Когда я проснулся, голова трещала, а во рту чувствовался неприятный привкус горечи. Записка на подушке Трины советовала мне позавтракать. Однако единственным, что могло мне помочь, была бутылка харперовского. Я приложился к ней, затем проглотил пару таблеток аспирина, который нашел в аптечке, и выпил чашку преотвратного кофе. Все это притупило чувство мучительной боли, которую я продолжал испытывать.
Погода была чудесная, воздух казался более свежим, чем обычно. Сизая дымка, окутывающая город, сегодня была менее плотной. Я направился в гостиницу, по пути купив газету. Время близилось к полудню. Я никогда не сплю так долго.
Теперь можно было связаться с Беверли Этридж и Теодором Хьюзендалем, чтобы сообщить: им ничто не угрожает да и никогда с моей стороны не угрожало. Любопытно, как они отреагируют? Испытают, вероятно, облегчение, хотя и возмутятся, что я разыграл их. Ну что ж, это уже их проблемы. С меня хватает моих собственных.
Очевидно, мне все-таки придется встретиться с ними лично. По телефону все не объяснишь. У меня не было желания увидеть их, но мне не терпелось разделаться с этой историей как можно быстрее. Два телефонных звонка, две короткие встречи, и просьбу Орла-Решки можно будет считать выполненной.
У стойки администратора я остановился. Корреспонденции не было, однако мне передали, что звонила мисс Стейси Прагер. Она оставила номер, по которому я должен был позвонить. Однажды я набирал его в ресторанчике «Львиная голова».
Оказавшись в номере, я просмотрел «Таймс». О смерти Прагера сообщалось под заголовком шириной в две колонки. Некролог и медицинское заключение о том, что смерть произошла от попадания пули в мозг. Констатировалось самоубийство. Моя фамилия не упоминалась. Как же его дочь могла узнать обо мне? Я вновь взглянул на записку. Стейси Прагер звонила накануне вечером, около девяти. Первый выпуск «Таймс» не мог попасть на улицы раньше одиннадцати или двенадцати.
Стало быть, ей сообщили мое имя полицейские. Или еще раньше — отец.
Я снял трубку, но тут же вернул ее на рычаг. Мне не очень хотелось разговаривать со Стейси Прагер. Не было ничего такого, что мне следовало бы от нее услышать, и я не знал, что могу ей сказать сам. От меня она, во всяком случае, не узнает, что ее отец — убийца. Этого не узнает и никто другой. Возмездие, оплаченное Орлом-Решкой, свершилось. Конечно, его дело так и будет числиться среди нераскрытых. Я знал, что полиции все равно, кто его убил, и не собирался открывать им на это глаза.
Я вновь поднял трубку и позвонил Беверли Этридж. Линия была занята. Тогда я позвонил Хьюзендалю, в его офис. Он обедал. Выждав несколько минут, я опять набрал номер Этридж, но линия еще не освободилась. Я растянулся на постели, закрыл глаза, и тут зазвонил телефон.
— Мистер Скаддер? Меня зовут Стейси Прагер. — Молодой, серьезный голос. — Извините, меня не было дома. После того, как позвонила вчера вечером, я села на поезд и поехала к матери.
— Я узнал о вашем звонке всего несколько минут назад.
— Ясно. Я хотела бы поговорить с вами. Я могла бы приехать к вам в гостиницу или в любое другое место, куда скажете.
— Я не уверен, что смогу вам быть полезен.
Последовала пауза. Затем она сказала:
— Возможно, вы действительно ничем не сможете помочь. Не знаю… Но вы последний, кто видел моего отца живым, и я…
— Я не видел его вчера, мисс Прагер. Я сидел в приемной, когда это случилось.
— Да, это так. Но дело в том… Послушайте, я все же хотела бы встретиться с вами, если это возможно.
— Не могу ли я ответить на ваши вопросы по телефону?
— Я бы хотела встретиться с вами лично.
Я спросил, знает ли она, где находится моя гостиница. Она сказала, что знает; чтобы добраться, ей понадобится не больше двадцати минут, и она сразу же позвонит мне из вестибюля.
«Каким образом она выяснила номер моего телефона?» — недоуменно подумал я, вешая трубку. В телефонном справочнике его, естественно, нет. Уж не известно ли ей об Орле-Решке и обо мне? Если Мальборо — ее приятель и если они вместе разрабатывали план…
В таком случае было логично предположить, что она считает меня виновным в смерти отца. И тут она была отчасти права: я и в самом деле чувствовал себя ответственным за то, что произошло с Прагером. И все же я не ожидал, что она приедет на встречу с маленьким револьвером в сумочке. Я подтрунивал над Хини, упрекая в том, что он насмотрелся боевиков, но сам-то я редко включаю телик.
Стейси приехала через пятнадцать минут. За это время я еще раз позвонил Беверли Этридж, но вновь услышал в трубке короткие гудки. Тут Стейси связалась со мной из вестибюля, и я пошел ее встречать.
Она оказалась высокой, стройной девушкой с удлиненным, узким лицом и глубокими, скорее даже бездонными глазами. Волосы у нее были длинные, прямые. Чистые, дорогие голубые джинсы и зеленовато-желтый кардиган поверх простой белой блузки. Сумка, явно сшитая из штанин других джинсов. Маловероятно, что в ней спрятан револьвер.
После того, как мы представились друг другу, я предложил выпить кофе; мы пошли в «Алое пламя» и заняли одну из кабин. Когда нам принесли заказ, я сказал, что очень сожалею по поводу смерти ее отца, но не представляю, почему она захотела увидеться со мной.
— Я не знаю, почему он покончил с собой, — заявила она.
— И я этого не знаю, — ответил я.
— В самом деле? — Ее глаза внимательно изучали меня. Я попытался представить, какой она была несколько лет назад, когда баловалась всякими пилюлями и травкой и была достаточно легкомысленна, чтобы задавить ребенка и уехать. Сделать это оказалось довольно трудно: девушка, сидевшая напротив меня за обтянутым термостойким пластиком столиком, ничуть не напоминала легкомысленную прожигательницу жизни. В ней ощущались внимательная сосредоточенность, сдержанность и серьезность, и, хотя она была глубоко травмирована смертью отца, чувствовалось, что у нее хватит силы воли, чтобы перенести эту трагедию, не сломавшись.
Она сказала:
— Вы детектив?
— Более или менее.
— Как это понять?
— Я выполняю кое-какие частные поручения. Ничего интересного. Если так можно выразиться, я вольный стрелок.
— И вы работали на моего отца?
Я отрицательно покачал головой.
— Я видел его всего один раз, на прошлой неделе, — сказал я и повторил то же, что сообщил вчера Джиму Хини. — Поэтому, в сущности, я не знал вашего отца.
— Очень странно, — произнесла она.
Она помешала свой кофе, добавив сахара, сделала глоток и поставила чашку на блюдце. Я спросил, что именно ей кажется странным.
Она сказала:
— Я видела отца позавчера вечером. Он ждал в моей квартире, когда я вернусь с занятий. Мы вместе поужинали. Так он обычно делает… делал — один-два раза в неделю. Но почти всегда он предупреждал меня об этом телефонным звонком. Но в тот раз предварительного звонка не было. Отец сказал, что решил встретиться со мной просто потому, что ему это внезапно пришло в голову. Он рассчитывал, что все же дождется меня дома.
— Понятно.
— В тот вечер он был очень расстроен. Не знаю, насколько точно это слово определяет его состояние. Он был сильно взволнован: казалось, его беспокоит какая-то сложная проблема. Его настроение всегда отличалось неустойчивостью. Если все шло хорошо, он испытывал воодушевление; если появлялись трудности, впадал в депрессию. Когда я занялась патологической психологией и стала изучать маниакально-депрессивный синдром, я не могла не думать о том, что почти все симптомы этой болезни просматриваются у отца. Я не хочу сказать, что он был душевнобольным, но для него была характерна такая же резкая смена настроений. Это не мешало ему жить, просто такая уж у него была нервная система.
— И он был в депрессии позапрошлым вечером?
— Не только. Это была смесь депрессии с гиперактивным возбуждением, которое вызывает, например, амфетамин. Не знай я, как он относится к наркотикам, я могла бы предположить, что он и в самом деле принял это средство. У меня был в жизни период, когда я баловалась наркотой, и он недвусмысленно дал понять, как к этому относится. Словом, для подобного предположения не было ни малейших оснований.
Она еще отпила кофе. Нет-нет, в ее сумочке нет револьвера. Стейси — очень открытая девушка. Будь у нее оружие, она тут же пустила бы его в ход.
— Мы поужинали в китайском ресторанчике, неподалеку от моего дома, — сказала она. — На Аппер-Вест-Сайд. Он почти не притрагивался к еде. Я была очень голодна, но мне быстро передалось его настроение, и я потеряла аппетит. Говорил он довольно бессвязно. Выражал беспокойство обо мне. Несколько раз спрашивал, не употребляю ли я больше наркотики. Я ответила ему, что нет. Интересовался моими занятиями: довольна ли я избранным предметом; уверена ли, что смогу зарабатывать себе на жизнь. Хотел знать, не испытываю ли я к кому-нибудь романтической привязанности. Я ответила, что у меня нет ничего серьезного. А затем он спросил, знаю ли я вас.
— В самом деле?
— Да. Я ответила, что единственный Скаддер, известный мне, это мост Скаддер-Фоллз. Он также поинтересовался, не была ли я когда-нибудь в вашей гостинице — он назвал ее, — и я ответила, что нет. Он сообщил, что вы там живете. Я так и не поняла, к чему он клонил.
— Я тоже этого не понимаю.
— Еще он хотел знать, не встречала ли я человека, который все время подкидывает серебряный доллар. Он вынул монету в четверть доллара, подбросил ее над столом, показав, как это делает тот человек. Я сказала, что не видела такого, и спросила, здоров ли отец. Он ответил, что прекрасно себя чувствует, и попросил не беспокоиться за него. Если с ним что-нибудь случится, сказал отец, я должна держать себя в руках и не переживать.
— И это усугубило ваше беспокойство?
— Конечно. Я боялась… боялась всевозможных бед, но не решалась даже подумать о них. Первым моим предположением было то, что он ходил к доктору и у него обнаружили какую-то болезнь. Вчера вечером я позвонила врачу, который обычно за ним наблюдает. Но он сказал, что не видел моего отца с ноября, когда тот проходил ежегодную диспансеризацию, и что его здоровье в порядке, если не считать легкой гипертонии. Возможно, конечно, что он ходил к другому специалисту, и тот поставил ему какой-то страшный диагноз, но об этом может стать известно лишь на аутопсии. Ведь в таких случаях, мистер Скаддер, обычно производят аутопсию?
Я посмотрел на нее, но ничего не ответил.
Она продолжила:
— Когда я узнала, что он покончил с собой, я не удивилась.
— Вы предполагали такой исход?
— Неосознанно. Я вроде и не ожидала этого, но когда я услышала о том, что произошло, общая картина как бы стала законченной. Так или иначе я догадалась, что́ у него на уме, поняла, что он старался оборвать все нити, связывавшие его с жизнью. Но я не представляю, почему он это сделал. Когда я узнала, что в это время вы находились там, то вспомнила, как он спрашивал, не видела ли я вас. Я подумала, что между тем, что его волновало, и вами есть некая связь. Может, у него были какие-то серьезные проблемы и вы проводили для него расследование? Полицейский сказал, что вы детектив, и я подумала… Просто ума не приложу, что все это значит.
— Для меня загадка, почему он упомянул мое имя.
— Вы делали что-нибудь для него?
— Нет, мы общались недолго, мне надо было только подтвердить сведения о другом человеке — пустяковое дело.
— Но я не вижу в этом никакого смысла.
Поразмыслив, я добавил:
— Но на прошлой неделе мы говорили довольно долго. И может, я сказал что-нибудь такое, что произвело на него глубокое впечатление. Не представляю себе, что именно. В разговоре мы затронули много тем, не исключено, что одна из них, без моего ведома, показалась ему особенно важной.
— Очевидно, мне придется довольствоваться этим объяснением.
— У меня нет другого.
— Что бы это ни было, он, видимо, был глубоко потрясен. Он только упомянул ваше имя, потому что не мог поделиться со мной тем, что вы ему сказали. Отец не мог мне раскрыть, что это для него значило. Когда секретарша доложила о вашем приходе, это, очевидно, ускорило трагическую развязку — последовало нажатие на курок.
Она была, безусловно, права: мое появление и в самом деле подтолкнуло его к пропасти.
