Уильям, как и подобает вышколенному оруженосцу, был уже готов, облачен в кольчугу, подал Альберту шлем с красным плюмажем и помог приторочить маленький треугольный щит слева к седлу. Наконец-то представилась возможность рассмотреть при дневном свете "свой" герб. Принято считать, что первые гербы формировались как память о заслугах в покорении Святой Земли. Так, арка на гербе порой означала отвоеванный мост, шлем - захваченное вооружение грозного врага, меч - большую битву, а полумесяц - низложение страшного мусульманина. Таких символов было множество. Пики, повязки, ограды, например, свидетельствовали о взятых и разрушенных преградах, а такие символы, как лев и орел, говорили о неукротимой храбрости и высшей доблести. На щите же Уолша было три башни, что означало, по-видимому, три взятых замка, а звезда в правом верхнем углу, возможно, символизировала ночной бой какого-то предка.
Полуторный меч, так называемый "бастард", которым особенно удобно рубиться в конном строю, наконец-то не доставлял неудобств. Ведь при ходьбе, слишком длинный, он чиркал по полу. Альберт выдвинул меч из ножен. На блестящем клинке был выгравирован девиз: "Я там, где война".
Надевая протянутые Уильямом железные перчатки, Альберт обратил внимание, что из левого кулака идут два толстых длинных шипа сантиметров по двадцать - приспособление, известное ему как "шпаголом". Пойманный между шипами меч противника ломается поворотом руки.
Закончив изучать экипировку, Альберт осмотрел солдат, угрюмых от того, что уходят из сытного места, да еще и оставляют часть добычи. Лучники навьючивали свои маленькие лошадки Хэкни, латники, у которых таких лошадок было по две, кричали на своих слуг, ронявших впопыхах вещи, Гроус же был уже на лошади, а его оруженосец - паренек в короткой кольчуге - гарцевал рядом. Наконец, покончив со сборами, сержант забрался на дородную кобылу, и Альберт скомандовал открыть ворота.
Взвизгнула решетка, и цепи заскрежетали в пазах, сдерживая опускаемый мост. Стукнули где-то тяжелые противовесы. Больше шестидесяти человек, включая слуг и священника, проехали под решеткой. Разворошенные телеги с кучей перин, узлов и сундуков остались во дворе, Альберт же, к удивлению солдат, не стал отдавать приказа сжечь все это добро, чем вызвал дополнительный недовольный ропот.
И вот, маленький отряд начал покидать замок. Впрочем, по тем временам это была уже сила и гарнизоны замков редко превышали такое количество. Когда же копыта Альбертова коня гулко застучали по доскам зыбко дрожащего моста, перекинутого через ров, он испытал восторг, смешанный со страхом. Золоченый рог на конском железном налобнике недвусмысленно указывал дорогу в неизведанное. Веер начищенных металлических пластин на шее лошади создавал ощущение непреклонной силы, влекущей вперед. Такое чувство бывает, когда подходит очередь на головокружительный аттракцион, обещающий незабываемые впечатления по части ужаса. А сильные эмоции - это как раз то, к чему все стремятся, порой, не отдавая себе в этом отчета.
Склон холма, по которому двигался отряд, сначала щетинился редким кустарником, а затем постепенно перешел в редкий смешанный лесок, пролегавшая же через него дорога стала больше похожа на козью тропу. Но трава по зимнему времени уже легла, и продвигались вполне сносно. Во главе своего малого войска под глухой стук копыт и бряцание железа Альберт размышлял о превратностях судьбы, а из-за спины доносился гул солдатской болтовни. Но он не оглядывался. Да и не просто было оглядываться в шлеме.
В этом голом декабрьском лесу, бесснежном и по-осеннему унылом, историк сразу оказался во власти тревоги. Все-таки замок, при всей его уязвимости, самими стенами своими, казалось, защищал от внешнего мира. Характер тревоги был болезненным, мистическим и давил посильнее нагрудника. Альберт вспомнил, как однажды на даче он вышел ночью на открытую террасу. Немного постояв, собрался уже возвращаться в дом, как в глубине сада раздался шорох. Вглядевшись, он смутно различил силуэт собаки. Она стояла неподвижно, намерения ее были неясны, как и то, каким образом собака попала на участок. Если бы он увидел собаку в саду днем, то, скорее всего, испытал бы лишь любопытство или раздражение. Но антураж ночи и странная неподвижность собаки, ее горящие глаза, раскрасили воображение ужасом, и Альберт поспешно нащупал за спиной дверную ручку. Так и сейчас, все известное, все изученное и заученное о средних веках, такое на первый взгляд романтичное и интересное, вдруг проникло в сознание своей реальностью и перестало быть чем-то романтичным и интересным.
