Шамес выпрямился, опёрся о метлу и, близоруко сощурившись, уставился на меня.
— Эй,—негромко позвал я,—Вы меня слышите?
— Теперь даже вижу. А то в последнее время слышу разные голоса, а откуда они происходят, не знаю. Шалом.
— Что происходит?—спросил я,—Я только что из дворца и крайне изумлён. Что с царём?
— А,—махнул рукой шамес,—это уже последние пятьдесят лет.
— А как же Хазария?
— Бог с вами, какая Хазария?—снова махнул рукой служка,—Сами не знаем, в каком государстве живём.
— А кто же вами правит?
— Правит? Полное самоуправление. Каждый живёт как может. Или как знает. Общинами живём.
— А враги?
— Какие враги?—удивился он.
— Ну, из степи…—неопределённо сказал я.
— Мы пока их не видели.
— Спасибо,—поблагодарил я шамеса, помолился и отправился на постоялый двор.
В тяжких раздумьях я целыми днями пил крепкий чай на постоялом дворе и размышлял о том, что зря сюда явился, хотя, с другой стороны, если бы не увидел всего этого безобразия своими глазами, вряд ли поверил бы кому на слово. Было совершенно ясно, что делать здесь больше нечего, и я решал, двинуться ли в путь завтра или подождать ещё несколько дней, и куда направиться—на Север, Запад, Юг или Восток. Хорошо, что отец не увидел этой ерунды, думал я. Возвращаться не хотелось, почему-то казалось, что ещё рано. Кроме того, я почувствовал страсть к путешествиям. Причём, как ни странно, новые места меня мало интересовали. Мне просто нравилась дорога. Размышляя таким образом, я увидел, как дверь отворилась и на пороге возник до боли знакомый мне человек. Это был Гасан ибн-Камал аль-Фаргони собственной персоной. У меня отвисла челюсть.
— Капитан!—заорал я спустя минуту,—Вы живы! Какая радость!
Вошедший поглядел по сторонам, увидел наконец меня, и у него тоже отвисла челюсть. Я подхватился с места, он тоже сделал шаг мне на встречу и мы обнялись, как земляки.
Потом сели друг напротив друга и не могли друг на друга наглядеться. Как Лейли и Маджнун. Очень было мне приятно видеть такого приятного человека, да ещё и знакомого, в этом хазарском бедламе. Те же чувства, похоже, испытывал и Гасан ибн-Камал. Мы пили чай и до поры молчали. Казалось, что отныне всё будет хорошо. Что бы там ни происходило.
КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ
ГАСАНА ИБН-КАМАЛА АЛЬ-ФАРГОНИ
ЧАСТЬ II
12 декабря 1052 года Гасан ибн-Камал аль-Фаргони отплыл на своей каравелле от Бейрутской пристани в направлении Хазарии, намереваясь по пути зайти в страны Магриба с тем, чтобы полюбоваться чудесами, а то и приобрести какое-нибудь из них для личной коллекции. Однако каравелла вернулась в порт через несколько дней в виду того, что капитан исчез во время бури—может быть его просто смыло за борт. На борту находился друг капитана, Ибрагим ибн-Хасдай из Кордовы. Ровно через год аль-Фаргони возник в совершеннейшем отдалении от точки исчезновения, в столице Хазарского каганата, городе Итиль, где он и встретился снова со своим другом Ибрагимом ибн-Хасдаем из Кордовы, добравшимся до столицы Хазарии привычным и хорошо проверенным способом: с караваном дромедаров по суше.
Нужно сказать, что Гасан ибн-Камал несколько изменился: лицо его слегка осунулось и побледнело, глаза запали и смотрели пронзительно, борода стала длиннее, волосы тоже отросли основательно и были собраны сзади в хвост. На голове он носил изрядно потрёпанную и выцветшую зелёную фетровую шляпу, а одежда, хоть и сшитая из привычных шёлковых материй, была заметно поношена и имела непривычный фасон. Подходила она скорее для верховой езды, нежели для мореплавания. Но самое главное было то, что капитан теперь значительно меньше улыбался.
— Как вы, капитан, как вы живы здоровы?—наконец спросил я.
Он улыбнулся, помолчал минутку и сказал неопределённо:
— Да вот, жив-здоров, как видите…
— А я думал, что вы погибли в море. Юсуф—тот вообще места себе не находил и не хотел верить, что вы утонули.
— Юсуф…—пробормотал Гасан ибн-Камал,—Бедный мальчик. Что с ним теперь?
— Он остался в Бейруте вас дожидаться. Он сказал, что вы прекрасный пловец. Но я-то видел, какая была буря. И сколько гашиша вы употребили. Даже Джонни Вайсмюллер не выплыл бы в такую погоду и в таком состоянии!
