- Ноланд, номер 14759180! Ты ведь знаешь, что я постоянно нахожусь на корабле, не правда ли? - сказал он.
Я не помню, чтобы хоть раз видел его таким большим. Весельчак. И чем дальше, тем свирепее становилось его веселье.
- Я знаю, что здесь что-то неладно.
- Не совсем правильно, Ноланд, насчет "неладно". Просто ты сам нереален, понимаешь?
У меня на поясе висел матросский нож. Но если я нереален, разве я смогу причинить ему неприятности?
- Ты пришел из-за того, что я предал Джесса?
- Не только. У тебя много грехов.
За Фермером был не холодильник, а что-то другое. Глаза не могли справиться с этим. Там была пустота, но какая-то искаженная и неестественная. Словно во время разговора с приятелем вдруг замечаешь сквозь его глаза то, что находится за ним. Значит, нереален Фермер?
С этой мыслью я бросился вперед, выхватывая в прыжке нож. Мы были совсем рядом, и я всадил лезвие под ребра Фермера. Это было достаточно реально! Но он продолжал смеяться, смеялся над тем, как мы рухнули и покатились по палубе. Его улыбка... нет, мир завертелся... его улыбка воняла, а глаза... Глубина взгляда заворожила, увлекла меня внутрь, в аккуратные глазные впадины, куда вползали, продираясь сквозь грязную пелену, белые изящные червячки. Сквозь эту пелену я внезапно провалился в сознание.
Когда пелена спала, оказалось, что я лежу на палубе. Еще не открыв глаза, я ощутил под собой ее теплоту, почувствовал на щеке луч солнца. Собрав силы, я открыл глаза. Рядом со мной, страшно зевая в вечном сне, лежал пристегнутый к антиграву труп, который мы недавно затащили в холодильник. Атакуя Фермера, я, наверное, случайно отключил его антигравитационный блок. Я поблагодарил свою счастливую звезду за то, что галлюцинация была такой короткой. Иногда, когда подступают головные боли, я проваливаюсь в мрачное подземелье своей души на долгие часы. При этом, бывало, я еще и ходил.
Окинув взглядом палубное оборудование, я заметил Ди Скумпсби. Он перегнулся через ограждение и изумленно глядел в воду. Может, высматривает следующий труп?
Не обращая внимания на головную боль, я присел рядом с покойником. Похоже, Сандерпек был прав. На палубе лежал старик в дорогой одежде, с красивым кольцом на испещренной прожилками руке. Кем был этот несчастный старый тюк, выбравший прогулку у моря для своего последнего вздоха? Отведя глаза, я засунул руку под пиджак мертвеца и нашарил внутренний карман. Там оказались бумажник и тонкая стопка писем, стянутая резинкой. Я взял их к себе.
Под правой рукой трупа виднелся красный рычаг пуска антиграва. Я плавно потянул его. Послышалось гудение, почти неразличимое в шуме корабля. Труп зашевелился, начал подниматься. Я крепко обхватил его, переправил обратно в холодильник и запер дверь. Потом вернулся в каюту, чтобы просмотреть письма.
ГЛАВА 2
К обеду я был полностью очарован письмами. Еда пахла, как всегда, чересчур пронзительно - искусственный запах, герметичная упаковка. Да и сама она была искусственной, так что я регулярно глотал на десерт пару витаминов. Это хоть как-то поддерживало обмен веществ в измученном организме. Несмотря на снотворное Сандерпека, уснул я не сразу, настолько меня взбудоражили письма.
Их было шесть и еще одна телеграмма. Все написаны девушкой по имени Джастин. Это были любовные письма.
Впрочем, не совсем любовные. Многие затрагивали политику и дела некоторых африканских республик. Я мало смыслил в политике и еще меньше - в запутанном африканском многообразии. Эти места я пропускал.
Во времена описываемых мною событий на планете был мир. Тогда против нашей мрачной социальной системы выдвигалось множество изжеванных аргументов, но я всегда повторял, что за мир следует платить не скупясь. В течение нескольких лет мы постоянно слышали об угрозе войны между республиками Африки - возмужавшими молодыми народами, чьи технологии часто превосходили европейские и американские. Но, наконец, великий и могущественный Саид Абдул эль Махассет стал президентом Африки и принес своим народам временный мир.
