агония в лагере.
...По моему личному календарю, основанному на длине ночей, с начала бегства прошло около шести месяцев. Я сделал остановку, чтобы порыбачить и поохотиться на берегу одной реки, где наскоро построил хижину. До захода солнца я отправился посмотреть песок на берегу и обнаружил там следы ягуаров, тапиров, глубокий след оленя и борозду, оставленную гигантской черепахой, - это было то, что я искал. Яйца черепахи - излюбленное блюдо охотников в тропическом лесу. Ее убежище находилось в растительном гроте, куда я осторожно проскользнул, держа мачете наготове. Но черепаха была уже мертва и выпотрошена кемто другим. Это значило, что другой белый человек, а не индеец (об этом говорило наличие у него мачете) находился где-то здесь на реке и прибыл по ней, так как его следов не было видно на песке.
Человек ожидал меня в зарослях, стоя по колено в воде. Мы долго пристально рассматривали друг друга с мачете в руках. У него было бородатое, изрытое морщинами лицо. Наконец он заговорил, и звук его голоса заставил меня задрожать:
- Каучуковая армия? - он с заметным трудом выговаривал слова, как если бы разучился говорить.
- Да, - сказал я.
- Я тоже... Прошел уже год, как и бежал...
Мы устроили настоящий пир из "нашей" черепахи. Его история странно совпадала с моей. Он сообщил мне одну вещь, которой я не знал. Это была приблизительная дата нашей встречи. По его расчетам, было лето 1951 года.
Следовательно, с тех пор, как я покинул Рио, прошло девять лет. Значит, мне уже было 25 лет! Ему - столько же. Он не удивился, когда я взорвался громким, почти безумным смехом.
Но мы не знали тогда, что война давно кончилась. Паоло, так звали моего нового товарища, считал, что шары латекса шли через Нидерландскую Гвиану.
Мы двинулись с Паоло но выбранному мною направлению на юго-запад. Два других товарища, бежавших с ним, были застрелены.
Индейцы, редко попадавшиеся на нашем пути, не могли быть источниками какой-либо информации: они жили вне интересов цивилизованного мира. Нам стали попадаться ьтеды индейцев племени бравое, что указывало на наше приближение к центру Мату-Гросу. Индейцы бравое и особенно шавантес считались самыми свирепыми племенами, якобы отличавшимися особой жестокостью.
Им приписывали уничтожение всех экспедиций, попадавших в эти районы. В действительности же я и Наоло не имели больших оснований бояться их: у нас не было ни вещей, ни оружия, и мы навряд ли могли чем-либо их прельстить.
Благодаря нашему знанию жизни леса мы быстро установили добрые взаимоотношения с ними.
Мы лечили больных, за что Паоло, престиж которого из-за более длинной бороды был выше, чем у меня, получил маниоку и немного соли, а также кувшин каччи, единственного алкогольного напитка джунглей. Женщины племени шавантес пережевывают сладкий картофель и выплевывают его в горшок. Их слюна служит ферментом, вызывающим брожение. К концу второго дня к напитку добавляются ананасы и сок сахарного тростника, после чего он готов к употреблению.
Мы шли, в большей степени гонимые страхом попасть в руки "патронов", нежели в надежде когданибудь достигнуть намеченной цели. "Страшные" шавантес постепенно становились нашими друзьями в тропических дебрях.
Они пробовали уговорить нас остаться у них навсегда. Они говорили, что дальше мы попадем в охотничьи утодья индейцев племени морсегос, которые обычно убивают всех белых и индеицев, попадающих в их владения. Сами шавантес не рискуют проникать в те районы. Но мы все же решили идти дальше. Шавантес организовали для нас прощальную церемонию, на которой вручили нам две бордоенс - палицы, что возводило нас почти в ранг вождей племени.
Лес постепенно изменялся, превращаясь в ад. Неизвестные породы деревьев угрожали нам, края их листьев были остры, как бритва. Привычный для нас ночной шум дебрей здесь невероятно усилился. Новые животные беспрерывно попадались на нашем пути:
крупные тапиры, чудовищные пауки, а однажды вечером - гигантская черная змея, настолько фантастическая, что до сих пор я не решаюсь считать это реальностью.
