Вначале Бартон с раздражением отвечал на вопросы Фригейта. Днем его разозлила Алиса — что случалось довольно часто — и теперь он размышлял, чем бы досадить ей. Внезапно он решил использовать возможность, которую предоставил ему Фригейт, и начал детально описывать все, что происходило в публичных домах Карачи. Руах, наконец, не выдержал; он встал и ушел от костра. Фригейт выглядел так, словно его желудок подступил к горлу, но он остался. Вильфреда от хохота каталась по земле. Казз и Монат сохраняли стоическое спокойствие. Гвиневра спала на палубе «Хаджи», поэтому Бартон мог не принимать ее во внимание. Что касается Логу, то она, казалось, была очарована, хотя отдельные подробности вызвали у нее отвращение.
Алиса, его главная цель, побледнела, затем покраснела. Наконец, она поднялась и заявила:
— Я и раньше не сомневалась, мистер Бартон, что вы — низкий человек. Но смаковать это... это... Вы — кошмарный, презренный, отвратительный тип! Я не верю ни единому вашему слову! Невозможно представить, чтобы люди так себя вели! Всю свою жизнь вы пользовались репутацией человека, обожающего шокировать окружающих — несмотря на вред, который это вам наносило! И здесь вы стремитесь продолжить в том же духе!
Она повернулась и исчезла в темноте.
Фригейт усмехнулся:
— Когда-нибудь вы, возможно, расскажете мне, сколько истины в вашей истории. — Он помолчал, потом махнул рукой в ту сторону, куда скрылась Алиса. — Раньше я думал так же, как она. Но потом я стал старше... и появились новые материалы, касающиеся вашей жизни. Был даже выполнен психоанализ вашей личности, основанный на ваших собственных книгах и многочисленных документальных источниках.
— И каковы же результаты? — насмешливо поинтересовался Бартон.
— Как-нибудь в другой раз, Дик, — ответил Фригейт и встал. — Грубиян Дик, Дик-хулиган, — добавил он едва слышно, растворяясь в темноте.
Теперь, стоя у руля, наблюдая за солнцем, лучи которого заливали светом и теплом людей на фордеке, слушая шипенье воды, разрезаемой катамараном, и поскрипывание снастей, он размышлял о том, что ждет их по другую сторону каньона. Конечно, Река не кончается там; похоже, она будет течь бесконечно. Чего, кстати, нельзя сказать о команде «Хаджи». Слишком долго они теснятся в этой клетке. Слишком много дней провели они на тесной палубе, где нет других занятий, кроме болтовни или управления судном. Они уже еле выносят друг друга. Даже импульсивная Вильфреда последнее время стала тихой и какой-то безразличной. И она больше не волнует его. Откровенно говоря, он устал от нее. Он не желал ей ничего дурного, он не испытывал к ней неприязни — он просто устал от нее. И то, что он мог обладать Вильфредой, но не Алисой Харгривс, только усиливало это чувство.
Лев Руах сторонился его и старался говорить с ним как можно реже. Теперь Руах постоянно ссорился с Эстер; они спорили по любым поводам — из-за соблюдения запретов, касающихся пищи, из-за привычки Руаха дремать после полудня, из-за того, что он мало уделяет ей внимания.
Фригейт временами почему-то злился на него. Но Фригейт никогда не придет и не скажет прямо — не скажет ничего, трус, пока его не загонишь в угол и не раздразнишь так, чтобы он впал в ярость. Логу постоянно дулась на Фригейта, потому что и с ней он оставался таким же мрачным, как с другими. Логу сердилась и на него, Бартона, — за то, что он отказался позабавиться с ней, когда они в одиночестве собирали бамбуковые побеги на склоне холма несколько недель назад. Он сказал, что совсем не против заняться с ней любовью, но он не хочет обижать Фригейта — как и любого другого члена команды. Логу ответила, что она по-прежнему любит Фригейта; но время от времени требуется разнообразие. И Фригейт тоже это понимает.
Алиса говорила, что уже потеряла надежду встретить кого-нибудь из своих близких. Они уже миновали участок долины, на котором жило, как минимум, 44 370 ООО человек — и ни разу Алиса не увидела знакомого ей лица. И она понимала, что все эти люди составляют ничтожную часть населения долины. Но не только это являлось причиной ее плохого настроения. Она устала от бесконечного путешествия, ей надоело день за днем сидеть на палубе, битком набитой людьми, где единственным развлечением были разговоры — большей частью, совершенно пустые.