Я упоминаю о политике лишь потому, что это пригодится позже. Но тогда, в своих лихорадочных поисках чего-нибудь личного о Джастин, я пропускал все, что касалось африканских дел.
Конечно, письма были короткими. Два письма занимали всего по страничке. Они раскрывали горячую и сложную личность... Нет, не раскрывали, а лишь намекали. Уже после нескольких предложений мне стало казаться, будто я очень близок к Джастин. Возможно, потому, что эти письма, подобно всем великим письмам о любви, были слегка неприличными. Или казались таковыми в моем восприятии.
Я потратил довольно много времени, чтобы разобрать их. Джастин, конечно же, была незаурядной и образованной девушкой. Ведь она умела читать и писать. Когда-то меня самого, как ребенка, учил Марк Джордил. Его губы, выделяя слога, забавно двигались. В течение многих лет моей работы на ферме, попадая в тайник с книгами, я был очень доволен, что умею читать. Позже, в море, мне вполне хватило приобретенных навыков, чтобы делать пометки в блокноте. Но мой талант оказался запущенным - в пределах тысячи миль не было ни одной книги. И сейчас чтение писем Джастин было для меня мучительным.
Все они были адресованы человеку по имени Питер.
"Я совершенно серьезна, - писала она, - и буду делать то, что необходимо делать. В этом, любимый, мои возможности соответствуют твоим. Ты уже мог, наверное, почувствовать, что мое сердце искренне повинуется твоему".
Вероятно, они принадлежали к какой-нибудь религиозной секте; в городах процветали тысячи верований, многие ничем не лучше обычных суеверий. В том самом письме Джастин писала:
"Когда мы вместе, нам кажется, что нас что-то разъединяет, а когда мы в разлуке - мы оказываемся вместе! Я черпаю силы из слабостей мира и спрашиваю, что будет тебе приятнее, Питер, чтобы я жила для тебя или умерла ради тебя?"
Многого я просто не понимал. Но именно эта неясность, а также близкие и загадочные чувства женщины обдавали меня теплотой.
Я рисовал ее в своем воображении. Какой она была? Темноволосой, светлой, полной или худенькой, какие у нее губы, глаза? Передо мной промелькнули все сладострастные подробности, но, как это ни печально, в них наверняка не было ничего близкого к истине.
Мне никогда не доводилось встречаться с подобной женщиной. Предчувствие смерти, висящее над ней, делало ее еще более притягательной. Я завидовал Питеру. Он, кажется, занимал высокое положение в Англии, но какое именно - я не разобрал. Мне удалось узнать, что он остался в Африке и должен был принять какое-то опасное и рискованное решение. В письмах упоминался президент Африки эль Махассет. И хотя я не разбирался в политике, но все же понял, что Джастин и Питер были замешаны в каком-то заговоре. Последнее письмо было написано позавчера.
"Да, ты, как всегда, прав, - так начиналось одно из писем. - Мы должны расценивать нашу любовь, как мелочь, которая касается только нас. Дело важнее. Я пытаюсь говорить это себе, оставаясь собой. Чтобы спасти мир, мы должны забыть о нашей любви, но я не смогу спасти мир, если лишусь тебя. Ты мой милый и преданный изверг. Я должна иметь и тебя, и дело. Ты действительно сможешь приехать сюда без самообвинений? Я пошила себе новое платье для роскошных ужинов. Абсолютно черное, оно будет так же хорошо утром, как и вечером. Ты должен приехать и убедиться, что я не лгу".
Чем они занимались, где жили, как выглядели - я не знал. Я установил лишь то, что она жила в отеле, но, к сожалению, она никогда не писала своего адреса. Я пытался нарисовать ее в своем воображении, представить себе, какой у нее голос, дотронуться до нее, одетой в платье, которое "так же хорошо утром, как и вечером".
В конце концов я погрузился в сон, а письма, прошелестев, мягко опустились на мою грудь.
