- Откуда же мне знать? - ответил Милов так, как и надо было.
- Ну да, верно, - сказал первый. - Значит, технет. А я, признаюсь, подумал было, что ты-да не человек ли. Пока ты лежал вырубленным, панель у тебя очень уж выразительно дрыгалась.
- Разлад, - сказал третий. - Ничего, наладят. Нигде в мире нет такого ремонта, как у нас. - И он обвел взглядом остальных, словно ожидая возражений, но никто не стал спорить.
- А жаль, - молвил молчавший до сих пор второй. - Жаль, что ты не человек. Поговорили бы. С людьми теперь можно беседовать. Раньше было нельзя, но мы и сами не хотели, очень уж натерпелись от людей; так всегда говорили и говорят, что мы от них натерпелись ого-го сколько всякого зла; сам я не знаю - какого зла, но так уж говорят. А теперь говорить с ними разрешают, да и у нас самих интерес возник. Многое меняется в жизни. Только мы этого не помним. Тебе приходилось с людьми встречаться?
Милов хотел было покачать головой, но вовремя подумал, что у технетов это, может быть, и не принято: раз можно сказать, зачем же тратить энергию еще и на движения? И он ответил:
- Скорее всего, нет. Где же я мог бы с ними встречаться? Да и зачем? В моем смысле такого не заключалось.
- Ну, мало ли, - сказал второй. - Я вот помню. Это у меня неисправность такая: помню все, что было. Бывает, и в городе оказываются люди. Бегут с Базы. Наверное, тянет их к высшим существам. К нам то есть. Но туг их быстро выявляют. Раз-два.
- А вообще-то известно, что люди во всем мире нас ненавидят, вставил третий.
- Не все люди, - поправил первый. - Правительства. Рядовые люди за нас. Потому что мы во главе прогресса и развития. И они знают, что при нашей структуре люди могут жить и ничего не делать. А этого все люди хотят. Мечтают. Люди ленивы. Мы, технеты, без работы не можем. А они - сколько угодно.
- Да мы тоже не отказались бы, - сказал третий и снова захохотал. Только мы не для такого созданы. Не для лени. И если кто разлаживается по этой линии, то ему солоно приходится. Но люди нас ненавидят, это верно. И не могут спать спокойно, пока не узнают нашего секрета. Только они не узнают.
- Понятное дело, не узнают, - сказал Милов, чтобы участвовать в разговоре и не выделяться при этом. - Мозгов у них не хватит, чтобы такую хитрую вещь узнать.
- Глуп ты, собрат, - снисходительно возразил третий. - Разве же в этом секрет? Это просто технология, только и всего. А настоящий секрет в другом. Но это уже дело политическое. А вся политика на три четверти состоит из военного дела. Мы в Зонте Страны это твердо знаем. А секрет заключается в том: когда будет дана команда техне... технезировать мир. Дня и часа никто не знает. Но приказ будет, это уж как аш два о.
- Технецизировать, - поправил первый.
- В общем, чтобы во всем мире были технеты.
Мы ведь когда-то весь этот мир населяли, от океана до океана. Это потом уже нас оттеснили", потому что взялось откуда-то множество людей. Вот тебе и вся великая тайна: когда будет дан приказ подниматься и расселяться по старым нашим местам. В какой день. Но этого люди никогда не узнают. Пока мы не начнем. А тогда поздно будет.
- Да и мы до тех пор не узнаем, - сказал второй.
- Я вот и не хочу знать, - сказал первый.
- И я не хочу, - присоединился Милов.
- А хоть бы и хотели: не положено, - успокоил их третий. - А не положено - значит, и не будет. Много есть вещей, которые не положены. Вот например, доставили тебя в ремонт - сиди и жди команды. Ты, может, и хотел бы встать и уйти по своим делам, да вот не положено - и дело с концом.
- Хотел бы, да не уйдешь, - сказал Милов уверенно. - Не так все задумано, чтобы кто-то взял и ушел.
- Это кто не знает, - сказал второй. - Уйти-то как раз просто. Но если после этого тебя еще раз остановят, то путь один: на списание и на протоплазму. А кому же охота на протоплазму раньше времени? Правда тебе, собрат, и так уж немного осталось, - повернулся он к Милову. - Износ у тебя, судя по виду, уже серьезный. Хотя и не безнадежный. Да все равно, начальство - оно точно знает, когда кончится твой ресурс.
"Дурак, - подумал Милов. - Нашел веселую тему для разговора. Хотя, видно, так у них принято. Не люди ведь, так что о простой деликатности и представления не имеют..."
- Начальство знает, - откликнулся он вслух.
- Да что уж, - вмешался первый, - до начальства, может, и вообще дело не дойдет. Скорее, тебя и ремонтировать-то не станут. Стоит ли заниматься ремонтом, если у тебя ресурса осталось - всего ничего? Могут и сразу списать. Я бы вот тебя сразу списал, и самому тебе было бы спокойнее. А то они с тобой, видно, серьезный разговор затеяли, встряску-то тебе дали, как новенькому, - видели мы, как тебя приволокли...
