4
Альберт лежал на спине, скованный непривычной тяжестью, и кто-то бегал вокруг него, сипло дыша и бормоча, а потом низко наклонился - лицо в овале рыжей щетины мутно дрожало, закрывая черный потолок. Альберт моргнул, поднял голову и попытался сфокусировать взгляд на железной тарелке шлема, из-под которого выбивалась желтая пакля. Озадаченный, он попытался встать, оперся локтем о пол, но встать не смог и лишь скрежетнул железом по каменным плиткам. Но уже ушла с глаз пелена, и можно было разглядеть, что пакля под шлемом - это нечесаные волосы человека, одетого в коричневую стеганую куртку и выцветшие красные штаны. На поясе болтались короткие ножны с торчащей из них грубой рукоятью. Глаза человека были отталкивающими, и светилось в них нечто такое, от чего бы поворачиваться к этому человеку спиной не захотелось. Но вот человек улыбнулся щербатым ртом, ощущение опасности несколько притупилось, он склонился еще ниже и уперся грязными ладонями в колени, выразив лицом подобострастное умиление.
- Прибыл посланник от сэра Роберта Ноллиса, - отрывисто сказал он, с какой-то неуловимой злорадцей разглядывая лежащего на полу Альберта. - Ждет в холле.
Альберт опять заскреб локтями по каменному полу, перевел взгляд на руки и с удивлением обнаружил на них кольчужные рукава. С усилием приподняв голову, он понял причину неповоротливости. На нем была тяжелая кольчужная рубашка, доходящая до колен, да еще с приклепанными металлическими пластинами. А комната была вроде и той же, но в то же время отличалась. Деревянная кровать так же высилась слева, точно он упал с нее ночью. И зеркало было на месте. Но исчезла печурка в камине, да и окно оказалось завешено желтой тряпкой. По полу были разбросаны составные части металлических наручей и поножей. Освещалась комната факелом, вставленным в скобу на нештукатуренной стене. И еще было смрадно.
Нервно хохотнув от слабости и ошеломления, Альберт с трудом перевернулся, подтянул колени и, скрипя, начал подниматься. Но человек в комнате не остался в стороне и двумя руками ухватился за предплечье историка, помогая встать.
Выпрямившись, Альберт опасливо высвободился из чужих объятий, вновь огляделся, и мысли пошли по пути наименьшего сопротивления, то есть логически. Очевидно, вчера он участвовал в каком-то костюмированном представлении, которое закончилось грандиозной попойкой и потерей памяти. На это указывали доспехи, отвратительный кислый привкус какого-то пойла во рту, сильнейшая головная боль и, косвенно, перегар от неведомого помощника в коричневой куртке. По-видимому, тот изображал на представлении лучника, а впоследствии оказался собутыльником. Альберт еще раз внимательно оглядел незнакомца уже профессиональным взглядом и нашел, что экипирован тот весьма достоверно под английского лучника XIV века. Не иначе, как давно состоит при каком-нибудь обществе реконструкции исторических сюжетов. Запах давно не мытого тела дополнял средневековый антураж. Впрочем, как показалось Альберту, от него самого пахло не лучше.
Историк причмокнул губами, пытаясь припомнить, что же такое он вчера пил. Похоже, что-нибудь вроде абсента, славящегося особым эффектом на непривычных к нему людей. Вином так память не отшибет. А вот ездил ли он вчера в архив, как было задумано, и вообще, сколько дней длится этот праздник? И с чего вдруг весь этот карнавал? Альберт задавал себе множество вопросов, но ответов в голове не было ни на один. Память пестрила средневековыми картинами, но сделать какие-то выводы о продолжительности пьянки он не мог. Точнее, мог, но отогнал эти мысли как заранее абсурдные, так как выходило, что средневековье начиналось у него чуть ли не с детства... Теперь Альберт начал понимать причину злорадного удовольствия во взгляде незнакомца. Так смотрят на того, кто по пьянке натворил дел и ждет теперь заслуженной расплаты в виде вспышек страшных озарений, утерянных денег и пропавших документов.
Альберт вытер рукой пот, оцарапав при этом лоб, и нашел в себе силы дипломатично улыбнуться. Он доковылял до зыбкого проема окна, отодрал ветхую тряпицу, но ни стекол, ни самой рамы почему-то не оказалось. И удивиться этому не успел, потому что сразу разглядел напротив башню. Стало страшно. Взгляд, который раньше свободно шел над верхушками деревьев к желтому репсовому полю, теперь перекрывался серой громадой, выросшей за ночь. Плечи уперлись в стену и не выпускали голову далеко, но того, что Альберт разглядел, было довольно, чтобы больше не удивляться никогда и ничему. Сам двор остался на месте, но уже без щебенки, с выцветшей вытоптанной травой, пятнами коричневых луж, и был окружен стенами и башнями на фоне свинцового неба, словно замок отстроили в том виде, каким он был в древности. Над аркой ворот стояли два воина в железных шлемах и стеганых кожаных куртках - таких же, как и на незнакомце. Они поигрывали длинными, в свой рост, луками и оживленно беседовали. Лесок вдали был по-зимнему черен и гол.
"Так это же сон", - с облегчением подумал Альберт, выныривая из окошка обратно в башню. Он нервно прошелся по комнате, чувствуя себя хоккейным вратарем в полной форме, взял с сундука тяжелый шлем, несколько раз суетливо поднял и опустил забрало и снова положил шлем на место. Был соблазн списать все на проделки дяди, но какой дядя сможет вдруг отстроить стены замка и добавить за ночь башни, пусть и фанерные. Значит, все-таки это сон и надо действовать по законам сна. Альберту и раньше, бывало, снились яркие сны, но чтобы так отчетливо... "Просто перед сном много думал о Роджере Уолше, вот и приснилось, что сам стал Уолшем, - решил Альберт. - А история с зеркалом и видение рыцаря - тоже сон. И надо его досмотреть. Вот только почему так кружится голова и ноют виски? И может ли во сне так тошнить?"
Потрясенный, он ходил кругами по комнате, забыв про лучника, и все вспоминал, болело ли у него что-нибудь в снах, голова например, и почему она болит сейчас, а ехидный внутренний голос, совсем незнакомый, все подсказывал, что болит голова потому, что пил вчера с оруженосцем, и винил во всем отвратительное недозревшее вино. Голос этот был настолько непривычный и чужой, грубый и взрослый, что Альберт сам себе начал казаться чужим. Лишь любопытство останавливало от попыток проснуться.
Тут Альберт чихнул, и краем глаза заметил присутствие в комнате кого-то третьего, который мелькнул в зеркале. Альберт испуганно огляделся, никого больше не обнаружил и медленно подошел к пугающей замковой реликвии, наполняясь страшным подозрением. И тут любопытство сменилось ужасом, да таким, что Альберт непроизвольно застонал. Зеркало больше не было мутным, и в нем явственно различалось обезображенное отчаянием чужое лицо. Оно было бледное, мужественное, копна каштановых волос подстрижена под горшок, но страх сквозил в серых глазах, а брови поднялись домиком от удивления. И это лицо, принадлежащее человеку лет сорока, состаренное резкими морщинами на щеках и над переносицей, было, несомненно, тем последним, что он запомнил тогда в спальне, передвигая зеркало.
Альберт перевел взгляд на лучника, как бы приглашая его в свидетели страшных событий, но тот был спокоен и лишь нудно повторил:
- В Холле ждет. Говорит - дело срочное.
- Кто? - спросил Альберт не своим голосом.
- Я же говорю. Посланник. Сэр Ричард Гроус. От командующего Ноллиса.
Историк опустил голову, задумался, но мозг поставил заслон для новых впечатлений, опасаясь некорректных выводов. Постояв так немного со склоненной головой и придурковато вглядываясь в пламя факела, Альберт наконец вымолвил:
- Так проводи к нему.
На мгновение мелькнула нелепая мысль, что посланник не кто иной, как переодетый дядя, и сейчас все прояснится, и все рассмеются, и рухнут фанерные стены, и предъявят счет от пластического хирурга.
Рывком открыв дверь в кошмар, лучник первым зачастил по лестнице, изредка царапая макушкой шлема низкий потолок, а за ним поспешил и "спящий". Но поспешил - сильно сказано, скорее стал сползать в узкой кишке каменной лестницы, действительно в этот момент ощущая себя во сне, когда хочешь бежать, но еле двигаешься. Уже в основании башни, на выходе Альберт столкнулся с каким-то парнем в кожаных штанах и красной рубахе. Он нес в тазу воду, взглянул вопросительно, но Альберт не прореагировал и пролязгал мимо.
- С посланником говорить спешит, - заметил походя лучник, и парень уважительно кивнул вслед.
Альберт вдруг понял две вещи. Во-первых, что понимает этот странный язык, состоящий из гремучей смеси французского и английского. А во-вторых, что говорит на нем, как на родном, и даже думает на этой дикой тарабарщине. И еще... он откуда-то знает, что парень с серебряным тазиком - его оруженосец Уильям. Еще один сюрприз, ветром пронесшийся в больной голове.
Снаружи было сыро и накрапывал мелкий дождик, но Альберт его не замечал - пропахший скотиной грязный двор ослепил ощущениями. Взгляд Альберта в панике бегал по башням, останавливался на курах, на привязанной козе, объевшей вокруг себя всю траву и тянувшейся к куче опавших листьев, пробегал по кольчугам латников, соорудившим стол из положенной на бочку двери и играющим в кости под навесом. При появлении новообращенного рыцаря они приосанились, но игру не прервали. Историк же пожалел, что не захватил шлем. Все, что ему виделось, было настолько реально, что очень хотелось наблюдать за всем этим через прорезь забрала.
После пронизывающего холода в большом зале донжона показалось жарко. Похоже, в широком камине, занимавшем половину стены, с вечера сожгли не одно дерево. А сам зал был почти не обставлен, зато обильно увешан многочисленными гербами и оружием. С потолочных балок свешивались флаги. Сидевший же на табурете возле камина человек был тоже в кольчуге, доходящей почти до колен, и длинной белой накидке, именуемой сюрко, надетой на манер пончо и перевязанной поясом. Обязательный атрибут крестоносца, она защищала доспехи от солнца в походе, от грязи в бою и не давала им ржаветь от крови. На коленях лежал шлем. Незнакомец задумчиво чесал небритую щеку, погрузившись в созерцание тлеющих углей, железные перчатки валялись рядом на дощатом полу. Услышав, что кто-то вошел, он медленно и неохотно перевел взгляд в сторону входа, но затем поспешно встал. Сверкнувшие золотые шпоры посланника указывали на рыцарское звание.
- Приветствую, капитан. У меня плохие новости, - без предисловий начал Гроус, стискивая руками шлем с забралом, известным как "волчьи ребра". - Мы зажаты с двух сторон. С севера, от Кана, вот-вот выдвинется Дю Геклен. Маршал Сансер со своей армией, сформированной в Шательро, находится уже около Вандома, - он сделал весомую паузу, как бы предлагая осознать всю сложность ситуации. - В итоге, сэр Роберт Ноллис принял решение уходить в Бретань, где можно переждать беспокойное время, отдохнуть и распорядиться трофеями. Он предписывает и вам направиться в аббатство Ва, в пяти малых лье отсюда, чтобы вместе с его людьми двигаться на запад.
Альберт кивнул головой, давая знать, что все понял, и тоскливо посмотрел в окно, откуда донеслось кудахтанье и какой-то шум. А посланник в ожидании ответа подошел ближе, так что Альберту в нос ударил кислый и едкий запах гонца, и стал пытливо вглядываться в лицо мнимого капитана, не пряча и собственных мыслей. А его лицо, встревоженное, усталое, также недвусмысленно намекало, что ситуация не проста, и приказ надо выполнять не медля. Однако молчание Альберта было истолковано превратно, потому что Гроус добавил:
- Я знаю: многие капитаны против. Грандисон, Кэлвли, Фицуолтер и особенно Минстерворт выказывают неповиновение единому командующему. Хотят остаться здесь на зимних квартирах, чтобы в случае чего дать бой французам. Их можно понять. Они ветераны Пуатье и Креси и не боятся никого. В Бретани же поживиться нечем, а солдатам, хочешь не хочешь, нужно платить всю зиму. Но Дю Геклен слишком хитер. Есть все основания полагать, что традиция не воевать зимой будет нарушена.
Молчать дальше было невежливо, но Альберт никак не мог сообразить, как вести себя дальше и что говорить. Особенно если принять во внимание, что это, возможно, и не сон. Тем не менее он что-то ответил Гроусу, хотя сам не понял что, поскольку прислушивался скорее к ударам крови в голове и боялся упасть. Действительно качнуло, пришлось опереться о стол, а лицо посланника стало зыбким и ушло куда-то в сторону, явив на время кого-то низенького, с развевающимися седыми волосами, который подбежал, дрожа, и широко раскрытые выцветшие глаза впились Альберту в лицо.
Усилием воли историк вернулся в этот мир, не дававший времени на раздумья, и Альберт заставил себя услышать седовласого человечка. Но тот твердил что-то невразумительное про корову, которую солдаты хотят пустить на жаркое. Тогда Альберт отстранил его, словно в тумане пошел обратно к двери, но потом опомнился и остановился рядом с Гроусом, лицо которого выражало недоумение и обиду.
- Прошу прощения, сэр Ричард, но дайте мне немного времени. Я обещаю дать ответ не позднее обеда.
- Я буду ждать вашего ответа, сэр Роджер.
Уже на пороге Альберт замешкался. Ему захотелось оказать хоть какой-то знак внимания этому усталому рыцарю, предложить кофе, которого в Европе еще не знали, или...
- Может быть... вина? - спросил Альберт.
- С удовольствием! Какое вы здесь пьете? - просветлел лицом сэр Ричард и разгладил усы.
- Я распоряжусь, чтобы подали самое лучшее, какое у нас найдется, - пробормотал историк и поспешно вышел.
Во дворе два дюжих латника вели за рога корову. Ее полные подозрения глаза своей тоскливостью соперничали с глазами седовласого человечка, который суетился рядом, словно собачка, которая лает, но боится приблизиться к невозмутимым бульдогам.
- Отставить! - зычно гаркнул Альберт, и все присутствующие развернулись в его сторону. В этот момент, испугавшись громкости собственного голоса, историк решил, что вот сейчас-то и проснется. Но ничего не произошло, правда, растерявшиеся латники все-таки отпустили корову, а инициативу перехватил седовласый, ухватившись за веревку на шее спасенной.
Не дожидаясь, чем закончится дело, Альберт с трудом поднялся к себе в комнату и застал там оруженосца за чисткой шлема. Поспешно отослав его угостить Гроуса вином, только самым лучшим, историк взял меч и покрутил его перед зеркалом. Вышло неплохо. Меч Альберт чувствовал. Похоже, сейчас он был словно тот гитарист, который, полностью потеряв память, мог играть на гитаре. Тело все помнило. Альберт улыбнулся и подумал, что, пожалуй, сможет достойно драться на мечах, ведь рыцари оттачивали свое мастерство до полного автоматизма. И скакать на лошади. Альберт и сам когда-то принимал участие в конной прогулке и его лошадь тогда лениво плелась вслед за вереницей таких же разморенных кобыл километров пять. Запомнилась прогулка только тем, что Альберта изрядно укачало. Но, надо полагать, новое тело привычнее к подобного рода забавам. И желудок крепче.
Так что же, может, действительно... это все зеркало? И это не сон, а перемещение, инициированное артефактом? И он в чужом теле? Ладно, лучше оставить на время вопросы, на которые нет ответов. Пусть пока будет версия перемещения. Конечно, версия сна куда безопаснее, и Альберту она нравилась больше, но была слишком беспечна.
