- Желаю удачи. Как приедешь, не забудь меня навестить. Да, раз уж ты будешь в архиве... закажи мне фотокопии "Амьенского манускрипта", издание Соважа. Те, что мне прислали, уж очень тёмные, - напутствовал профессор, и его слова в последний момент успели пролететь в щель между закрывающимися створками лифта.
2
Утром, задолго до полудня, Альберт сошел на перрон в Ле Мане. Париж, увиденный мельком по дороге от аэропорта до вокзала Монпарнас, сонно кутался в туман, зато Ле Ман встретил уже проснувшийся, по-воскресному добродушно позевывающий, щурящийся от утренних лучей. Сквозняк в тени ангара теплым феном вздувал волосы и обещал жаркий день. Бросив последний взгляд на серый космический нос скоростного поезда, словно намекающий о прибытии на другую планету, Альберт вышел за ворота вокзала и, отмежевавшись от равнодушного исходящего потока пассажиров, с воодушевлением огляделся.
Ле Ман чем-то неуловимо напоминал город у моря. Но хоть не был он морским курортом, и до океана было добрых километров двести, но зато этот древний город служил воротами к тайне, придававшей всему особую заманчивость. А западный ветер, к удовольствию историка, добавлял в воздух морские нотки. Что касается архива, который вскоре должен стать головной болью, то по случаю выходного дня тот не работал, и, сдав чемодан в камеру хранения, Альберт со спокойной душой отправился прогуляться.
С центральной площади собор Святого Юлиана казался несоразмерно большим для малоэтажного Ле Мана. Словно гигантский серый паук, он широко вытянул арочные ноги, вонзая колючие шпили в безоблачное июньское небо. Собор царапал взгляд и одновременно притягивал к себе, так что Альберт, не раздумывая, направился вверх по кривым мощеным улочкам прямо навстречу поднимающейся из-за красных черепичных крыш громаде. Он даже успел взмокнуть, прежде чем жмущиеся друг к другу старинные домики с цветами на подоконниках расступились и показались ворота. С водостоков кричал на Альберта оскалом горгулий иной мир.
Не зная, как попасть внутрь, историк прильнул к огромной замочной скважине - такой большой, словно она открывалась подарочным "ключом от города", и ледяной воздух из отверстия заставил прослезиться. Альберт на толкнул тяжелую дверцу в правой створке, и она со скрипом поддалась.
В соборе было тихо и малолюдно. Альберт прошел между рядами скамеек, стараясь не нарушать священную тишину стуком каблуков, и встал перед алтарем, задрав голову. Свод со всех сторон подсвечивался необъятными витражами и был нереально высоким.
"И как в старину смогли такое построить? - невольно подумал Альберт. - Как во мраке средневековья нашлись люди, которые смогли рассчитать постройку такого чуда в невероятной пропорции камня, стекла и воздуха? А какими глазами смотрели на собор обычные люди того времени? Ведь даже я, человек, который видел множество больших городов, прекрасных дворцов, который смотрел на пирамиды, и то сейчас поражен. Так как же разглядывали все это великолепие простые средневековые ремесленники или какие-нибудь монахи, которые не видели, по большому счету, вообще ничего? И как им после этого величия не поверить в Бога всей душой?"
Спускался историк другой дорогой, мимо многочисленных маленьких кафе, закрывавших вынесенными столиками и без того тесные проходы между домами. Выйдя к набережной, Альберт с профессиональным интересом осмотрел красную кладку галло-римской стены третьего века, служившую фундаментом большинства старинных построек Ле Мана, с некоторым волнением провел рукой по влажно зеленеющему мху в пазах между камнями и, постояв некоторое время в раздумьях, почувствовал наконец удовлетворение и усталость. Как-то сразу стало ясно, что за один раз все не осмотришь, и давно пора присмотреть место для обеда. Тем более что воздух, с утра холодивший тяжелую из-за ночного перелета голову, после двенадцати сгустился и поплыл.
Походка стала сдержаннее, аппетит на новые ощущения притупился, а аппетит до еды, наоборот, разыгрался. На противоположный берег Альберт переходить не стал: судя по всему, там была уже совсем современная скучная часть города. Он решил сесть в кафе у моста и вскоре вытянул гудящие ноги в сторону реки, слегка пьяный от солнца и усталости. Неспешность официантов подчеркивала выходной день. Посетители, в основном туристы, обедали медленно, вилки с нанизанными кусочками мяса или креветками то и дело замирали в руках, дожидаясь, пока хозяев покинет созерцательность. Историк тоже разомлел, даже кофе не помог, и обратно к вокзалу, чтобы продолжить свой путь до Шато-дю-Луар, он брел неспешно, отмахиваясь от наползающей дремы.
Ехать было минут сорок, но в упруго дрожащем вагоне Альберта все-таки сморила усталость, и не разбуди его проверкой билетов колоритный седовласый проводник, больше походивший на капитана круизного лайнера, можно было ненароком проехать свою остановку.
Историк был единственным пассажиром, сошедшим на перроне маленькой станции Шато-де-Луар. Она была такой же грустной и одинокой, как и все маленькие железнодорожные станции, и Альберт лишний раз убедился, что здание такого вокзальчика, даже согретое солнцем, все равно будет казаться по-осеннему печальным. Малая стрелка на часах вокзала уже уперлась в римскую цифру шесть, когда было обнаружено такси, небольшой чемодан закинут в багажник, а сам Альберт наконец расположился на заднем сидении, чтобы преодолеть последний и самый короткий отрезок пути к замку Курсийон.
По левую сторону дороги, к стесанному склону холма лепились невысокие дома, они выглядели нарисованными на серой каменной стене отрога. Эта длинная стена была изрезана множеством ворот, калиток и дверей, словно местные жители соперничали с горными троллями в использовании пещер. Судя по всему, подгорное пространство было освоено хорошо. А по правую руку, сквозь редкий кустарник проглядывали похожие на лесенки пути железной дороги уходящей к Туру.
За пределами Шато-дю-Луар машина съехала с главной дороги влево и, миновав деревушку, поднялась на холм. Впереди уже были замковые владения, а вдалеке из зелени деревьев поднимался темно-серый шпиль башни.
Альберт отпустил такси у массивных черных ворот и остановился в нерешительности, потому что на воротах была цепь, а на цепи замок. Он тщательно осмотрел внушительные столбы, сложенные из камня, но никакого звонка или интеркома не обнаружил. От ворот вглубь вела усыпанная светлым щебнем аллея, а через решетку было видно и серое древнее крыло замка, и отходящее от него под прямым углом позднее белое крыло, но все это было довольно далеко, и привлечь к себе чье-либо внимание не представлялось возможности. Да и не видно было ни души.
Недолго думая, историк взял левее и пошел вниз с холма вдоль каменной изгороди, полускрытой кустарником, пытаясь найти другой проход на территорию, аллея же постепенно исчезла из поля зрения. Местами заросли редели, открывая обвалившуюся кладку, и несложно было бы пробраться внутрь, но не хотелось пачкаться, тем более что к приличным замкам подходов должно быть несколько.
Нагретая за день почва и распаренная зелень отдавали в свежеющий вечерний воздух пряные дачные запахи, трава стрекотала кузнечиками, и видны были поверх утонувшей в овраге листвы разбросанные вдали фермы. Во всех этих ароматах, в разноцветных заплатках огородов на склоне далекого холма - во всем чувствовалась близость к земле, а далекое мычание вперемешку с заливистым лаем лишь подчеркивало это ощущение. Альберт прихлопнул на лбу комара и тут же заметил маленькую, по пояс, калитку. Она была такой ветхой, что чуть ли не просвечивала, и казалось, можно легко пройти сквозь нее, оставив на брюках лишь древесную труху. Но ломать ничего не пришлось: калитка была не заперта, и Альберт наконец появился в замковом владении.
"Не нарваться бы на какую-нибудь собаку", - подумал он, осторожно продвигаясь мимо сложенных в тени дубов замшелых поленниц в человеческий рост и вскоре поднялся по утоптанной дорожке, окаймленной лопухами, на усыпанную гравием площадку перед замком. Это был внутренний двор, перекрытый с двух сторон старым и новым крылом. Существовавшие ранее западная и южная стены были сломаны во время перестройки восемнадцатого века, когда высокие стены уже не воспринимались как защита, а считались неудобным пережитком и лишь мешали комфортному проживанию. Об этом рассказал дядя на прошлой встрече. Вдруг подумалось о древности Курсийона, о том, что фундамент здесь заложили уже тогда, когда Москва была лишь значительным селом с земляными укреплениями и частоколом.
Три из четырех башен были разрушены тогда же, в восемнадцатом веке, уцелела в первозданном виде лишь восточная башня. Она возвышалась справа, меченная мхом, словно скала, постепенно сужаясь кверху, и напоминала гриб с толстой ножкой и маленькой шляпкой конусообразной черной крыши. Она жалась к массивному старому крылу, которое с наружной стороны, судя по виденному плану, представляло собой глухую восточную стену. Во двор же выходили многочисленные ворота, видимо, бывших конюшен, а также цветные витражи каминного зала, расположенного на втором этаже. Корпус поздней постройки, уже не такой толстостенный, с вытянутыми арочными окнами и застекленными дверьми, стоял на месте старой северной стены и довольно сильно контрастировал с соседним зданием. Общими были лишь массивные фонари на черных цепях, которые со скрипом покачивались от порывов теплого ветра.
Альберт остановился во дворе и стал вглядываться в темные окна, пытаясь уловить в них жизнь. Однако ожидание прервал скрип двери, своей пронзительностью напомнивший крик чайки, и на крылечко старого корпуса вышла женщина средних лет с блеклым лицом. Она остановилась, вытирая руки о передник, внимательные бесцветные глаза изучающе оглядели гостя с ног до головы и выжидающе застыли. Историк же ухватил чемодан за ручку и поспешил к ней, шурша колесиками по гравию.
- Добрый вечер. Надеюсь, вас предупредили о моем приезде? - произнес он по-французски, а затем в ответ на озадаченное молчание с нарочитой веселостью добавил: - Ворота были закрыты. Как же к вам ходят гости? Или я не заметил звонка?
Женщина выслушала его равнодушно, не делая даже попыток улыбнуться.
- Мы ждали вас утром, - недовольно сказала она, заходя обратно в помещение, и, заметив, что Альберт собирается следовать за ней, поспешно добавила: - Подождите здесь. Схожу за ключами от комнаты.
Конечно, в глубине души Альберту казалось, что прием будет более радушным. Уж как минимум представлялось, что его встретят с улыбкой и тут же, не дав отдышаться, усадят за накрытый стол где-нибудь на террасе, и на столе этом будет стоять графин красного вина, а в корзиночке рядом хрустящий французский хлеб, и тут же принесут снятый с углей большой кусок мяса. И кто-нибудь непременно усядется напротив, нахваливая замок и подливая вино. Но сейчас стало понятно, что служанка воспринимает гостя, собирающегося расписывать историю Курсийона, как обычного наемного работника, а может, и вовсе не осведомлена о цели его приезда. Альберт и сам вдруг понял, что оснований для особого приема нет. Воодушевление его куда-то улетучилось, а усталость, наоборот, дала о себе знать.
Тем временем женщина вышла, позвякивая ключами в такт неспешным шагам, и направилась вдоль старого крыла, бросив по дороге, что ее зовут Ивет. Поднявшись по ступеням к массивной деревянной двери в башню, она повозилась с замком и вошла внутрь. В толстой стене башни крутой спиралью закручивался вверх узкий лестничный проход. Стены были белого тесаного камня, и свет падал на лестницу из незастекленных бойниц по левую руку. Подниматься приходилось чуть ли не боком, а к третьему этажу еще и пригибать голову. Альберт припомнил, что в замковых башнях лестницы всегда закручиваются по часовой стрелке, и это связано исключительно с тем, что так легче оборонять лестницу.
На последнем витке лестница уперлась в дубовую дверь, Ивет отперла ее большим допотопным ключом, какие среди прочего вешают в кафе и тавернах для создания духа домашней кухни, и посторонилась, пропуская гостя внутрь. Сама заходить не стала.
- Через полчаса спуститесь на кухню, я вам что-нибудь приготовлю, - сказала она, старательно избегая встречаться с Альбертом взглядом. - А завтра мой муж Андре отвезет вас в магазин, и вы купите себе продукты. Готовить можно на общей кухне. Душ и туалет найдете на первом этаже башни, - последние ее слова прозвучали гулко, уже с лестницы, и перемежались осторожным шарканьем стоптанных туфель.
Комната была абсолютно круглая. Каменные стены, толщину которых можно было угадать по глубокой нише с небольшим окошком в одно стекло, даже в этот летний вечер были ледяными на ощупь. В нише старого камина поместилась маленькая железная печурка, труба от которой уходила в каминный же дымоход. Справа от короткой деревянной кровати, рядом с окном, висел полуистлевший гобелен, на котором уже трудно было что-либо разобрать, а с противоположной стороны у стены стояло древнее зеркало в человеческий рост, с поверхностью мутной и вогнутой внутрь. Альберт с любопытством остановился напротив, по привычке пригладив короткие волосы, но увидел лишь расплывающийся силуэт. Еще в комнате было два стула, сундук с плоской крышкой, вешалка у входа да небольшой круглый коврик возле кровати. Средневековый аскетизм во всей красе. Альберт поднял голову. Потолок вытягивался вверх конусом, и черные, изъеденные временем, узловатые балки сходились в середине. Очевидно, что комната будет еще больше мрачнеть по мере захода солнца, но пока его лучи хоть искоса проходили сквозь пыльное окошко, втиснутое в расширенную бойницу, оставалось чувство какого-то предгрозового уюта.
Распаковывая чемодан, Альберт оказался в затруднительном положении: шкафа не было, и в итоге что-то украсило вешалку, что-то легло на крышку сундука, но большая часть вещей так и осталась в чемодане. Оставалось освоить душевую комнату, которая оказалась на удивление приличной, как в хорошем отеле. Нашлось и полотенце, а на туалетной полке расположились разноцветные флакончики гелей и шампуней. Причесываясь и рассматривая лицо, Альберт пожалел, что не удостоил при свете дня загадочное зеркало своей комнаты должным вниманием. Ведь после захода солнца делать это категорически не рекомендовалось. Во время того странного разговора Альберт настойчиво искал в дядином лице признаки лукавства, но так и не нашел, в итоге зеркало начало тревожить еще дома. Но сейчас следовало поужинать, а потом, пока не стемнеет, осмотреть замок с разных сторон. Изучить же внутренние помещения и наведаться в подвалы можно будет с утра.
Одевшись, Альберт вышел во двор и проследовал к тому самому крыльцу, на котором в первый раз заметил Ивет. Надавив на тяжелую дубовую дверь со ржавым кольцом посередине, он очутился на кухне, огляделся и удовлетворенно потер руки: на столе все-таки стоял графинчик с красным вином, и не иначе, как для него, а на блюде блестели жирком тонкие кружки сырокопченой колбасы. На плите в одной кастрюльке остывали тонкие длинные сосиски, в другой сгрудились большие отварные картофелины. В плетеную корзинку был крупно нарезан багет.
Первым делом Альберт разломил кусок хлеба с уже подсыхающими острыми краями и проложил его колбасой. Затем порезал картофелины на две части, смазал их найденным в холодильнике майонезом и переложил в свою тарелку пару сосисок. Только тогда сел и налил в стакан вина. Вино чуть пенилось и, судя по запаху, было молодым домашним. Альберт решил на него особенно не налегать: домашнее виноделие ассоциировались у него с немедленной головной болью. Но всему остальному отдал должное, стараясь наесться впрок, чтобы не бродить ночью по замку в поисках еды для утоления неожиданного ночного голода и не пугать обслугу призрачными шорохами.
"Вот теперь самое время прогуляться перед сном и заодно осмотреть территорию", - благостно подумал Альберт, отодвигая тарелку. Если бы под ним был не жесткий табурет, а мягкое кресло, еще неизвестно, как сложился бы вечер. Возможно, было бы допито кисловатое вино, и сумерки застали бы его на кухне за ленивыми и многообещающими мыслями. Но Альберт все-таки поднялся и вышел во двор, покачиваясь от сытости и усталости, глубоко вдыхая пряный вечерний воздух. Он прошествовал мимо больших темных окон нового крыла, а потом спустился вниз, к лужайкам, расположенным террасами. Со стороны было видно, что замок построен на самом краю круто обрывающегося холма и его северная часть уходит вниз массивной стеной вместе со склоном. Получалось, новый корпус стоял не вместо северной стены, как казалось со двора, а над этой стеной, уходящей вниз, туда, где шумел лес.
Поскальзываясь на траве, уже блестящей вечерней росой, Альберт спустился еще ниже, к заросшему папоротником основанию крепостной стены, и медленно пошел вдоль нее, разглядывая бойницы. Они были двух видов: узкие, вертикально вытянутые - для лучников, и квадратные - для арбалетчиков. Иные были расположены так низко, что Альберт невольно задумался о глубине подвалов.
Трудно точно сказать, о чем думают женщины, глядя на феодальный замок, но любой мужчина невольно думает о том, как сподручнее такой замок захватить. Он оценивающе осматривает укрепления и бойницы, думает, где лучше начать атаку, куда тащить приставные лестницы и как, наверное, страшно лететь вниз вместе с этой лестницей; прикидывает, сколько надо латников, чтобы овладеть башней, и сколько надо лучников, чтобы ее отстоять; он озабоченно размышляет, есть ли подземные ходы и куда они ведут, можно ли разрушить стены бомбардами и долго ли надо бить тараном в ворота, чтобы те разлетелись. Подойдя ближе, он подозрительно вглядывается в бойницы, словно ожидая, что оттуда вылетит болт - железная арбалетная стрела, пробивающая тяжелые доспехи, а проходя через арку ворот, внимательно разглядывает чернеющие вверху дыры, представляя, как лилась на кого-то кипящая смола. Забравшись же на стену, мужчина начинает думать о том, как такой замок оборонять.
Однако последних владельцев замка, по-видимому, не впечатляли такие ассоциации. Во всяком случае, хоть и сохранилась северная стена, соединяющая башни, но от самих башен остались только массивные основания, заканчивающиеся круглыми площадками. Площадки были окружены парапетами, и на одну из них был выход с кухни. На ней стоял летний стол под большим квадратным зонтом.
Удивил маленький балкон с кованым ограждением, торчащий прямо из стены. Он был сделан явно во время реконструкции в попытке придать обновленному Курсийону элемента изящества. Но выход на него казался прорубленным, а узорная кованая решетка никак не сочеталась с общим суровым видом. Балкон подпирали две каменные головы сатиров, а точнее маски, изображавшие печаль и радость, и та, что была печалью, полностью соответствовала. Но вот та, что была радостью, скалилась настолько злобно, что по спине пробегали мурашки. Выход на балкон, как понял Альберт, был из подвала - ведь замок стоял на крутом склоне.
Обогнув замок, историк неспешно поднялся вдоль восточной стены старого крыла, где местами были расширены бойницы и врезаны окошки, и достиг своей башни, такой же бескомпромиссной, какой она и была восемьсот лет назад. Вообще же, все это строение с его разрушенным прошлым и надстроенным настоящим очень напоминало старого вояку, снявшего боевые доспехи и надевшего кружевной камзол. Красную обветренную шею сдавливает крахмальный воротничок, смуглое, покрытое шрамами лицо припудрено, а выжженные солнцем волосы покрывает белый парик.