Бартон боялся, что, в конце концов, она покинет судно. На очередной стоянке она может подняться, сойти на берег, прихватив свою чашу и немногочисленные личные вещи, а затем сказать своим спутникам: «Прощайте. Увидимся лет через сто или что-нибудь около того — возможно». Главное, что удерживало ее на судне, — ребенок Гвиневра. Она воспитывала маленькую обитательницу древней Британии как леди викторианской эпохи. Смесь получалась забавной — впрочем, не более забавной, чем все прочее, что можно было лицезреть на берегах Реки.
Бартон тоже был утомлен этим бесконечным путешествием на маленьком судне. Он хотел бы найти какую-нибудь гостеприимную местность, где можно было бы остановиться для отдыха, снова почувствовать землю под ногами, изучить обычаи населения и, возможно, принять участие в местной политической жизни. Он мог бы жить там и ждать, когда тяга к странствиям вновь окрепнет в его душе. Он хотел бы заняться всем этим — но только вместе с Алисой.
— Когда человек сидит на месте, удача его дремлет, — прошептал он. Ему нужно вести себя с Алисой поактивнее; слишком долго он играл в джентльмена. Он должен ухаживать за ней, надо усилить натиск и сломить ее сопротивление. Нужно вспомнить, каким он был в молодости; в зрелые годы, после женитьбы, он слишком привык к тому, что его обожали, он разучился сам дарить любовь. Его прежние, привычки, прежний стереотип, впаянный в нервную систему, — остались при нем. Он был стариком в теле юноши.
«Хаджи» вошел в темные бурные воды узкого рукава Реки. С обеих сторон вздымались голубовато-черные скалистые стены; рукав заворачивал к западу, и скоро широкое озеро позади исчезло из вида. Теперь все работали с парусами, повинуясь командам Бартона, который вел судно галсами поперек стремнины в четверть мили шириной. Течение взбивало высокие волны, катамаран качался вверх и вниз, зарываясь носом в воду при резких сменах курса. Они часто маневрировали в нескольких футах от скалистой стены каньона, где волны с грохотом обрушивались на камень. Но Бартон так долго управлял судном, что почти слился с ним; и команда не меньшее время работала с парусами — все его распоряжения выполнялись точно и вовремя.
Они прошли стремнину за тридцать минут. Кое-кто чувствовал себя неуютно — без сомнения, Фригейту и Руаху это приключение не доставило удовольствия. Но опасность взбодрила остальных; с их лиц, хотя бы на время, исчезло выражение угрюмой скуки.
«Хаджи» вышел на простор другого озера, залитого солнечным светом. Река разливалась здесь на четыре мили и тянулась к северу насколько мог видеть глаз. Горы внезапно отступили; на обоих берегах развернулись привычные очертания равнин.
На небольшой волне покачивалось с полсотни судов различных размеров — от выдолбленных из сосны челноков до двухмачтовых бамбуковых парусников. Большинство из них, казалось, были заняты рыбной ловлей. Слева, на расстоянии мили, маячил вездесущий каменный гриб грейлстоуна, на берегу около него можно было различить темные фигурки людей. Позади них, на равнине и по склонам холмов, рассыпались бамбуковые хижины, построенные в том обычном для долины стиле, который Фригейт называл нео-полинезийским или в более веселые минуты архитектурой посмертно-прибрежнего периода развития человеческой цивилизации.
На правом берегу, в полумиле от выхода из каньона, громоздился большой бревенчатый форт. Перед ним тянулись в воду причалы из огромных древесных стволов, около которых сгрудились большие и малые суда. Через несколько минут после появления «Хаджи» ударили барабаны. Перед фортом уже скопилась изрядная толпа, но из его ворот продолжали выскакивать люди; многие бежали к причалам от своих хижин. Они прыгали в лодки и отталкивались от причалов.
Темные фигурки на левом берегу тоже бросились к челноком, каноэ и одномачтовым баркасам.
Все выглядело так, словно обитатели обоих берегов соревновались, кто первым наложит руки на «Хаджи».
Бартон повел катамаран сквозь скопище рыбацких суденышек, несколько раз резко меняя курс. Люди с правого берега были ближе; все — белые и хорошо вооруженные. Они не пытались использовать луки. Человек, стоявший на носу боевого каноэ с тридцатью гребцами, поднес ладони ко рту и крикнул на немецком:
— Остановитесь! Вам не причинят вреда!
— Мы пришли с миром! — крикнул в ответ Фригейт.