— Не могу понять — при чем тут серебряный доллар? Может, он вспомнил слова из песни: «Раскрути серебряный свой доллар — по полу покатится он, круглый»? О чем говорится в следующей строке? Кажется, о том, что женщина не узнает, какой ей достался хороший мужчина, пока не лишится его. Что-то вроде этого. Может, он хотел сказать, что над ним нависла угроза лишиться всего? Не знаю. Боюсь, в последние дни в его мыслях была полная путаница.
— Вероятно, он был в большом напряжении.
— Вероятно. — На миг она отвернулась. — Он ничего не говорил вам обо мне?
— Ничего.
— Вы уверены?
Я прикинулся, будто сосредоточенно размышляю, затем подтвердил, что уверен.
— Я надеюсь, он понимал, что со мной теперь все в порядке. Это самое главное. Если он решил умереть, я надеюсь по крайней мере, что он знал: со мной все о’кей…
— Конечно, он знал это.
Чувствовалось, что она много пережила с тех пор, как ей сообщили о смерти отца. Да нет, пожалуй, она начала нервничать раньше — тем вечером в китайском ресторанчике. И сейчас ей было невероятно тяжело. Но она не собиралась плакать. Нет, эта девушка не из тех, у кого глаза на мокром месте, у нее сильный характер. Будь у ее отца хоть половина подобной силы воли, он не покончил бы с собой. Прежде всего он велел бы Орлу-Решке уматывать ко всем чертям и не стал бы платить деньги за молчание. Ему не пришлось бы убивать человека, а затем совершать еще одно покушение. Она была куда сильнее его. Не знаю, можно ли гордиться подобной чертой характера. Это ведь не заслуга: либо она есть — либо ее нет.
Я сказал:
— Значит, в последний раз вы виделись в китайском ресторанчике?
— Да. Затем он проводил меня пешком до дома, а потом уехал.
— Который был час, когда вы расстались?
— Не помню. Наверное, около десяти-десяти тридцати, может, позднее. Но почему вы об этом спрашиваете?
Я пожал плечами:
— Да просто так. По привычке. Много лет я был полицейским. А когда копу нечего сказать, он начинает задавать вопросы. Не важно, какие.
— Это интересно. Похоже на приобретенный рефлекс.
— Полагаю, так это и называется.
Она глубоко вздохнула.
— Ну что ж, — сказала она. — Благодарю вас за то, что встретились со мной. Я отняла у вас много времени.
— Ну, времени у меня больше чем достаточно, и я не очень переживаю, если даже теряю его понапрасну.
— Я просто надеялась узнать что-нибудь… о нем. Я почему-то думала, что он оставил мне записку или письмо. Я никак не могу поверить, что он мертв, и, вероятно, поэтому не могу свыкнуться с мыслью, что от него не будет больше никаких вестей. Я думала… да это не важно. Во всяком случае, я хочу поблагодарить вас.
Мне было неприятно слышать от нее слова благодарности: у нее не было решительно никаких причин выражать мне признательность.
Через час-другой я все же дозвонился до Беверли Этридж и сказал, что должен ее повидать.
— Я думала, мы встретимся не раньше вторника.
— Я буду ждать вас сегодня вечером.
— Это невозможно. У меня еще нет денег, а ты обещал дать мне неделю.
— Нам надо поговорить о другом.
— О чем же?
— Это. не телефонный разговор.
— Господи, — сказала она, — я никак не могу встретиться с тобой сегодня, Мэт. Я занята.
— Но ведь Кермит сегодня играет в гольф.
— Это не значит, что я буду скучать дома одна.
— Нет, разумеется.
— Ну и зануда же ты! Я просто приглашена на прием. Очень респектабельный прием, все будут в строгих одеждах. Если тебе так приспичило, мы могли бы встретиться завтра.
— Считай, что мне приспичило.
— Где и когда?
— Как насчет «Клетки попугая»? Часов в восемь.
— «Клетка попугая»? Ну и затрапезное местечко!
— Пожалуй.
— Как раз под стать мне?
— Я этого не говорил.
— Да уж, ты всегда ведешь себя как настоящий джентльмен. Итак, в восемь часов в «Клетке попугая».