В комнате было зябко. Белая рубашка с коротким рукавом чуть взмокла во время обхода, прилипла к спине и теперь холодила, заставляя распрямлять плечи. Альберт ее снял, открыл было чемодан в поисках другой, как вдруг в одночасье потемнело, тусклый рисунок на гобелене совсем погас, исчез глянцевый блеск печки, и ушли во мглу балки над головой. Свежий предгрозовой ветер забился в хлипкое окошко, и Альберт поднял раму. Он постарался максимально высунуться из окна, что было непросто, учитывая толщину стен, и увидел, что последние закатные лучи срезало тучей, и туча эта недоброго лилового цвета.
По обе стороны кровати на стене висели светильники, но ни один не работал, и приготовленный загодя журнал Альберт отложил. В сумраке он разобрал постель, лег и натянул одеяло в сыроватом пододеяльнике до подбородка, словно ища в нем защиты от холода и мрачных мыслей. Комната ему определенно не нравилась, а про зеркало он старался даже не думать. В глубине души оставалась надежда заснуть до окончательной темноты, и Альберт вспомнил о материалах, которые прислал накануне отъезда профессор и которые удалось изучить дорогой. Он давно заметил, что от размышлений о вещах, обязательных для исполнения, глаза закрываются сами собой. А лучше всего представить, что ты разбужен будильником ранним зимним утром под теплым одеялом в холодной спальне, когда еще темно. С такой картиной в голове засыпается особенно хорошо.
А поразмышлять было о чем. Материалы о походе Черного Принца, финалом которого стала битва при Пуатье, могли помочь лишь косвенно. Зато историю рейда англичанина Ноллиса, ветерана Пуатье и Креси, осенью 1370 года оказавшегося со своими людьми в ловушке между Ле-Маном и Туром, следовало изучить подробнее. Ноллис занял почти всю местность и намеревался спокойно перезимовать, грабя округу, когда с севера, от Кана, выступил Дю Геклен со своей освободительной армией. Пожалуй, лучший французский рыцарь своего времени решил застать англичан врасплох. А с юга ему в помощь надвигался французский маршал Сансер, скопивший силы у Шательро. Альберту этот эпизод был интересен прежде всего тем, что в нем присутствовало упоминание о четырех английских гарнизонах, расположенных в местных замках. А некий Роджер Уолш, капитан, имевший в своем распоряжении небольшой отряд человек в сорок, вроде бы стоял гарнизоном в Курсийоне накануне знаменитой битвы при Понвалене, когда основные силы англичан были разбиты тем самым Дю Гекленом. До городка же Понвален отсюда было рукой подать.
Альберт ворочался и представлял, что капитан, возможно, ночевал в этой башне и в этой самой комнате. Но у историка заснуть не получалось. Правый висок словно припекало злосчастное зеркало. Конечно, это все иллюзия, настрой, но все равно было ужасно неуютно, словно смотрит на тебя кто-то злой и только того и ждет, когда ты закроешь глаза.
Наконец Альберт встал, залез рукой в карман пиджака и вынул бумажник. Он достал фотографию девушки - маленькую, паспортную, специально выпрошенную в свое время, чтобы было удобно носить с собой. Всполохов за окном было достаточно, чтобы разглядеть ее портрет, хотя свет был не особо нужен - все равно свою последнюю любовь он с трудом узнавал на фотографиях. Убрав карточку обратно, Альберт почувствовал, что добился нужного эффекта. Душевная боль легко вытесняет мистические страхи.
Звонко шлепнулось на жестяной откос несколько крупных капель, наступило короткое затишье, и вот уже настоящая барабанная дробь заполнила комнату. Несмотря на то, что звенел стеклом в хлипкой раме ветер и полыхали вдалеке размытые ливнем зарницы, от дождя стало даже уютно. Перестали беспокоить подозрительные шорохи и скрипы, которыми славятся старые постройки во все времена: их просто не стало слышно. Тревога отпустила, пришло умиротворение, и Альберт заснул.