Солнечные блики, отраженные горным хрусталем, норой ослепляли нас. Пальма отамба, всегда снабжавшая нас своим молоком, в этом лесу давала лишь отвратительную жидкость. Из реки мы извлекали только черных рыб с длинными зубами, иногда наэлектризованных и вооруженных для борьбы даже вне воды. Некоторые из них в период убыли воды могли месяцами жить на деревьях.
Джунгли шавантес казались нам теперь раем! В течение нескольких дней нас сопровождала банда орущих обезьян, огромные легкие которых позволяли им испускать ни на что не похожий вой. Казалось, что даже стрелка компаса в этом лесу беспрерывно колеблется... Влажная жара обволакивала и душила... К нам вернулись вновь приступы лихорадки. У нас утке не было сил строить себе укрытия, мы шли, как автоматы, и ночами спали на ноздреватой мокрой земле. Разговаривать было трудно, каждый чувствовал, что находится на пределе своих сил. Однажды утром Паоло не мог подняться. В тот же вечер он умер, и я похоронил его.
После смерти Паоло моя память вновь помутнела. Сколько лет я провел в запретном лесу? В памяти смутно сохранился неопределенный период времени,проведенный у индеицев таромарис, ближайших соседей морсегос.
Больным я был подобран ими в лесу и благодаря их заботам поставлен на ноги. Мой опыт жизни с таромарис, несомненно, вызвал бы восторг этнографов, так как никто из них еще не проникал в секреты этого грозного племени. От них я научился ловко бить рыбу гарпуном, так как им неизвестна рыболовная леска. Рыбная ловля у них состоит из двух операций: вначале они бьют по воде ветками растении, листья которых содержат какое-то усыпляющее вещество, а когда заснувшая рыба всплывает, ее бьют гарпунами. Из хвостов скатов, которых они называют арраяс, таромарис приготавливают яд для стрел.
Я превращался до некоторой степени в колдуна, отчасти во врача и немного в повара. В список приготовляемых мною блюд входили: рыбная похлебка, блюда с яйцами черепахи, жареный хвост каймана, жаркое из попугаев и колибри и так далее. Таромарис - гастрономы джунглей: они очень любят рагу из лутюма - гигантской птицы или жаку - большой летучей мыши. Им нравятся блюда с жирным и сладким соусом, приготовляемым из прекрасных орехов пальмы токари. Периодические засухи заставляли это племя охотиться на землях свирепых морсегос. Мне пришлось участвовать в нескольких стычках с ними. Однажды наш отряд в тридцать человек все же вынужден был отступить перед пятью морсегос, исключительно храбрыми и решительными воинами.
В период голода, от которого погибли почти все дети племени, я покинул своих друзей таромарис.
Мой путь снова лежал через джунгли.
Однажды после полудня я почувствовал, что больше не могу идти. Наступил сильнейший приступ лихорадки. В случайной хижине я обнаружил скелет и американскую шляпу, похожую на те, что выдали нам в Манаусе. Когда удалось заснуть, то я увидел себя во сне мертвым, вернее, в аду...
Сколько времени длился этот кошмар? Когда я пришел в себя, вокруг горел лег. Воздух был насыщен дымом, и почти нечем стало дышать. Лес горел с треском, воскрешая представление об аде.
То, что поблизости оказалась река, а на ней плавучий островок, принесло спасение. Плавание на покрытом зеленым ковром островке из стволов и корней,несомненно, было самым невероятным приключением. Среди огня островок плыл по течению. Оторванный ежегодным паводком, всего ста метров длины и пяти ширины, он стал пристанищем не только для меня. То, что я увидел по соседству, заставило меня оцепенеть и похолодеть от страха: огромная анаконда ползла мне навстречу. Это наиболее ужасное животное амазонских джунглей.
Если верить индейцам таромарис, отдельные экземпляры этих змеи достигают пятнадцати метров в длину и до пятидесяти сантиметров в диаметре. Моя же соседка по островку имела не менее девяти метров; казалось, она не замечала моего присутствия. Другие животные, попавшие на плавучий островок, в страхе шарахались от нее. Здесь были калюипарас oгромные крысы, раке - вид морских свинок, пекари - небольшие дикие кабаны. Даже большой ягуар выгнул спину, как испуганная кошка. По у всех нас был один, более страшный враг - огонь.
В течение целого дня наполовину задохнувшиеся обитатели этого удивительного Ноева ковчега плыли по реке, мирно уживаясь друг с другом. И вот пожар остался позади. Змеи первыми покинули плавучий остров. Затем бесшумно исчез ягуар. Как только дым полностью рассеялся, я тоже покинул плот.