Конечно, я мог бы ей сказать, чтобы она расслабилась, поскольку игра закончена; мог бы избавить ее от напряжения хотя бы в этот последний день. Но я не стал этого делать, подумав, что она отлично владеет собой и наверняка продержится еще чуть-чуть. К тому же мне хотелось видеть ее лицо в тот момент, когда я сниму ее с крючка. Почему — я и сам не знал. Может, дело в том, что между нами при встрече возникает что-то особенное, словно пробегает какой-то ток. Но так или иначе, я хотел увидеть ее реакцию, когда она узнает, что угрозы больше нет.
Ничего подобного я не чувствовал по отношению к Хьюзендалю. Я позвонил в офис, там его не было. Не оказалось его и дома, но я поговорил с женой. Передал ей, что завтра в два часа зайду в его офис, но предварительно утром перезвоню, чтобы подтвердить встречу.
— И еще, — сказал я в заключение, — передайте мужу, что ему абсолютно не о чем беспокоиться. Все вот-вот уладится и будет в полном порядке.
— Он поймет, что вы имели в виду? — спросила она.
— Да, конечно.
Я немного подремал, затем перекусил поблизости во французском ресторанчике, вернулся в номер и раскрыл книгу. К одиннадцати часам мне стало казаться, что я нахожусь не в гостиничном номере, а в монастырской келье: я едва не уснул. Дело в том, что я читал «Жития святых».
Собирались тучи, похоже было, что скоро пойдет дождь. Улицы еще не опустели окончательно. Я отправился в бар Армстронга, за угол. Трина с улыбкой подала мне мое пойло. Я просидел там около часа и все это время напряженно думал о Стейси Прагер и еще более напряженно — об ее отце. После встречи с девушкой я вновь почувствовал вину за то, что произошло с Прагером. Но, с другой стороны, я был склонен согласиться и с тем, что накануне говорила Трина. У него действительно было право предпочесть именно такой выход, разом избавившись от всех бед. К тому же его дочь теперь уже никогда не узнает, почему он это сделал, как не узнает и об убийстве Орла-Решки. Конечно, сам факт его смерти вызывал ужас, но трудно было придумать другой сценарий, который бы лучше соответствовал ситуации.
Я попросил счет, Трина тут же принесла его и положила на край стола. Пока я отсчитывал деньги, она сказала:
— Ты выглядишь сегодня немного бодрее.
— Правда?
— Самую малость.
— Я давно не спал так крепко.
— Да? Как ни странно, и я тоже.
— Вот и отлично.
— Уж не совпадение ли это?
— И еще какое!
— Значит, есть кое-что посильнее снотворных пилюль.
— Однако и этим нельзя злоупотреблять.
— А то еще привыкнешь!
— Это точно.
Какой-то посетитель, сидевший через два стола от нас, пытался привлечь ее внимание. Она бросила на него быстрый взгляд и вновь повернулась ко мне:
— И все же я не думаю, что это когда-нибудь войдет в привычку. Ты уже в возрасте, а я пока молода; ты чересчур замкнут, а у меня то и дело меняется настроение. К тому же мы оба, честно говоря, чудаковаты.
— Святая правда.
— Однако иногда неплохо встречаться.
— Верно.
— Можно даже сказать — хорошо.
Я погладил ее руку и улыбнулся. Быстро усмехнувшись в ответ, Трина сгребла мои деньги и направилась к тому зануде, который продолжал знаками что-то ей показывать. Проводив ее взглядом, я встал и направился к двери.
Уже шел дождь — холодные струи хлестали меня по лицу. Ветер мешал идти. Ощущение, было не из приятных, и я было заколебался: не вернуться ли в бар и там переждать непогоду. Однако дождь мог продолжаться до утра, и я решил, что не стоит возвращаться.
Как обычно, я побрел к Пятьдесят седьмой улице. Приближаясь к лавке «Сартор Резартус», я заметил, что кто-то стоит в подъезде. Вероятно, старая нищенка. Это было странно: обычно в такие вечера, как этот, она не показывалась. Но дождь пошел только что, и я решил, что женщина заняла свое место пару часов назад, потому и оказалась застигнутой врасплох.
Я нащупал в кармане мелочь, надеясь, что она не будет разочарована: не могу же я каждый раз давать ей по десять долларов! Тот вечер был особенным — она спасла мне жизнь.
Я уже приготовил монеты; дверь открылась, но из подъезда вышла не старуха, а Мальборо. И в руке у него был нож.