Тот день описывать легко, потому что я радовался тому, что когда-нибудь разыщу Джастин. (Что значили по сравнению с ней те женщины, которых я знал, когда был ландсменом? Все они были, словно обглоданные кусты, от которых стараешься убежать, как можно скорее. ) Теперь я понимаю, что мои записи это не только воспоминания о прошлом, но и творчество ради истины. Перед самим собой я должен быть честным. Запомните это на тот случай, если я забуду сказать об этом позже. Но будучи абсолютно честным, я все равно не могу вспомнить то, что происходило на том жутком корабле двадцать лет назад. Двадцать лет - слишком большой срок. Я другой, я был другим.
Но до сих пор я помнил то, что чувствовал, читая письма Джастин, до сих пор слышал шелест страниц на моей груди.
После сна голова стала легче. Возможно, из-за женщины по имени Джастин. Я был в море уже почти девятнадцать месяцев, и печальный способ доставки корреспонденции произвел на меня сильное впечатление. Когда я поднялся на мостик, чтобы проверить автокапитана, над морем вставало солнце. Приближалось тепло дня.
Наша скорость снизилась. Море было неспокойно, к тому же на горизонте виднелись рифы. Самая дальняя их кайма скрывала мрачное северо-западное побережье Африки - место, где Атлантический океан встречался с пустыней Намиба. Я вызвал корму, чтобы узнать, как идет починка автонавигатора. Абдул Демоне ответил почти сразу.
- Боюсь, что не очень успешно, капитан, - сказал он.
Его лицо на экране было озадаченным. Он потер лоб и произнес:
- Дело в том, что перегрелся робот-ремонтник, и я теперь пытаюсь его запустить. Надеюсь, вскоре справлюсь.
- Боже мой, парень, плюнь на работу и берись за навигатор. Он понадобится еще до наступления темноты. Что ты себе думаешь?
- Я проторчал здесь все утро.
- Меня это не волнует. Мне нужен результат. Какой ремонтник не задействован?
- С главной палубы.
- Вот его и возьми. Ты должен был доложить об этом раньше.
- Я вызывал мостик, сэр, но там никого не было.
- Ладно, принимайся за дело, Демоне.
Я выключил экран. В любой момент меня могли вызвать, и я был вынужден торчать на мостике или где-то поблизости. Как постепенно исчезали грузовые корабли, точно так же исчезали и люди с автоматизированных кораблей исчезали, но не все. Последний шаг в автоматизации никогда не будет сделан. Его, конечно, стремятся сделать, но что-то глубинное в человеческом сознании удерживает от такого логичного и естественного завершения. Те обязанности, которые лежали на нашей скудной команде, были ничтожны и могли выполняться гораздо эффективнее кибами и роботами. Наверное, людям просто-напросто становилось жутко при мысли об огромных серых кораблях, бесшумно плывущих в океане и лишь иногда заходящих в порты, о кораблях без человеческой фигуры у штурвала.
Так мы и жили, как паразиты, скорее мешая, чем помогая кораблю. Чувство собственной бесполезности возрастало, когда мы заходили в порты. В старые времена, - я читал об этом, - гавань была оживленным местом. Возможно, и грязным, но человеческим. Современный док - это огромная металлическая пасть. Вы попадаете в нее и проглатываетесь машинами. Машины разгружают, машины выплевывают новые инструкции, машины наблюдают за тем, чтобы вы снова быстренько отправились в путь.
Сейчас работают всего несколько портов. Большие доки быстро заменяют груз. В прежние времена благодаря людской неразберихе и таким институтам, как профсоюзы, можно было надолго застрять в порту, получив заодно береговой отпуск перед новым рейсом. Совсем другое дело теперь. Вся жуткая операция погрузки-разгрузки занимает всего пару часов. А потом вы снова в своей вечной ссылке, часто так и не увидев хотя бы одного человека, прекрасно зная, что страна переполнена людьми. Самое смешное в моей работе - это непрерывное томление одиночеством в мире, где одиночество является ценнейшим товаром.
Силой, сделавшей порты столь эффективными, был голод. Даже в большей степени, нежели автоматика. Очень сложно объяснить, как все страны, даже такие, как Америка и Европейские Штаты, стали настолько худосочными.