— Дело в том, что я и не выплывал.
— А как же вы добрались до берега?—удивился я.
— Вот это загадка и для меня.—он помолчал,—Я не выплывал, а вывалился прямо на сушу, причём в такие места, которые показались мне сказочными. До моря из этих мест было не менее трёхсот фарсахов.
— Что вы говорите!
— Да. Я всегда верил в чудеса и стремился к ним. И со мною чудо случилось. Жуткое какое-то чудо. Я, признаться, и не верил, что увижу уже кого-нибудь из своих знакомых или родных. И вот—увидел. Такая удача!.. Не верится, что я здесь,—он провёл рукою по глазам и помотал головой, сказав «фр-р-р-р-р»,—Фантасмагория какая-то!
— Вы переутомлены,—понял я вслух,—И вам нужно отдохнуть.
— Вы правы. Спать. А завтра обо всём поговорим.
Я проводил пошатывающегося Гасана ибн-Камала в опочивальню, он упал на сплющенный множеством спин тюфяк и тут же заснул, а я подумал: «Какое счастье, что я не ушёл из Итиля вчера или даже сегодня утром».
Спал Гасан ибн-Камал долго и беспокойно. Ворочался во сне, бормотал что-то на непонятных языках, звал какую-то женщину, декламировал стихи, автор которых объявлял себя Королём ящериц. Какая глупость, подумал я. Потом к утру он несколько успокоился и проспал до полудня.
Когда он проснулся, его уже ждал кувшин ключевой воды, который несколько раз наполнялся, благовония и новая одежда. Когда Гасан ибн-Камал попытался возразить и из вежливости отказаться, я мягко отклонил его возражения, сказав:
— Теперь вы мой гость. Пожалуйста, не возражайте.
В шёлковом халате, тюрбане и расшитых золотом туфлях из лучшего кордована капитан выглядел почти так же, как раньше, только, пожалуй, более мужественным, что ли. Позавтракав кукурузными лепёшками с мёдом и прекрасным зелёным чаем, мы приступили к беседе и обсуждению того, что же нам делать дальше. То, что капитан рассказал мне о своих чудесных приключениях так потрясло меня, что я если и не потерял дар речи от удивления, то замолчал надолго, переваривая новую для меня пищу. Потом, наконец, спросил:
— А как вы сами объясняете эти свои перемещения во времени и пространстве?
— Я не знаю пока. Таких случаев было по крайней мере пять. И в четырёх из них всё напрямую связано было с травами. Например, я курил гашиш. Или пил крепкий чай. Однажды—абиссинский кофе. И в друг—порыв ветра—и я оказывался в совершенно незнакомом месте. Причём ни разу не попадал в одну и ту же временную и пространственную точку дважды. Я как бы вываливался из времени, в котором в тот момент находился. То есть это не было каким то путешествием сознания—я перемещался вместе с телом. Воспринимал окружающий физический мір телесно, осязал и обонял. Я подозреваю, что меня можно было бы даже убить в тех местах и временах, в которых я оказывался. Может быть, ощущение тела было иллюзорно, а сам я находился в какой-нибудь тмутараканской чайхане. Или на багдадском постоялом дворе. Не знаю. По крайней мере я видел такое, чего и не придумаешь, будучи средневековым арабом или евреем, даже очень образованным. Или там узбеком. Колоссальные эти переживания и опыт произвели в моём уме некоторые подвижки и я, всерьёз задумавшись над природой времени и пространства, пришёл к интересным выводам, которые и намереваюсь изложить в своей «Сумме».
— В своей «Сумме»…—задумчиво повторил я Гасановы слова.
— Да, в «Сумме против невежества». Я уже начал делать некоторые заметки. То есть идея книги зародилась у меня достаточно давно, но я ещё размышляю над концепцией формы. Если я начну писать прямо сейчас, текст получится сырым и боюсь, надуманным.
— Вы хотите заниматься этим здесь?
— Нет, здесь мне не очень нравится. Я так привык путешествовать, что совершенно не хочу засиживаться на одном месте.
— Вы знаете,—обрадовался я,—мне тоже совершенно здесь не хочется задерживаться: влечёт дорога. Только куда направить стопы я ещё не решил. В Кордову? Рано. Я почувствовал вкуспутешествий: когда трясёшься на спине дромедара, смотришь на пыльный горизонт, закатное солнце и рассматриваешь мысли, ненадолго забредающие погостить в твою голову… Не хотите ли побывать на родине?
Гасан ибн-Камал очень обрадовался и изумился одновременно: