Он звонил мне каждую пятницу семь недель подряд. Правда, я не всегда оказывался дома. Но это и не имело особого значения, потому что, в сущности, нам нечего было сказать друг другу. Если ему не удавалось застать меня в гостинице, то он непременно просил администратора сообщить мне о его звонке. Тот исправно передавал мне записку с его поручением, едва я переступал порог. Я пробегал ее глазами, бросал в корзинку и тут же о ней забывал.
Однако во вторую пятницу апреля он не позвонил. Я проторчал весь вечер за углом, в баре Армстронга, за бурбоном и кофе, незаметно наблюдая за парой студентов-медиков, тщетно пытавшихся заморочить голову двум сестрам. В тот вечер бар опустел раньше обычного. Около двух Трина ушла домой и Билли запер дверь, выходившую на Девятую авеню. Мы выпили с ним по паре бокалов и обменялись мнениями о баскетбольной команде «Никс», решив, что в конце концов все теперь зависит от Уиллиса Рида. В четверть третьего я снял с крючка пальто и отправился домой.
На этот раз записки для меня не было.
Это совсем не означало, что произошло самое худшее. По нашему уговору он должен был звонить каждую пятницу, чтобы я знал: он еще жив. Если я был в номере, мы перекидывались несколькими словечками. Если же он не мог дозвониться до меня, то оставлял записку: «Ваше белье выстирано». Но ведь он вполне мог забыть о нашем уговоре, хватив лишнего. Да и мало ли что еще могло стрястись!
Я разделся, забрался под одеяло и повернулся на бок, лицом к окну. В десяти-двенадцати кварталах от гостиницы, в высоченном административном здании, которое отлично видно из окна, на ночь не выключают свет. По тому, насколько яркими кажутся огни его окон, можно достаточно точно определить степень загрязненности воздуха. В ту ночь они не только бешено моргали, скрываясь в дымке, но и отливали необычной желтизной.
Я перевернулся на другой бок, закрыл глаза и подумал: «Почему все-таки он не позвонил?» Чем дольше я размышлял, тем сильнее становилась уверенность: дело не в забывчивости и не в том, что он перебрал.
Орел-Решка был мертв.
Его прозвали так потому, что он всегда, как амулет, носил с собой серебряный доллар. Он часто доставал монету из кармана, клал на краешек стола и щелчком правого безымянного пальца подбрасывал в воздух. Если это происходило во время разговора, то, пока говорил, он не отрывал взгляда от кувыркавшейся в пространстве монеты, и казалось, что он обращался одновременно и к тебе, и к монете.
В последний раз я видел, как он проделывал этот трюк в начале февраля. Он отыскал меня на моем обычном месте — за угловым столиком в баре Армстронга. Вырядился он тогда, как типичный бродвейский хлыщ: серый, со сверкающим жемчужным отливом костюм, темно-серая рубашка с вышитой монограммой, шелковый галстук в тон да еще жемчужная заколка. Ботинки на высоких, в добрых полтора дюйма, платформах. Так что казалось, его рост составлял не меньше пяти футов и шести или семи дюймов. Темно-синее, очевидно, кашемировое, пальто дополняло его наряд.
— Мэтью Скаддер, — сказал он, — ты ничуть не изменился. Когда мы виделись в последний раз?
— Пару лет назад, — предположил я.
— Чертовски давно! — Он положил пальто на стул, сверху — изящный атташе-кейс и узкополую шляпу. Затем он уселся напротив и достал свой амулет. Я наблюдал, как он подбрасывает доллар. — Чертовски долго, Мэт! — повторил он, обращаясь к монете.
— А ты, похоже, стал настоящим пижоном, Орел-Решка.
— Крупно повезло.
— Это всегда приятно.
— Да, пока тебе везет.
Подошла Трина, и я заказал кофе и бурбон. Орел-Решка повернулся к ней, озадаченно сведя брови.
— Даже не знаю, что и заказать, — сказал он. — Как ты думаешь, могу я выпить стакан молока?
— Почему бы и нет? — пожала плечами Трина и отправилась на кухню.
— Я теперь не пью, — сообщил он. — Проклятый рак.
— Говорят, это болезнь преуспевающих людей. Она часто появляется вместе с удачей.
— С какой там удачей! Вместе с этими… как их?.. метастазами. Док недавно составил целый список всего, что мне нельзя есть. Так в нем вся моя любимая жратва. Представляешь себе: в самом лучшем ресторане я могу позволить себе только порцию вонючего деревенского сыра!..
Он снова подбросил серебряный доллар.
Я знал его много лет — еще со времен службы в полиции. Задерживали его десятки раз, обычно по пустякам, и он ни разу не получил срока. Всегда откупался деньгами или информацией. Однажды он вывел меня на скупщика краденого, в другой раз дал ключ к раскрытию убийства. Долгое время он продавал нам добытые им сведения по десять-двадцать долларов. Мы ценили его: он был полезен полиции. Этот коротышка умел вовремя стушеваться, знал, как подойти к людям, а многие были настолько глупы, что откровенно болтали при нем.
