Главное в этой жизни — не опоздать…
Взвизгнули ржавые петли, лязгнул засов. «Опять смазать не удосужились, — Зуев поёжился от выступивших мурашек. — Ну, здравствуй, родная темница…».
«Родная темница» в лице заспанного дежурного, не особо радовалась его возвращению.
— Ты бы ещё пораньше приперся! Все люди — как люди, понятие имеют….
— Хватит дрыхнуть! Там, — Зуев кивнул в сторону закрывшейся двери, — рассвело уже! Сходил бы, прогулялся!
— Нет уж, увольте, меня и здесь не плохо кормят.
— А что? — Зуев хитро прищурился. — Давай, пошли. Если хочешь, даже с собой могу взять.
В отличие от других разведчиков, Илья был одиночкой, напарников никогда не брал, полагая, что каждый должен отвечать за себя сам.
— Свят-свят! С кем бы другим — еще куда ни шло. А с тобой, того гляди, костей не соберёшь….
— Трусишь? — Зуев фыркнул. — А там солнышко, небо голубое… — он знал, что дежурный и в самом деле был трусоват, поэтому всегда пользовался случаем поддеть его. — Эх, ты, крыса подземная…
Что касается его самого, то ничего страшного в прогулках по поверхности Зуев не находил. Главное — не лезть на рожон самому. А зверьё? Зверьё всегда было мудрее людей…
— О, Илья, привет! — в двери «предбанника» материализовался начальник охраны Хитров, — Антон, — дежурный, явно смущённый неожиданным появлением начальства, подскочил, — буди старшого…
— Ну, как, они там, сегодня, текут? — это уже разведчику. Они — это реки, Ока и Волга, каждый раз, когда Зуев поднимался наверх, он ходил на Откос, и об этой его странности на станции знали все.
— А что им сделается? Текут, конечно…
— К Шамину зайдёшь? Он спрашивал, отчёта ждёт.
— Подождёт…
Покончив с обычными в таких случаях процедурами, вымывшись и переодевшись, Зуев поспешил домой. Отчёт он составит потом. Главное сейчас — Маша. Жена никогда не выказывала своего беспокойства, но он знал, что она каждый раз с нетерпением ждёт его.
— Доброе утро! — дежурный поцелуй, в щёку.
— Привет! Чай горячий, будешь? — глаза радостно сверкнули.
Чай…Чай — это хорошо, чай — это замечательно. «Чай не пьёшь — какая сила…».
— Спрашиваешь! Я когда отказывался? — принюхался к запаху, — Ммм, божественно!
Запах действительно был приятным, горьковатым и пряным одновременно. А ещё, (или это ему показалось?), как мёдом пахнуло. Хотя и запах, и вкус мёда давным-давно забылись…
Зуев, пока жена наливала в кружки душистый настой, украдкой наблюдал за ней. Он вообще всегда любил смотреть, как она хозяйничает, наливает ли чай, или штопает порвавшиеся вещи — тогда их убогое, крошечное жилище казалось ему настоящим домом, тёплым и уютным. Хорошо…
Как же она сдала, всё-таки…Ввалившиеся глаза в темных полукружьях, заострившиеся скулы, цыплячья шейка в вырезе ношеного свитера….Пальцы на руках — как спиченки…
Сердце от жалости защемило…
— Ты сегодня хорошо выглядишь….
Подбодрил…О том, какую глупость сморозил, он сообразил, ещё не договорив фразу до конца. Виновато поглядел в сторону жены: «Машенька, прости балбеса, я не хотел». Ох, вроде пронесло…Руки только дёрнулись. Или показалось? Эх, дурак, дурак… Воистину: «Хотели как лучше…». А что получилось — сами знаете.
— Кипяточку подлей, — на самом деле он уже напился, но надо же было как-то исправлять ситуацию.
Маша долила и себе. Чай они оба любили, только Зуев с сахаром, а жена — нет (сладкое вкус перебивает). Речь, правда, шла о том, настоящем чае, который давно уже был на вес золота. Но «на безрыбье и рак — рыба». Тем более что напиток не только пах весьма приятно, но и действительно был вкусным. С медовым привкусом… И из чего, интересно, его мешают?
— Завтрак там, под подушкой. Будешь? Я закрыла, чтоб не остыл.
В переводе на нормальный язык это значило, что пойти и подогреть ему еду сил уже не хватит!..
Деревянным голосом спросил:
— А сама-то ела?
— Угу, — а глаза отвела…Врёт!..
Сколько там остаётся, после того, как есть перестают?!..
В носу предательски защипало…
Между собой они никогда не обсуждали её болезнь — оба знали, что помочь нечем, и что скорый конец неизбежен. Смотреть на то, как жена тает на глазах, как пытается скрыть, что с каждым днем слабеет, просыпаться по ночам от её стонов и знать, что ни чего не можешь для неё сделать — это для Зуева было невыносимо. Поэтому последнее время он всё чаще и чаще стал уходить наверх. Маша не протестовала — ей тоже так было легче.
