– Эй! – закричал он, – пытаясь поднять ее. – Тебе плохо? Отнести тебя домой? Вставай же!
Но смуглая, бедно одетая рыбачка не пошевелилась и только покачала головой. Нетрудно было заметить, как судорожно сжимается от боли ее тело. На синевато-белом лбу блестели капельки пота. Сквозь стиснутые зубы вырывался протяжный стон и, как вода, растекался по камням.
– Позвать священника? Я был на разделке, думал, ты там. Мне и в голову не пришло бы искать тебя здесь. Ну, так сбегать за священником?
Наморщив блестевший от пота лоб, Эй с трудом улыбнулась:
– Мне священник не нужен. Мне никто не нужен.
Сяки не знал, что делать. У его ног под жгучими солнечными лучами лежала девушка и, хватаясь за сухую траву в трещинах между камнями, корчилась от боли, а в глазах ее светилась удивительная мягкость. Вздохнув, он перевел взгляд на ряды сверкавших белизной надгробий, на скалистый коричневый мыс за ними и на дышащее теплой истомой море.
– Я… – Ее голос звучал еле слышно. – У меня ребенок.
– Ребенок?
От волнения Сяки умолк, а когда заговорил снова, в его голосе слышалось благоговение.
– Чем я могу помочь? Я все сделаю.
– Тяжко! – пробормотала она рассеянно.
И Сяки удивился той нежной слабости, которая звучала в голосе этой, привыкшей к невзгодам, суровой, несмотря на свою юность, женщины. Он растерянно смотрел на ее бледное лицо.
– Пойдите домой, принесите горячей воды. Только никому ни слова.
– Я мигом!
Сбросив дзори, Сяки выскочил из могилы.
Сестра еще не вернулась. Он быстро согрел воду, достал из шкафа кусок белой материи, приготовленной для следующей охоты, и как можно осторожнее, чтобы не пролить воду, вернулся к могиле.
Эй лежала в той же позе, на каменном дне, глядя ясными глазами в небо. Сяки поставил ведро с горячей водой у ее колен и рассеянно прислушался к смеху и брани, доносившимся из сараев.
Из-под края кимоно тянулась струйка крови. Она мягко, словно нитка, ползла по расщелине большого камня. В палящих лучах солнца кровь быстро запекалась и теряла естественный блеск. Молодой человек, сбросив хао-ри, накрыл им Эй и сжал крепкими пальцами ее дрожащую руку.
– Прости меня, – прошептала она еле слышно.
Жалкий домишко ютился у подножия нависшего над морем утеса. О том, что в нем кто-то живет, можно было догадаться лишь по свету в щелях двери, сколоченной из старых досок. Ветер с моря свирепо бил в затылок. После некоторого колебания Сяки постучал. Закутанная в лохмотья старуха встретила его подозрительным взглядом. Эй, сидевшая, в углу, посмотрела на него, но тут же отвела глаза, словно его тут и не было.
В каморке хоть шаром покати: деревянная бадья да три старых ящика. В одном из них Сяки увидел младенца, который спал беспокойным сном. Не говоря ни слова, он сел рядом с девушкой, придвинул к себе бадью, полную ракушек, и, вытаскивая их из воды, начал ловко отделять ножом мясо от раковин. Протаскивая нить левой рукой, он мгновенно протыкал иглой дрожащее тельце моллюска.
Старуха, повернувшись лицом к стене, а к молодому человеку спиной, вила из соломы веревки для сетей по заказу артели. Весь дом – одна комната. Дверь пронзительно скрипела под ударами ветра, а когда он стихал, было слышно, как потрескивал фитиль в лампе. Ловкие, гибкие, словно китовый ус, руки молодого человека проворно делали свое дело. Уже семь или восемь нитей с нанизанной на них наживкой уложены в ведро. Прервав работу, девушка подняла глаза.
– Зачем вы это? – спросила она глухо и тут же перевела взгляд в дальний угол комнаты. – Зачем вы всем говорите, что это ваш ребенок? Ведь это неправда. Хотите принести себя в жертву?
– Причем здесь жертва? – ответил Сяки, продолжая проворно работать.
– Как же вы женитесь на Toe, если будете говорить, что это ваш ребенок?
– Toe или не Toe – какое дело, – буркнул он и осторожно начал скручивать нить с наживкой.
Эй помолчала, только глаза ее сверкнули.