- А ты зачем мне это говоришь? - сказал Милов с досадой. - Ты же меня на что подбиваешь? Не знаешь? Так я тебе скажу: ты меня, честного собрата, подбиваешь на то, чтобы я вот прямо сейчас встал и пошел. - Он повернул лицо к двери, единственной в этом тесноватом и без окон помещении, где всей мебели было - четыре деревянных топчана без намека на какую-нибудь подстилку. - Потому что, мол, раз все равно на протоплазму, то терять нечего, беги знай... Как же это у тебя возникают такие мысли, собрат?
- Встанешь и пойдешь, - усмехнулся второй, - да только не дальше этой вот двери. Чуть отворишь ее - подкатится к тебе один, выдаст верхним манипулятором по твоей панели, и опять будешь полдня приходить в себя.
- Ты же сам сказал, собрат, что уйти - просто.
- Я сказал: для того просто, кто знает. А не знаешь - и сиди.
- Все равно ведь иначе, как через дверь, не уйти.
- И через дверь можно уйти по-разному. Тебя как кличут?
- Эпсилон, - сказал Милов, вызвав в памяти названия серий, усвоенные еще перед полетом.
- Да нет, я кличку спрашиваю. Эпсилон - серия, вас, может, сто тысяч существует, а может - миллион. Ты вообще откуда взялся?
- Из ниоткуда. Тебе-то что? Ну, скажем, из леса...
- А, лесник... Ну, тогда ясно, вы же там дикари, живете на деревьях, грибы жрете. Здесь кличку каждый себе придумывает сам - так у нас тут, в городе, повелось. Вот я, например, - Плям, этот вот зонтик - Болт, а он Сока. Надо же и тебя как-то прозвать, иначе неудобно. Чука - годится?
- Пускай Чука, - согласился Милов.
- Так вот, Чука, сейчас ты если даже и выйдешь из двери и если даже потом доберешься до выхода - а дальше что? В этом-то чехле? - Плям двумя пальцами приподнял подол рубахи. - Ты и ступить не успеешь, как тебя возвратят на место, обездвижив - и тогда уже пойдут строгости. Нет, это не так делается. Но ведь мы сейчас где? Мы - в точке направления. Тут только решают, кому какой ремонт нужен. А сам ремонт - в других местах. Вот когда решат, тогда тебя опять переоденут в нормальное, посадят там внизу в отстойник и будешь ждать, пока не соберется команда туда же, куда и ты. Может, день прокантуешься, а может, и все три. А из отстойника выход прямо во двор, а во дворе надзор слабый, потому что все знают: нормальный технет не станет уходить - соображает, что самому дороже обойдется. Вот тогда надо только улучить момент - и шмыг за ворота. Лучше всего в такой час, когда собратья либо расходятся по работам, либо возвращаются. На улице тогда - поток. Юркнул - и исчез. Вот так это, Чука, делается..
За дверью послышались приближающиеся шаги.
- Наконец-то заправку несут, - сказал Болт. - А то у меня уже все датчики воют...
Но то были не разносчики. В приотворившейся двери показался слис в розовой оболочке.
- Кто тут Эпсилон?
- Я Эпсилон квадрат восемьдесят четыре...
- Ползи на выход!
6
(118 часов до)
Его привели туда, где он уже был, и за столом сидели те же двое: Куза и второй, вежливый. Снова было пять минут тишины и неподвижности. Потом вежливый проговорил:
- Так вот, Эпсилон, какие дела, бедный ты мой собрат. Плохие дела. Твои. Прямо-таки невыносимо плохи они. Я могу целую вечность искать по всей Технеции дурака, который захотел бы тебе позавидовать - и не найду. Вот так вот.
- Да что ты с ним нежничаешь, коллега, - сказал Куза. - Он же все равно не оценит. Слушай, ты, - обратился он к Мидову, - банные ворота, сейчас ты будешь говорить по делу, и лучше не пытайся нести всякую куинапу, не то придется еще разок тебя встряхнуть, мне это труда не составит. Тебя спрашивают - ты отвечаешь и не лепишь из себя простачка. Вот коллега сейчас доходчиво объяснит, в каком меду ты увяз по уши. А ты насторожись, чтобы потом не пенять на себя. Воспринял?
Милов промолчал.
- Я всегда сочувствовал немым, - в своей мягкой манере произнес вежливый. - Это же очень тяжело, когда ты не можешь сказать собрату всего, что о нем думаешь. Однако ты, собрат, вовсе не самый несчастный экземпляр в стране: слух ведь у тебя в сохранности и зрение тоже. Так что сейчас ты четко услышишь, что думаем о тебе мы - у нас-то хватит слов, чтобы донести это до тебя; и зрение у тебя тоже достаточно острое, чтобы увидеть свою перспективу, пусть даже не в цвете, а в черно-белом изображении. Только белого там окажется очень-очень немного, поверь мне. И поверь также, что я тебе по-настоящему сочувствую, и если ты дашь возможность чем-нибудь помочь тебе, я сделаю это с радостью.