Падая от сильного истощения, я с трудом смог построить себе хижину. Сон надолго сковал меня.
Я продолжал затем идти все в том же направлении и жестоко поранил себе ногу. Не помню, как это случилось, но рапа долго не заживала. Она была наполнена червями, и, поедая гнилое мясо, они осуществляли естественную дезинфекцию, которую я сам сделать не мог. Это меня спасло. К сожалений, мне пришлось отдать индейцам свой компас (которые, конечно, не знали, для чего он СЛУЖИТ, и, как зачарованные, смотрели на колебания стрелки) - в обмен на кароду - очень сильное снотворное средство, которое должно было сократить мои предсмертные страдания. Рана на ноге заставила меня надолго остаться у этого племени невдалеке от того места, где я покинул зеленый плот. Нужно было не только подлечиться и восстановить силы, по и выручить свой компас, так как без него все надежды выбраться из леса были бы напрасными. В джунглях нельзя ориентироваться на глаз. Там, где не видно ни неба, ни горизонта, теряют представление о странах света.
Работая среди своих друзей-индейцев, я в какой-то степени превратился во врача. Мне удалось спасти /четей от болезни "стеклянные ноги". Мое знание медицинских секретов других племен, хорошо изучивших лечебные свойства растений, дало мне возможность завоевать у индейцев лестную репутацию, и я подучил обратно компас и даже карабин, который, как я понял, был получен ими от другого беглеца, умершего от истощения в джунглях... И все же я решил покинуть и этих друзей, чтобы опять отправиться в путь. Но на сей раз не обопьюсь без трудное той. Привыкшие ко мне и моим медицинским познаниям индейцы намеревались оставить меня у себя. Бежать я не мог, так как они сейчас же настигли бы меня. Тем не менее мне удалось приучить их к мысли о моем уходе.
В конце концов они потребовали, чтобы я передал свои познания и рецепты двум молодым знахарям, пациентом которых я сам был вначале. В ю время я знал уже с десяток растительных настоек прошв лихорадки, значительно более эффективных, нежели хинин, которого так не хватало мне в первые годы странствования по лесу. Наиболее чудесным средством является иоко крохотный грибок, растущий на некоторых мертвых деревьях.
Мои друзья-индейцы сопровождали меня в пути несколько дней.
Они изготовили для меня бальсовый плот, дали запас продуктов, а также проводника, молодого человека по имени Ого. Он шел со мной много дней, пока мы не достигли "плохой земли", где со слезами на глазах попросил отпустить его в обратный ПУТЬ.
- Я знаю, что ты бог джунглей, - сказал он мне умоляющим голосом, - но у меня такая охота повидать свою невест"...
В который раз я остался один в джунглях, но уже не был похож на призрак. На мне были брюки из кожи пекари, рубашка, карабин на ремне, как у тех одиноких искателей приключении в МатуТросу, которые ищут алмазы, орхидеи, редких бабочек, как у охотников на диких зверей или миссионеров, каких можно было видеть на ILIOтах. Я очень устал, но я, пожалуй, стад богом джунглей и знал, что в какой-то, теперь уже не столь отдaленный, день через несколько месяцев. быть может, через год, встречу белых людей. Я также знал, что не должен никому говорить, откуда я иду, так как мне не поверят и сочтут за сумасшедшего.
Но в тот день, который я ожидал восемнадцать лег, я все же сказал первому встретившемуся мне белому человеку, откуда я ИДУ...
- Виржилио да Лима - назвал я себя... - Доброволец каучуковой армии, созданной в Белене, это было... Это было в 1942 ГОДУ.
Я был в госпитале Порту-Велью... Уже несколько дней я лежал в кровати, под простыней. Я был пьян от счастья и никак не верил, что мне накопец-то удалось выбраться из леса.
И тем не менее это случилось...
Я натолкнулся на экспедицию, СОСТОЯВШУЮ из индейцев и местных метисов кабоклов. возвращавшихся с поисков гарсицы - очень редкого лекарства джунглей. Под угрозой карабина они согласились взять меня на свой бателан - плот и отвезти на пост Сан-Фелис, находившийся на границе большою амазонского леса.
От них я узнал, что война кончилась уже давно. Как мне сказали, шел 1960 год... Значит, мне было уже 47 лет.