— Он знает это, — сказал Бартон. — Это же совершенно очевидно — нас немного и мы не можем напасть на них!
Теперь барабанная дробь неслась с обеих сторон. Прибрежные участки равнины заполнили вооруженные люди. Лодки отчаливали от берега одна за другой и шли наперерез их курсу. Но те, суда, что первыми бросились в погоню, постепенно отставали.
Бартон колебался. Должен ли он развернуть «Хаджи», снова пройти по каньону и вернуться сюда ночью? Это было бы опасной операцией, ведь скальные стены высотой в 20 ООО футов наверняка почти полностью отрезают свет звезд и газовых облаков. Им придется плыть по ущелью практически вслепую.
Но пока что катамаран имел преимущество в скорости перед любым из неприятельских судов. Правда, впереди появились высокие, одетые парусами мачты; они стремительно приближались. Но врагов подгоняли ветер и течение; если он сумеет обойти их, смогут ли они развернуться достаточно быстро?
Эти суда впереди, насколько он мог различить, были переполнены людьми, что снижало их скорость. Даже корабль с такой же маневренностью, как «Хаджи», не выдержит с ним соревнования, если его нагрузить воинами.
Он решил продолжать путь.
Через десять минут, при очередной смене галса, большое боевое каноэ попыталось перерезать им путь. Шестьдесят пар весел гнали вперед удлиненный корпус, прикрытый на носу и корме небольшими платформами. На каждой из палуб находилось по два человека, склонившихся над катапультами, установленными на массивных деревянных пьедесталах. Пара на носу установила какой-то круглый предмет, испускавший струю дыма, в чашу катапульты. Один из них нажал на спуск, и рычаг машины метнулся вверх и вперед. Каноэ вздрогнуло, и громкий, мерный напев гребцов на мгновение смолк. Дымящийся метательный снаряд описал высокую арку и упал в воду в десяти футах от носа «Хаджи». Раздался грохот взрыва, и облако черного дыма взметнулось вверх.
Женщины взвизгнули, и кто-то из мужчин не сдержал крика испуга. Бартон подумал, что в этом районе, очевидно, есть сера. Иначе нападающие не могли бы сделать черный порох.
Он подозвал Логу и Эстер Родригес и поручил руль их заботам. Лица женщин покрывала бледность, но они казались спокойными, хотя никогда раньше не видели взрывов бомб.
Гвиневру поместили внутрь передней надстройки. Алиса взяла тисовый лук и закинула на спину колчан со стрелами. Подведенные зеленоватой тушью веки и красная помада на губах подчеркивали белизну ее лица. Но за ее плечами было не менее десяти схваток на воде, и она доказала, что ее нервы не уступают крепостью меловым утесам Дувра. Более того, она оказалась лучшим стрелком в команде «Хаджи». Сам Бартон великолепно стрелял из ружья, но ему не хватало опыта в обращении с луком. Казз мог натянуть лук из челюстей речного дракона еще сильнее Бартона, но точность попадания его стрел оставляла желать лучшего. Фригейт заявил, что неандерталец никогда не станет хорошим лучником; как у большинства примитивных индивидуумов, у него было плохо развито чувство перспективы.
Люди у катапульты не стали снова заряжать ее; очевидно, первый выстрел был предупредительным. Но Бартон решил не останавливаться ни при каких обстоятельствах. Если бы их преследователи пустили в ход луки, они перебили бы команду «Хаджи» за несколько минут. И то, что это не было сделано, доказывало, что их хотят взять живыми.
В брызгах кипящей под форштевнем воды, в бликах солнечного света, отраженного мокрыми лопастями весел, под мерные выкрики гребцов каноэ приблизилось к корме «Хаджи». Двое с передней площадки прыгнули вперед. Один свалился в воду, его пальцы едва царапнули по палубе катамарана; другой приземлился на самом краю, упав на колени. В зубах он сжимал бамбуковый нож, на поясе, в чехлах, висели небольшой каменный топор и кинжал из бивня саргана. В то мгновение, когда он пытался встать на ноги, цепляясь за мокрые планки настила, Бартон пристально посмотрел на него. Лицо человека, красивое, с классическими чертами и бледно-голубыми глазами, обрамляли рыжевато-золотистые волосы. Очевидно, он собирался ранить одного или двух членов экипажа и прыгнуть в воду; в случае везения — с женщиной в руках. Если ему удастся отвлечь на пару минут внимание беглецов, каноэ приблизится и возьмет «Хаджи» на абордаж.