— Илья? Что-то случилось?
— Да нет, просто устал, — «устал» — универсальная отговорка. Зуев притянул жену к себе и легонько подул в ухо.
— Ой, щёкотно, же, — женщина засмеялась. — Перестань, ешь лучше.
— Давай со мной, а то неудобно: я буду жевать, а ты на меня смотреть?
— А я не буду смотреть, ешь!
Она действительно сначала отвернулась, сделала вид, что читает, но всё-таки не выдержала, повернулась к нему.
— Как там сегодня, — Маша кивнула головой куда-то вверх и в сторону, — что нового?
Что она имеет в виду, Зуев понял без объяснения.
Как-то так получилось, что мало кто из нижегородцев замечал это удивительное явление: в месте слияния двух рек, Волги и Оки, вода была двуцветная. Темно-синяя — от Волги, и мутно-коричневатая — от Оки. Реки так и текли от Стрелки какое-то время, не смешиваясь друг с другом, разделённые как бы невидимой чертой. Сверху, с Откоса, и из кремля, особенно в солнечный день, «водораздел» просматривался особенно чётко. Впервые Зуев увидел это совсем маленьким, мама показала («Илюша, смотри-ка, чего покажу»), и с тех пор постоянно ходил туда, сначала с ней, потом один. Потом водил друзей, девушек…
А потом, в одночасье, рухнул привычный мир…
Первое, что сделал Зуев, выбравшись наконец-то на поверхность, это пошёл на Откос: он внезапно почувствовал жгучее желание убедиться, что хоть что-то здесь осталось прежним. И реки не обманули его. Для них ничего не изменилось. Воды Волги всё также были тёмно-синими, а воды Оки — мутными, коричневатыми… И так же, как и раньше, они не спешили смешивать их друг с другом…
С тех пор он стал ходить на Откос каждый раз, как поднимался на поверхность…
— Всё как обычно, развалины — разваливаются, а реки — текут.
Обычный вопрос, и обычный ответ. Ритуал, своего рода. Потом он, конечно же, расскажет ей, где был, и что видел в этот раз. Расскажет, как рассказывают сказку маленькому ребёнку: о том, что там так же светит солнце, что небо такое же голубое, что там, где когда-то были клумбы, стали опять появляться цветы… И эта сказка будет обязательно с хорошим концом.
Маша опять уткнулась в книгу. В молчании прошло несколько минут, потом женщина тихо спросила:
— А мне с тобой можно?
Илья от неожиданности поперхнулся и перестал есть.
— Илья, мне с тобой можно? — повторила она. — Наверх.
Зуева как холодным дождём окатило: идиот… Он положительно просто идиот. Нет для неё больше хорошего конца, есть просто ко-нец… Без неба, без солнца, без этих самых несчастных цветов…
— Ты действительно хочешь? — спросил он на всякий случай. — И сил хватит? — про себя он уже решил — не хватит, так на руках понесёт.
— Дойду, — Маша кокетливо поправила волосы, улыбнулась. — Сам же сказал, что хорошо выгляжу.
— Тогда нечего рассиживаться, дел много, а вставать рано.
«Утро добрым не бывает». Эта древняя присказка очень точно подходила к сегодняшнему Машиному состоянию. Ночка выдалась ещё та — забыться удалось только к утру. Слава Богу, Илья не видел, как она тут корчилась. Не видел, и не узнает. Уж она-то об этом позаботится! Хотя, заботиться-то, как раз, с каждым днём всё труднее. Зеркало она забросила подальше — любоваться не на что. Но что зеркало? Достаточно соседских взглядов, да шушуканья за спиной. Правда, как раз сегодня рискнула, нашла спрятанный с глаз долой осколок, взглянула на себя, любимую… О, да, что ни говори, а красота — страшная сила…
Хоть и не надеялась увидеть там Василису Прекрасную, но всё равно… Больно уж портрет-то страшненький. Личико с кулачок, носик остренький, волосики торчат… Жуть! Но даже не это главное! «И почему у одуванчика такие толстые щёки и такая тоненькая шейка?». Толстых щёк у неё отродясь не наблюдалось, сейчас — тем более. Сейчас эти толстые щёки с успехом заменяют уши. Огромные, каждое — размером с её теперешнюю физиономию! И то-о-ненькая шейка! Слезам достойно… Никогда и не думала, что она такая лопоухая…Что бы придумать такое, чтоб эти проклятущие уши спрятать? И угораздило же её еще и постричься…
Да ну его, это зеркало. Одно расстройство. Будем думать о приятном.
