Да адмирал Ян всегда умудрялся делать невозможное, потому так и пугал свои власти и раздражал чужие. А его люди уходили навстречу более чем вероятной гибели спокойно — с нашим адмиралом не страшно. Он что-нибудь придумает, и мы останемся живы вопреки всему.
Изматывающая долгая работа без выходных — вот что это было. Выманить один вражеский флот, ударить, разметать, исчезнуть. Выманить другой, ударить, разметать, исчезнуть. "Так, как мы, ни один флот во вселенной удирать не умеет", — говорили остряки. И правда. Во всяком случае, ни разу их не догнали и тем более не поймали.
Весь март флот дразнился, дергал кайзера за усы и за хвост, ожидая, когда же тот рассвирепеет и кинется в атаку — и наконец дождался. Собственно, для нижних чинов это означало только, что работы будет по-прежнему много.
Потом ее и вовсе стало невпроворот.
В последней трети апреля мир сорвался в штопор. Память сохранила обрывками — было ведь и краткое затишье, и передышки на тихих укромных базах, и боевые вылеты не каждый день, Мари даже успевала иной раз на бегу увидеться с Райнером. И полсуток на Рудмиле — казалось, вообще не из этой жизни. Их вспоминать было особенно больно. Она и старалась — не вспоминать. А все равно то и дело всплывало лицо майора, светлая улыбка, уверенный голос: еще одно усилие, и мы победим, не сомневайся, — и она так же уверенно в ответ: я не сомневаюсь, милый, конечно, победим, и все кончится, я верю, — и не прозвучало, но оба подумали, что после победы наконец поженятся, а то ведь сил больше нет, — но в карих глазах его стояла тревога, и у нее в груди глухо ныло: неправда, неправда… Мы не сомневались в нашей победе. Сомневались только, увидим ли ее своими глазами.
Мы знали, что идем умирать.
Конечно, надеялись, что именно мы — не умрем. Просто потому, что надежда жива всегда.
Потом наступило время чудовищного напряжения, и смерть вступила в свои права.
Бешеные скорости, лазерные вспышки, азарт погони, буйство адреналина в крови — и дрожащие от усталости руки, и злые слезы, и грохот крови в ушах при звучании имен погибших, и упорная мысль: этого быть не может, ангелов не сбивают! — но окаменевшее лицо Оливера с неизбежностью подтверждает: сбивают. Сгорают ангелы. Так, что и пепла не остается. Боль и отчаяние — и поднимающиеся из них новые силы, которым неоткуда взяться, но вот же они, и пальцы не трясутся больше, и голова не кружится, холодная, ясная, и мир перед глазами небывало четок и резок. И ты мчишься так, как в жизни еще не летала, и лупишь по истребителям противника, стиснув зубы, а в мозгу стучит: врешь, не возьмешь, я тебе припомню и тех ребят из "Джонни Уокера", и из «Эпплджека»… и Ванью Конева, который не мог погибнуть, потому что был бессмертен, и все-таки погиб, и этого я не прощу ни одному из вас… А рядом несутся парни, и каждый из них думает о том же… а может, и совсем о другом. Откуда тебе знать. Только кажется — всех нас тащит одна и та же тяжелая всесокрушающая волна.
Когда их вернули на борт, Мари выползла из кабины, бледная, взъерошенная, как доковыляла до кубрика — не помнила. Никогда не думала, что это холодное бешенство — тоже я. Да я страшный человек… — и провалилась в темноту, будто выключатель перещелкнулся.
Когда все кончилось, она просто ничего не поняла. Да вся галактика пребывала в недоумении. Мы же победили. Наши пушки смотрели прямо в глаза Лоэнграмму. Но выстрела не было, и мы проиграли. Потому что страна, ради которой мы положили тут три четверти людей и четыре пятых флота, сгинула раньше. Утонула, и настоящее сомкнулось над неумолимо погружающимся в прошлое словом «Альянс».
Оглушенные своей победой, висели рядом, приходя в чувство, чудом выжившие враги. Четверть от личного состава, пятая часть кораблей.
Стояли в ангаре, смотрели друг на друга — запомнить. Неизвестно, когда увидимся. Да увидимся ли?…
— Теперь везде будет Рейх, — сказала Мари. — Я не хочу жить в Рейхе.
— Поэтому ты и уходишь, — вздохнул Райнер. — Это правильно.
— Но я хочу остаться с тобой.
— А вот это совсем неправильно, — он протянул руку и заправил ей за ухо завиток волос. Который, впрочем, тут же вывернулся на волю. — И ты прекрасно знаешь, что тебе нечего делать на Хайнессене. Армейская статистика о тебе не знает — и пусть не узнает.
Она шагнула к нему, положила голову на грудь.
— Если бы ты мог пойти со мной.
— Я нужен адмиралу, и это тебе известно тоже.
— Адмирал выйдет в отставку.