Историк сел на кровать. О том, чтобы припомнить что-нибудь из прошлого этого славного рыцаря, в которого угораздило вселиться, Альберт пока не помышлял. Врожденный оптимизм на время примирил с ситуацией, но страх не ушел. Скорее, он раздвоился на страх перед сверхъестественным и страх за жизнь. Радовало лишь положение капитана: все-таки при нем оруженосец, нянька средневекового рыцаря, и тот поможет разобраться в ситуации. Да и свободное владение древним языком уже подспорье. Возможно, Альберт мог и читать, только пока не попадалось на глаза ни одной книги или свитка. Не без усмешки подумал он о том, что если удастся вернуться, то в чтении древних документов сможет превзойти и самого профессора. Да и не только в этом.
Но это единственное приятное соображение промелькнуло и сразу погасло, остальные же мысли являлись одна другой мрачнее. Не обошлось без идеи, что он находится в сумасшедшем доме. Неприятный вариант, однако многое объясняющий. К примеру, ночью на голову мог обвалиться потолок, Альберт повредился рассудком и теперь воспринимает докторов и пациентов как средневековых воинов. И Гроус на самом деле - лечащий врач, а лучник - медбрат. Седовласый человечек - Наполеон. Учитывая характер работы и то, сколько места в голове всегда занимало средневековье, это не так уж и невероятно. Бередили также голову мысли о колдовстве, о различного рода искривлениях пространства и времени, но тут уж он ничего определенного сказать не мог, потому что ни в колдовстве, ни в его физических аналогах не разбирался.
Как же теперь действовать? Альберт в который раз подошел к зеркалу. Оно почти не отличалось от того, что было в комнате его времени. Рама, конечно, посвежее, да сама зеркальная поверхность не такая мутная... Поможет ли оно вернуться? Посоветоваться было не с кем. Никаких других артефактов на примете не было, как и сведений о местожительстве волшебников в этих краях. Хорошо бы поговорить с хозяином замка, вдруг подумал Альберт. Уж он-то, наверное, что-нибудь знает обо всем этом.
5
Приняв решение относиться к окружающему миру с той невозмутимостью, с какой вспоминают странный сон, но не теряя при этом бдительности, Альберт направился разыскивать хозяина замка. У двери он опять столкнулся с Уильямом и после сложных пространных фраз, сетований на больную голову и осторожных полувопросов выяснил, что хозяина в нет, но и не повешен он над воротами, а скрылся еще до появления англичан. Открыл же ворота управляющий, тот самый седовласый, испугавшись осады. Причем, подлец, выторговал неплохие условия, хотя замок, по сути, защищать было некому. Но это выяснили уже после, что, впрочем, не помешало замок как следует разграбить. "Однако убит никто не был", - добавил Уильям.
Беседа упрочила Альберта во мнении, что легкомыслие в принятии решений может сильно аукнуться, и поручил оруженосцу привести седовласого в комнату. Уильям заменил тлеющий уже факел в скобе на новый и поспешно ушел, а историк остался ждать, сидя на кровати, прислушиваясь к затихающему стуку сапог на лестнице. Он размышлял, что если сам сможет драться на мечах и скакать на лошади, то и Роджер Уолш, попав в его, Альберта, тело, тоже сможет водить машину. Эта мысль еще до конца не сформировалась, вызвав лишь какие-то безотчетные подозрения, когда дверь скрипнула, и в комнату неслышно, как привидение, зашел бывший управляющий.
Как понял Альберт, исходя из своих небогатых пока наблюдений, Ришо, а именно так звали седовласого человечка, принадлежал к тому типу преданных управляющих, которые готовы рисковать жизнью ради хозяйского добра. Упирая на добровольную сдачу замка, Ришо всеми силами препятствовал разграблению, правда, безуспешно, хотя и рисковал быть заколотым. Он сидел теперь перед Альбертом, маленький, морщинистый, с воздушной шапкой седых с желтизной волос, и тревожно ерзал в единственном деревянном кресле, на которое ему указал историк. Он походил бы на сказочного гнома, свесившего короткие ножки, но в его лице не было ничего забавного. Лоб был большим и выпуклым, а черты лица мелкими. Испуганное выражение глаз то и дело сменялось горделиво-задиристым.