– Значит, вы раздумали мстить Богу Китов?
– Бога Китов я убью, не об этом речь, – ответил он раздраженно и, нечаянно уколов палец, прищелкнул языком. – Бога Китов я убью! А Тое, усадьба, имя – все это одна морока.
Эй наклонила голову и взяла новую нить. Но игла в ее пальцах двигалась медленно. По всему было видно, что ее мучает еще что-то. Вдруг, снова подняв голову, она вызывающе взглянула на Сяки.
– Вы в самом деле не хотите знать, чей это ребенок?
– Чей бы ни был. Я не собираюсь спрашивать тебя об этом, – недовольно ответил Сяки. Закончив еще одну нить, он почерпнул воды из бадьи и ополоснул руки.
Сидевшая к ним спиной старуха поднялась и, недовольно ворча, поплелась в угол, где лежал ворох соломы. Взяв циновку, она начала заворачиваться в нее и заворачивалась до тех пор, пока совсем не исчезла. Эй вымыла руки и лицо, прополоскала рот, расчесала волосы и застелила единственный футон, который берегли для гостей.
Молодой человек пришел к ночи в домишко Эй для того, чтобы его признали отцом ребенка. Но в этом доме не было ни моти, ни сакэ – ничего, что полагается в тех случаях, когда муж впервые приходит к молодой жене. Сяки вдруг подумал о ребенке: горько же начинается жизнь человека!
Эй положила на футон две подушки, развязала оби и осталась в нижнем белье. Потом привернула лампу и легла. Сбросив одежду, молодой человек лег рядом.
Он начал целовать ее, ласкать, гладить ноги, но Эй оставалась холодной как лед. Первая близость не разбудила чувств. Он лежал с ней молча. Каждый думал о своем.
– Как мне противны благодеяния! – вдруг гневно сказала Эй. – Я не люблю этого ребенка и не хочу, чтобы меня из-за него жалели.
– Какие благодеяния? – перебил ее Сяки.
– Я же не хотела его! – Она вздрогнула. – Меня взяли силой. Мне все опостылело. Чего я только ни делала, чтобы избавиться от него! В мороз купалась в море, била себя по животу камнями, прыгала с утеса… где уж тут любить его!
– В ребенке нет греха. И какая разница, от кого он? – попытался успокоить ее Сяки и, немного помолчав, добавил: – Пусть он не мой, но дай мне отомстить за него как за родного.
– Ты! – Ее голос, дрожал. – Если ты любишь меня, ты и отец.
– Я любил тебя еще мальчишкой. Потому и гулял всегда с тобой, потому и теперь говорю: мне все равно, раз люблю тебя.
– Ты! – Она вдруг начала трясти его тяжелое тело. – Нет, я поняла. Я все поняла. Ты решил умереть, а раз все равно умирать, то можно и прикрыть мой позор: выдать ребенка за своего. Ты, – простонала она, впившись ногтями в его мускулистую спину, – умрешь один? И тебе не горько умирать одному? Одному, не оставив своего ребенка?
– Что делать? – ответил он, чуть не плача. – Если встал на этот путь, надо идти до конца.
– Нет, не хочу! – прошептала она и в сильном возбуждении прижалась к нему. – Не хочу без тебя! Будем вместе. Потерять теперь! Нет, нет, не хочу!
Ее волнение передалось ему. Он горячо обнял ее. Она отвечала как безумная. Их молодые, упругие тела стали влажными от пота. Скапливаясь озерцами в углублениях, пот струился на постель. Сознание, отстукивая шаги, удалялось. Молодой человек ощущал на своем лице ее слезы. Острым, почти звериным инстинктом он почувствовал, что на улице идет снег.
Луны не было. Зато мириады звезд роняли свой свет на причал и серебрили море. На воде, тихо покачиваясь, чернели рыбачьи лодки. На вершинах мачт, спящих в ночном небе, на палубах, на привязанных лодках драгоценными камнями горели красные блики искусственного света. От Вадаура до порта через гору – полдня пути. Лодок и людей здесь куда больше, чем в поселке. Но вечером все мужчины уходят в город повеселиться и порт пустеет.
Сяки, напрягая зрение, разглядел в темноте сидящего на корточках старика.
– Здравствуй, дед! Я Сяки из Вадаура. Помнишь? Ты со мной играл, когда я был маленьким.