Неожиданно он сказал:
— Мэт, я зашел сюда не просто так.
— Уже догадался.
— Да? — Доллар закувыркался в полете, и он подхватил его. Руки у него были поразительно ловкие. Мы всегда подозревали, что он промышлял как щипач, но никому никогда не удалось поймать его за руку. — Дело в том, что у меня кое-какие проблемы.
— Естественно. Наверняка и они появились одновременно с раком.
— Готов прозакладывать свою задницу, что ты прав. — Монета вновь взлетела. — Я хочу, чтобы ты кое-что взял у меня на хранение.
— Вот оно что!..
Он отхлебнул молоко, затем поставил стакан и, вытянув руку, забарабанил пальцами по кейсу.
— Тут у меня конверт. Я хочу, чтобы он пока побыл у тебя. Запрячь подальше, в какое-нибудь надежное место.
— А что в конверте?
Он нетерпеливо тряхнул головой.
— Вот это ты как раз и не должен знать.
— И долго мне придется его хранить?
— Кто знает!.. — Монета опять закувыркалась в воздухе. — Мало ли что бывает: сойду я, например, с тротуара на мостовую, а тут — автобус. Далеко и ходить не надо, на той же Девятой авеню сбить может. Никогда не знаешь наперед, что может с тобой приключиться.
— Кто-нибудь охотится за тобой, Орел-Решка?
Он быстро поднял и тут же опустил глаза.
— Может, и так.
— И ты знаешь, кто?
— Я даже не уверен, охотятся ли за мной, а уж кто именно, и подавно не знаю.
Доллар снова взлетел. Быстрое движение руки — и он пойман.
— Этот конверт — как бы твоя страховка от возможных неприятностей?
— Что-то вроде того.
Пригубив кофе, я сказал:
— Не знаю, Орел-Решка, гожусь ли я для этого дела. Обычно в таких случаях обращаются к адвокату, вручают ему конверт и говорят, что с ним делать. Он запирает конверт в сейф — и дело с концом.
— Я думал об этом.
— И что?
— Пустая затея. Я знаю этих хитрецов: только ты за дверь — они сразу вскроют твой конверт. Любой честный адвокат, едва увидит меня, сразу побежит мыть руки.
— Необязательно.
— Тут есть еще кое-что. Ну, предположим, меня сшибет автобус. Адвокат, как узнает, все равно передаст конверт тебе. Тогда спрашивается: зачем он? Это только лишний посредник. Верно я рассуждаю?
— Но мне-то зачем впутываться в эту историю?
— Ты поймешь, когда вскроешь конверт. Если вскроешь.
— Ты что-то темнишь.
— В наше время все не просто, Мэт. Особенно если у тебя рак с метастазами.
— Но я никогда еще не видел, чтобы ты одевался так пижонисто.
— В такой одежде и в гроб не стыдно ложиться… Послушай, все, что от тебя требуется, — это просто сунуть конверт в надежное место.
— А если автобус задавит меня?
Он с минуту подумал, и мы тут же обо всем договорились. Конверт будет храниться под ковром в моем номере. Если я вдруг отдам концы, Орел-Решка сможет забрать свою собственность. Ключ ему не понадобится: насколько я знал, он всегда обходился без ключей.
Мы обсудили все детали наших дальнейших контактов, включая еженедельные телефонные звонки и шифрованные записки на случай моего отсутствия. Я заказал себе еще виски. Орел-Решка так и не допил молоко.
Я полюбопытствовал, почему он решил довериться именно мне.
— Ты всегда был честен со мной, Мэт… Давно ты ушел из полиции? Года два назад?
— Примерно.
— Память у меня дырявая: кажется, у тебя были какие-то неприятности. Ты убил ребенка?
— Да. При исполнении служебных обязанностей. Пуля попала в него рикошетом.
— Небось, начальство надрало тебе задницу?
Глядя на свою чашку, я задумался. В памяти всплыл летний вечер, знойное марево. Бар «Спектакл» на Вашингтонских холмах. Тихое гудение кондиционеров. Приятно было посидеть там в жару. В тот вечер я не патрулировал, и именно тогда два парня решили ограбить бар. Перед тем как уйти, они пристрелили бармена. Я бросился вслед за ними, прикончил одного, а другому расщепил бедренную кость.
Но одна пуля рикошетом отскочила прямо в глаз семилетней девочке, Эстреллите Ривере. В глаз и — через мягкую ткань — в мозг.
— Извини, я что-то не то ляпнул!.. — забеспокоился Орел-Решка.
— Ничего. Только никто не драл мне задницу. Наоборот, я получил благодарность. На суде меня полностью оправдали.
— Так почему же ты ушел из полиции?
— Я разлюбил свою работу. Потерял вкус ко всему. А ведь у меня есть дом на Айленде. Жена. Сыновья.
— Иногда такое случается.
— Да, иногда.
— Чем же ты сейчас занимаешься? Работаешь частным детективом?
Я пожал плечами.
— У меня нет лицензии. Но, случается, я оказываю кое-какие услуги людям, и они платят мне за это.