У него не было особых шансов осуществить сбой план — и он знал это. Но не боялся. Большинство людей все еще испытывали инстинктивный страх смерти, что гнездился в каждой клеточке их тел. Немногие оказывались способными перебороть этот страх; и очень редко встречались избранные, которые никогда его не ощущали.
Бартон шагнул вперед и ударил человека топором в висок. Его губы раскрылись, нож выпал из рук, и он рухнул лицом вниз на палубный настил. Бартон подобрал нож, снял с тела пояс с оружием и ногой столкнул труп в воду. Из каноэ донесся рев; оно разворачивалось. Бартон поднял голову и увидел приближающийся берег. Он подал команду, и катамаран сменил галс. Теперь они неслись поперек Реки, преследуемые дюжиной судов. Среди них были три четырехместных челнока, четыре больших боевых каноэ и пять двухмачтовых шхун. На палубах шхун стояли катапульты и толпилось много народа.
Точно на середине Реки Бартон снова повернул «Хаджи». Его маневр позволил приблизиться парусным судам, но у Бартона были свои планы на их счет. «Хаджи», распустив паруса, резал воду между двумя шхунами. Они подошли так близко, что Бартон мог разглядеть лица людей на борту. Большинство, несомненно, относилось к индоевропейской расе, хотя цвет кожи варьировался от смуглой, почти черной, до нордически бледной. Капитан шхуны, надвигавшейся справа, закричал Бартону по-немецки:
— Мы не тронем вас, если вы сдадитесь! Но не пробуйте сопротивляться, иначе отведаете пыток!
Он говорил на немецком с акцентом, похожим на венгерский.
В ответ Бартон и Алиса натянули луки. Стрела Алисы проткнула грудь рулевого; он покачнулся назад и упал за борт. Парусник развернулся, теряя ветер. Капитан бросился к штурвалу, и вторая стрела Бартона пробила его колено.
Обе шхуны столкнулись со страшным грохотом; вверх полетели доски и обломки такелажа, раздались крики людей, упавших за борт или беспорядочно метавшихся на палубах. Было ясно, что парусники выбыли из игры — даже если они сумеют удержаться на плаву.
Но раньше, чем шхуны столкнулись, их лучники успели выпустить дюжину стрел с пылающими наконечниками, нацеленных в паруса «Хаджи». Пучки сухой травы, пропитанные сосновой смолой, горели с треском; раздуваемое ветром пламя быстро пожирало плетенную из бамбуковых волокон ткань.
Бартон встал к рулю и отдал команду. Все свободные члены экипажа начали черпать воду из Реки своими чашами и бамбуковыми ведрами, стараясь залить пламя. Логу, которая умела лазать не хуже обезьяны, забралась на вершину мачты с веревкой, намотанной на руку. Она сбросила конец веревки на палубу и затем стала поднимать наверх сосуды с водой.
Возникшая суматоха позволила другим шхунам и нескольким каноэ подойти ближе. Одно из боевых каноэ попыталось перерезать курс «Хаджи». Бартон снова повернул катамаран, но из-за Логу, висевшей на мачте, маневр получился слишком медленным. Конец мачты описал полуокружность, верхняя рея раскачивалась, как маятник, и пока люди на палубе сражались с канатами, чтобы развернуть паруса, в них воткнулось еще несколько пылающих стрел. Часть стрел ударилась о палубный настил. На мгновение Бартон подумал, что враги изменили свое намерение и решили покончить с ними; но, очевидно, некоторые лучники просто промахнулись.
Снова «Хаджи» удалось проскользнуть между двумя шхунами. Капитаны и команда обоих парусников ухмылялись и что-то кричали вслед катамарану. Похоже, они долгое время были лишены таких развлечений и погоня доставляла им удовольствие. Однако большинство все же попряталось за высокими бортами, оставив под стрелами с «Хаджи» своих командиров, рулевых и лучников. Загудели спускаемые тетивы, и красноголовые стрелы с голубым оперением прочертили воздух; две дюжины попали в парус, другие воткнулись в мачту и реи, дюжина чиркнула по воде. Одна стрела пролетела в нескольких дюймах от головы Бартона.
Алиса, Руах, Казз, де Грейсток, Вильфреда и сам Бартон стреляли, пока Эстер управлялась с рулевым веслом. Логу застыла На середине мачты, ожидая, пока перестанут сыпаться огненные стрелы. Пять стрел с «Хаджи» нашли три цели — капитана, рулевого и одного из моряков, на свою беду высунувшего голову из-за укрытия.