И женится. Но этого она не сказала вслух. Он тоже. Незачем. Оба мы знаем об этом, а выговорить — как ударить. Адмирал женится, а мы с Райнером — нет. Мы не можем.
Ей в самом деле нечего делать на Хайнессене, а он нужен адмиралу.
И — она все еще пилот, а Оливер уводит истребителей прятаться в дальних малоосвоенных закоулках необъятной территории бывшего Альянса. В составе эскадры призраков. Уцелевших — но официально погибших кораблей. Подполье. Шервудский лес. Словечко, брошенное адмиралом Яном, уже звучало привычным названием, и когда успело прижиться? Это случится сегодня. Завтра может быть поздно.
Мы уходим в подполье, а наш адмирал остается на самом видном месте — и будет прикрывать нас. Чтобы о нас не вспомнили.
А Райнер остается прикрывать адмирала. И тем самым тебя, Мария Сюзанна.
И это ты тоже знаешь.
Постояли еще немного молча, прижавшись друг к другу. Потом опустили руки. Каждый сделал шаг назад.
Прощай, Райнер Блюмхарт.
Дайан-Хан
Адмирал Меркатц должен покинуть этот флот. Не могу предсказать будущее, но, как сказал коммодор Шнайдер, правительство Альянса может передать вас Империи. Я подданный Альянса. Я должен следовать идиотским приказам правительства. Однако у вас такой обязанности нет. Мне придется трудно, если вы не покинете этот тонущий корабль. Пожалуйста, возьмите с собой некоторое количество кораблей. Естественно, вы можете взять горючее, припасы и людей. Никто не может гарантировать, что Альянс, как проигравший, будет способен сохранить свою военную мощь. Чем позволить Империи разрушить корабли, лучше их спрятать. Трудно будет проверить рапорты о том, что они были уничтожены в бою или полуразрушены. Но, адмирал Меркатц, я не прошу вас отправиться в приятное путешествие. У меня на уме нечто более абсурдное. Во имя будущего, пожалуйста, сохраните остатки армии Альянса. На самом деле я прошу вас спасти его лучшую часть. Другими словами, я прошу вас возглавить движение в Шервудском лесу, как легендарного Робин Гуда в старину.
Чудотворец. — Ян Вэньли в воспоминаниях соратников. — Хайнессен, 5 г. Новой эры
— Но в этот последний день мы можем любить друг друга, — сказала она. — И тогда до конца моей жизни я буду вспоминать, что Гавейн держал меня в своих объятиях.
Роджер Ланселин Грин
Военная база Дайан-Хан была законсервирована и оставлена Альянсом свободных планет еще до Амлитцера. В этом районе космоса было тихо и пустынно, и необходимость в ней отпала.
Молчаливо висел в пространстве бывший астероид, весь изрытый ходами, снаружи — неровная каменная глыба, изнутри — обустроенные помещения, все необходимое для жизни полутора миллионов человек и обслуживания десятка тысяч кораблей. Людей в Шервудском флоте Меркатца было в сорок раз меньше, чем позволяли разместить потенциальные возможности базы, и большая часть астероида пустовала. Первое время молодежь шастала по коридорам из любопытства — а что у нас в том конце базы? а в этом? — потом надоело.
Олле Поплан особенно радовался, что для уединения с дамой не нужно изощряться. Достаточно удалиться в пустующее крыло «дельта» или «дзета». Дам, правда, было — раз, два, и обчелся.
Расселились с комфортом. Все, кто хотел жить в отдельных комнатах, воспользовались возможностью. Мари — не хотела. Так много людей, которых она знала и любила, исчезли из ее жизни по пути из переулка Веселой мельницы на базу Дайан-Хан, а Каролин Вонг все еще была рядом, и Мари старалась с ней не расставаться надолго. Связывающая девушек дружеская нить была прочной и надежной, но подсознательный страх, что и она оборвется, скребся где-то внутри.
Сначала наводили на базе порядок — от проверки машин и механизмов до элементарного мытья полов и стирки покрывал. Потом вошли в привычный ритм — ремонт и профилактика, тренировки на тренажерах и в открытом космосе, отработка маневров, все в штатном режиме, тихо, мирно и спокойно. Никто из великих мира сего не смотрел в эту сторону пространства, никому дела не было до флота, официально не существовавшего.