— Тогда поговорим о нашем дельце… — Монета взмыла в воздух. — Так вот, я тоже прошу оказать мне услугу.
— Если это в моих силах…
Он поймал доллар, посмотрел, какой стороной монета легла на ладонь, и положил ее на клетчатую сине-белую скатерть.
Я сказал:
— Но ведь ты не хочешь, чтобы тебя укокошили, Орел-Решка?
— Упаси Боже!
— Может, ты все-таки выпутаешься?
— Может, да, а может — нет. Я бы не хотел об этом говорить.
— Как скажешь.
— А что можно предпринять, если кто-то решит тебя замочить? Ни черта!
— Возможно, ты и прав.
— Значит, ты сделаешь это для меня, Мэт?
— Конверт я постараюсь сохранить. Но раз я не знаю, что в нем, то не могу сказать, как поступлю, когда вскрою его.
— В свое время узнаешь.
— Но сейчас я не могу обещать, что выполню твою просьбу.
Он долго, изучающе смотрел на меня и, очевидно, заметил в моем лице что-то такое, о чем я сам и не подозревал.
— Ты выполнишь мою просьбу, — наконец уверенно произнес он.
— Может быть.
— Обязательно выполнишь. А если нет, то я, один черт, об этом не узнаю. Сколько ты просишь вперед?
— Я не знаю, чего ты от меня ждешь.
— Я имею в виду — за хранение конверта. Сколько?
Я не умею торговаться. С минуту подумав, я сказал:
— Костюмчик на тебе классный.
— Да? Спасибо.
— Где ты его отхватил?
— У Фила Кронфилда. На Бродвее.
— Я знаю этот магазин.
— Тебе действительно нравится?
— Он тебе идет. Сколько выложил?
— Триста двадцать баксов.
— Это меня устраивает.
— Тебе что — нужна эта чертова одежа?
— Я прошу триста двадцать долларов.
— А… — он тряхнул головой, в глазах его заискрились смешинки. — Ну, ты меня удивил! Я-то никак не мог понять, зачем тебе этот чертов костюм.
— Не думаю, чтобы я смог напялить его на себя.
— Если бы только очень постарался… Значит, договорились. Триста двадцать, так триста двадцать. — Он достал туго набитый бумажник из кожи аллигатора и отсчитал шесть пятидесятидолларовых бумажек, добавив одну двадцатку.
— На, возьми… Если эта история затянется и надо будет подбросить еще, скажи. Заметано?
— Заметано. А если мне надо будет связаться с тобой, Орел-Решка?
— М-м-м…
— О’кей.
— Вряд ли такое случится. К тому же у меня нет постоянного адреса.
— Понятно.
Он открыл кейс и передал мне светло-коричневый конверт, запечатанный прочной клейкой лентой. Я взял его и положил рядом с собой. Он еще раз подкинул серебряный доллар, подхватил его, затем спрятал в карман и поманил Трину, жестом показав, что просит счет. Я наблюдал за ним. Он уплатил и оставил два доллара чаевых.
Я рассмеялся.
— Что это ты развеселился, Мэт?
— Никогда не видел, чтобы ты платил по счету. И еще, помню, у тебя была привычка воровать чаевые.
— Времена меняются.
— Похоже, да.
— А чаевые я все же крал редко, но ведь сам знаешь — голод не тетка.
— Да уж.
Он встал и, поколебавшись, протянул мне руку, и я пожал ее. Он уже хотел было уйти, но я остановил его:
— Орел-Решка!
— Что?
— Ты сказал, что адвокаты, которых ты знаешь, после твоего ухода сразу вскрыли бы конверт.
— Могу прозакладывать свою задницу, что так и было бы.
— А почему ты уверен, что я этого не сделаю?
Он поглядел на меня с таким видом, будто я сболтнул какую-то глупость.
— Ты человек честный, — сказал он!
— Господи Иисусе! Ты же знаешь, что я брал на лапу. Разок-другой и тебе позволил откупиться.
— Да, но ты никогда меня не обманывал. Честность, она ведь тоже бывает разная. Я знаю, что раньше времени ты не откроешь конверт.
Не знаю, почему он пришел к этому заключению, но тут он был прав.
— Будь осторожен, — предупредил я.
— И ты тоже.
— Особенно когда переходишь улицу.
— Ладно.
— Берегись автобусов.
Он посмеялся моей шутке, но не думаю, что действительно нашел ее забавной.
В тот же день по дороге домой я остановился возле церкви и положил тридцать два доллара в ящик для подаяний. Затем уселся на заднюю скамью, размышляя об Орле-Решке. Это было самое меньшее, что я мог сделать, чтобы считать заработанными деньги, которые он мне дал.
Придя в номер, я поднял ковер и спрятал конверт под кроватью. Хотя горничная и чистит его иногда пылесосом, она никогда не передвигает мебель. Я опустил ковер и тут же забыл о конверте. Теперь каждую пятницу по телефонному звонку или записке я буду узнавать, что Орел-Решка жив и, стало быть, нет надобности вскрывать конверт.