Сразу за лесом потянулись поля, тусклые и пожухлые, а по правую руку вдали у рощи виднелась деревянная церковь, вокруг которой лепились немногочисленные хижины. И сразу же поплыл над равниной далекий тягучий звук набата, вслед за которым от домов под прикрытие деревьев устремились редкие стайки крестьян, очевидно, приняв отряд либо за английских фуражиров, рыскавших по округе в поисках провианта, либо за кого похуже.
Время, между тем, перевалило за полдень. Французская зима в этом году была хоть и не морозна, но дождлива, и без прямого солнца латы забирали тепло у тела. Разве что помогала до поры толстая стеганая поддевка. Альберт уже давно чувствовал себя неудобно, да еще накаляло нервы желание почесаться, которое, как известно, тем сильнее, чем меньше возможность это сделать.
Направление к аббатству историк примерно знал, так как успел изучить карту местности. Однако за перекрестком у большого дуба, где их путь пересекла мощеная дорога, Альберт, как бы невзначай, пропустил Гроуса вперед и наблюдал теперь его железный затылок, по которому растрепались пыльные шелковые ленты. Уильям же спокойно ехал рядом, сонно покачиваясь в седле, и его жидкие светлые усики топорщились. А в Альберте наконец-то проснулся историк и ему захотелось поговорить.
- Так сколько тебе лет, Уильям? - спросил историк.
Оруженосец недоуменно повернул голову.
- Вы же знаете: двадцать, - ответил он.
- Знаю, знаю, - рассмеялся Альберт. - Я хотел лишь напомнить, что у тебя еще есть целый год для подвига. И ты станешь рыцарем.
Уильям благодарно склонил голову.
- А для рыцаря, мой храбрый Уильям, не только важно совершать подвиги, но и уметь о них рассказывать. Ты умеешь красиво рассказывать?
- Я еще не совершил подвига и не знаю, сумею ли я красиво рассказать о нем, - ответил оруженосец, недоверчиво глядя на Альберта.
- Тогда тренируйся в искусстве рассказа сейчас, когда время утекает сквозь пальцы, раз уж мы бредем по этой дороге. Ты смог бы пересказать мне наш поход с того момента, как мы высадились на французской земле и до этого самого момента? - Альберт хитрил и радовался собственной выдумке.
- Кале - наш город, - ответил Уильям. - Разве можно говорить о нем как о французской земле, сэр Роджер?
Альберт вспомнил, что Кале - весьма специфичный город. Его жители сражались так упорно, что после захвата англичанами французы были изгнаны, а в опустевшие дома заселены только англичане, специально вывезенные с острова. Это напомнило историю Кенигсберга, ныне Калининграда, с той только разницей, что местным немцам перед погрузкой в эшелоны в 1946 году разрешено было взять с собой по шестнадцать килограммов личных вещей. Однако Кале не стали переименовывать, а спустя более чем двести лет английского владения, город вернулся Франции.
- Верно, будущий рыцарь, мы высадились в Кале, а это наш город, и клянусь святым Христофором, будет нашим всегда! - воскликнул Альберт, не боясь переиграть. Восторженность для рыцаря была естественна. - Так расскажи о нашем путешествии так, как бы ты рассказывал об этом в кругу родных и друзей в нашей родной Англии!
Очевидно, эта идея пришлась по вкусу и сержанту, потому что он пришпорил кобылу, чтобы подъехать поближе и лучше слышать. Но оруженосец не был так воодушевлен.
- Но, сэр Роджер, мы ведь еще не успели ничего сделать. Из-под Парижа мы ушли, потому что эти трусы отказались выйти на бой. А я так хотел участвовать в овладении Парижем... Всю осень ходим здесь, захватывая только малые замки и монастыри. Да и те в большинстве сами сдаются.
- Зато я тебя как следует натренирую, - донесся сзади голос сержанта.
- И то верно, Томас, - вздохнул оруженосец.
- Ничего, самые главные подвиги не за горами, - бодро сказал Альберт и тут же помрачнел, вспомнив предстоящую битву при Понвалене. Но, так как сиюминутной опасности не предвиделось, историк снял надоевший шлем и прицепил его к седлу.