Хуже всего было по ночам, потому что приходили сны. Старый сон про розенриттера в сверкающем шлеме мучил предсказуемо счастливым финалом, после которого особенно одиноко было просыпаться на узкой армейской койке. Однажды явилась, казалось бы, давно забытая мадам Берлитц и предложила новый контракт. "У меня много блестящих офицеров, — сказала мадам. — Подписывай контракт, буду высылать тебе клиентуру наложенным платежом. Прямо в кокпит". Тогда Мари прыгнула в кабину истребителя и сбила с мадам шляпку точным ударом лазера. Мадам Берлитц зашипела и погасла, а от того места, где она только что была, по всему космосу пошли круги, как по воде, и звезды закачались на волнах, и из волн всплыл Райнер Блюмхарт в расстегнутом кителе. Мари хотела бежать к нему, но никак не могла откинуть фонарь с кабины, что-то заело, и оставалось только кружить вокруг Райнера и передавать ему сигналы по рации. Но он не слышал сигналов и только звал: "Мэри, Мэри!" За спиной Райнера появился имперский крейсер, он стрелял по «спартанцу» Мари и прошивал майора Блюмхарта насквозь, текла кровь, звезды качались на волнах, а в батареях кончился заряд, и тогда Мари развернулась и пошла на крейсер лоб в лоб, ожидая удара и вспышки — но движение замедлилось, потому что все пространство было заполнено киселем. Малиновым киселем, и ягоды плавали вокруг истребителя, собираясь в созвездия. Иногда в малиновых созвездиях вспыхивали новые звезды. Мари оглянулась на Райнера — но его не было, только колыхалось скопление мягких вареных ягод. Тут имперский крейсер выпалил из всех пушек, «спартанец» расплавился и разлетелся горячими каплями металла по киселю, а Мари проснулась с лицом, залитым слезами.
На соседней кровати ровно сопела Каролин, под потолком шелестела вентиляция, где-то за переборками сливался в ровный гул шум работающих агрегатов, лязганье инструмента и гудение сварки в ремонтных доках, шаги дежурной смены по металлическим полам. Звуки успокаивали — но закрывать глаза как-то не хотелось. Встала, тихо оделась, выбралась из каюты. До подъема оставалось два часа. Пошла к своей машине. Раз уж не спится, проверить кое-что…
На следующий вечер она просто боялась ложиться спать и допоздна перебирала свои богатства, высыпав их из облезлого чемодана. К главным сокровищам — ложечке и учебнику — прибавилась фотография с одной из изерлонских вечеринок, веселые лица, пластиковые стаканчики с вином, вдохновенно несущий чушь Оливер Поплан, скептический взгляд Ваньи, навсегда оставшегося в живых на глянцевой бумаге, ухмылка Дасти Аттенборо — и в центре кадра они с Райнером, сияющие, смеющиеся… Мари закрыла глаза и попыталась вспомнить, как это было. И заснула, конечно, но, слава великому Одину, в этот раз не снилось ничего.
В конце июня на базу прилетело гражданское судно со старыми знакомыми на борту — Юлиан Минц отправлялся в дальнюю экспедицию на Землю в поисках ответов на наболевшие общемировые вопросы. Он пробыл на Дайан-Хане всего-то дня два, а улетев, увез с собой майора Поплана, так что жизнь стала еще скучнее. Из давних друзей теперь осталась только Каролин, с ней Мари и проводила все свободное время — за исключением тех минут, когда их рабочие смены не совпадали, и оставалось разве что сидеть одной в каюте, обняв подушку и тоскуя.
Она уговаривала себя, что нечего биться головой о прошлое, что Райнер ее помнит и любит, что однажды они непременно встретятся — лет через… При мысли о необъятности этих лет хотелось реветь, но реветь было нельзя, и она вскакивала и бежала искать какое-нибудь дело. Вылизывала свою собственную машину, помогала Каролин с другими, стреляла в тире — получалось все лучше и лучше, но до настоящих стрелков ей было далеко.
Если не считать небольшого похода в систему Рейкъявик за списанной по Баалатскому договору техникой, развлечений, считай, и не было.
Флот увеличился на четыре с лишним сотни судов и на четыре тысячи человек, а в остальном жизнь совершенно не изменилась. Размялись немного, полетали, наводя страх на своих же соотечественников, подняли волну энтузиазма в тех, кому жаль было уничтожать свои корабли — и вернулись на базу. Засветились, конечно, — теперь по всей галактике прошел слух, что призрачный флот материален, а адмирал Меркатц жив и здоров, чего и всем желает. Собственно, и все…
Оказалось — не все, но это стало ясно немного позже.
В конце июля радиоперехват принес новости с Хайнессена. База загудела в волнении, сплетни и слухи, обрастая фантастическими подробностями, покатились по Шервуду, и под каждым кустом… то бишь за каждым поворотом станционного коридора и в каждом кубрике — добавляли от себя новые соображения, гипотезы и опасения. Вычленить истину из слухов в том виде, в каком они дошли до Мари и Каролин, было довольно трудно, но главное было очевидно. Никаких пяти лет на шастанье по лесам. Все начинается прямо сейчас — собственно, уже началось. Нашего адмирала едва удалось вытащить из западни, устроенной политиками и военными властями, и он направляется сюда. За ним по пятам идет война.
Мирная передышка оказалась длиной всего-то в неполных три месяца.