7
Длинная каменная стена аббатства, покрытая засохшим вьюном, словно сетью кровеносных сосудов, основанием уходила в густой колючий кустарник. Она была невысока, всего-то в два человеческих роста, и за ней желтели многочисленные монастырские постройки. Особенно выделялся массивный церковный собор, больше похожий на донжон крепости, чем на церковь, что было неудивительно для того опасного времени. А на стенах, окружавших монастырь, было заметно множество фигурок, и по характеру их передвижения чувствовалось, что гарнизон в замешательстве. Эту суету можно было бы объяснить появлением на горизонте вооруженного отряда, но уж слишком сильное напряжение чувствовалась в далеких зычных криках и опущенном забрале рыцаря, который выглянул с площадки над аркой монастырских ворот. В отряде тоже почувствовали недоброе, по крайней мере, гомон за спиной затих.
Альберт пришпорил коня и вместе с Гроусом подъехал к воротам чуть раньше остальных. Над прямоугольным каменным зубцом сначала заколыхался синий плюмаж, а потом высунулся и владелец плюмажа, в шлеме, похожем на серебряное ведерко с прорезями для глаз.
- Сэр Роджер Уолш прибыл со своим отрядом по приказу Роберта Ноллиса! - крикнул Гроус, взяв на себя роль глашатая.
Плюмаж качнулся, рыцарь выпрямился, уставившись прорезью в горизонт, и молча отошел обратно за обломанные зубцы. За ветхими деревянными воротами послышалась возня, и к моменту подхода отряда створки медленно распахнулись. Уже внутри Альберт обернулся. Ворота - а это были северные ворота - были поспешно закрыты. Альберт скептически посмотрел на единственную балку, вставленную в скобы. "Десяток солдат с бревном, и балка треснет", - подумал он.
Альберт спешился и вновь ощутил на себе вес доспехов. Однако в воздухе витало такое напряжение и страх, что сейчас, пожалуй, он бы предпочел, чтобы на нем были гораздо более тяжелые латы. А встречавший их рыцарь поднял забрало и тяжело, вразвалку, подошел к вновь прибывшим.
- А, сэр Роджер... Добро пожаловать в аббатство, - тускло сказал он, пересчитывая глазами прибывших с Альбертом людей. - И почему я не ушел с Ноллисом, а остался со своим сбродом в этом проклятом месте? - горестно спросил он.
Оставив его риторический вопрос без ответа, Альберт начал рассказывать о своих планах, но комендант гарнизона слушал рассеянно, будто слова мешали ему прислушиваться к звукам грозы, надвигавшейся с севера. Взгляд у него был отсутствующий, он то и дело нервно кусал губы, и все время поворачивал лицо к северу. Однако меньше чем через минуту выяснилась причина его столь неучтивого поведения. Только что он получил известие о разгроме англичан под Понваленом.
- Да, подлый Дю Геклен разбил Грэндисона, - сказал он. - И еще нескольких капитанов с ним... Наши потери около семисот человек. Несколько оруженосцев прибыли с поля боя и сообщили эту дурную весть. Прислал гонца и Уолтер Фицуолтер, который не участвовал в битве, потому что расположился лагерем южнее Понвалена, совсем рядом. Он сейчас подойдет сюда со своими людьми, - комендант говорил хрипло, словно у него пересохло в горле. - У сэра Уолтера человек сто, и до его подхода я не собираюсь ничего предпринимать. И ваши люди мне тоже нужны. У меня же почти сто латников и столько же лучников.
- У Сансера, который будет очень скоро, больше тысячи латников. Еще столько же у Дю Геклена.
- А вы-то, сэр Роджер, откуда это знаете? - подозрительно сощурился Мэтью Рэдман.
- Так... - замялся Альберт. - Это долго рассказывать, да и несложно предположить, что с меньшими силами они не осмелятся на нас напасть...
- Дю Геклен сюда пока не сунется, его армии надо восстановиться после битвы, - скептически заметил Мэтью Рэдман. - Да и вечер скоро... Дай Бог, снова пойдет дождь... А где Сансер, я не знаю. Надеюсь, что не рядом.
"В том-то и дело, что рядом! Он вот-вот нападет на нас!" - захотелось крикнуть Альберту, но вслух он лишь сдержанно произнес:
- Думаю, маршал Сансер где-то здесь. Наверняка французы решили нанести удар вместе.
Мэтью Рэдман дернул головой, словно отгоняя такую возможность.
- Тем более. Обойдите со своими людьми восточную стену. В случае штурма они должны знать свои места. Сержант Томпкинс вам все покажет, - комендант вдруг засуетился и крикнул в сторону часовни: - Томпкинс!
Подбежал долговязый сержант, у которого из-за спины выглядывала длинная рукоять тяжелого двуручного меча, и почтительно встал рядом.