«Приятное» — это Илья, муж, любимый мужчина. «Самый, самый, самый…». Его не было уже сутки, почти двадцать четыре часа, но скоро он вернётся. Он обязательно вернётся, целый, и невредимый. А она будет его встречать. Припасёт завтрак. Чай заварит, как он любит. А когда Илья придёт, они будут этот чай пить. Они всегда, если есть возможность, пьют чай вместе. Илья будет молчать — устал, не до разговоров. И она тоже будет молчать. А вот после того, как он отдохнёт, и доделает свои дела — наступит её время…
Вот тогда он обязательно расскажет ей, какое там сегодня было небо, шёл ли дождь, или солнышко светило. И про то, что на площади, в клумбе взошли цветы. А она попеняет, что не принёс. Он смутится: не догадался…
О, вроде, идёт! Маша прислушалась: точно, он. Интересно, там, наверху, он так же топает?
Провела по волосам (господи, эти уши…), по-быстрому оглядела себя, зачем-то подёрнула джемпер…
— Доброе утро! — чмокнул в подставленную щёку.
— Привет! Чай горячий, будешь? — что спрашивать, конечно, будет. Жалко, что без сладкого: муженёк-то не только топает, как медведь, но и сладкоежка такой же.
— Ты сегодня хорошо выглядишь…
Упс… Руки дёрнулись, чуть чай не пролила: «И я тебя люблю, дорогой!». Глаза вдруг зачесались: «Ну, вот, не хватало ещё сырость разводить!» Нет, плакать она не будет. И так плохо, а будет совсем… И этот, балбес, ещё расстроится…
Маша как бы невзначай глянула в сторону мужа. Вид у того был настолько обескураженный, настолько виноватый, что она едва не рассмеялась: «Балбес, как есть балбес! Ладно, прощаю!».
— Завтрак там, под подушкой. Будешь? Я закрыла, чтоб не остыл.
Бабушкин способ пришёлся очень кстати: после сегодняшней ночи она поняла, что второй раз дорогу до кухни вряд ли осилит, а кормить любимого мужчину холодным завтраком — последнее дело.
— А сама-то ела?
— Угу….
И не соврала почти… Действительно, поклевала немного.
«Ну, подушка, посмотрим, какая из тебя печка», — Маша попробовала рукой кастрюльку.
— Смотри-ка, действительно не остыла! Горячая. Накладывать?
Муж ничего не ответил. Не слышит?!
— Илья? Что-то случилось?
— Да нет, просто устал.
Конечно же, устал. Сутки на ногах. Осунулся, глаза красные. Но ничего, поспит, будет как огурец.
Неожиданно Илья притянул её к себе и легонько подул в ухо. По телу побежали мурашки, сердце ухнуло куда-то в пятки….
— Ой, щёкотно, же, — на самом деле, конечно, не щёкотно, приятно. Голова «побежала»… Нет, не сейчас…
— Перестань, ешь лучше.
— Давай со мной, а то неудобно: я буду жевать, а ты на меня смотреть?
— А я не буду смотреть, ешь!
Маша взяла книгу, действительно попробовала читать. Не смогла: «Гляжу в книгу — вижу…». Вдруг подумалось: а ведь скоро она не сможет его вот так вот встречать… Как ни храбрись, ни делай вид, что всё в порядке, лучше-то от этого не станет… Обратный отсчёт пошел, курносая уже под дверью, устроилась поудобней, ждёт…
У-у-у… Женщина со всех сил сжала зубы, ногти впились в ладони. Всё принять можно, смерть — никогда. У-у-у…
— Как там сегодня, — Маша перевела дух, кивнула головой куда-то вверх и в сторону, — что нового?
Он мог бы и не отвечать на этот вопрос, она знала, что много лет там, наверху, если что-то и менялось, то только в худшую сторону. Только вот так и не видела этого…
— Всё как обычно, развалины — разваливаются, а реки — текут.
Для него всё, как обычно. Или нет? Ходит ведь на Откос, каждый раз ходит, хоть и видел всё это не один раз!
Почему-то Илья показался ей сейчас совсем чужим… Как пришелец из другого мира. В этом мире и солнышко светит, и реки текут так же, как и сто лет назад…Она умрет, и ничего не изменится.
«Ну, вот, нюни распустила», — разозлилась она сама на себя, — «Пожалейте бедную, помирает, в одиночестве, без света ясного, без ветра свежего…»
Не смешно. И реветь не расхотелось.
А ведь она тоже, из большинства, никогда не видела, как у Стрелки реки сливаются. Сто раз смотрела, а, оказывается, ничего не видела. Теперь, вот, и не увидит… Или...
— А мне с тобой можно?
Вдруг чудо возможно? Пожалуйста…
— Илья, мне с тобой можно? — повторила она. — Наверх.
Стало тихо. А, может, это ей только показалось?
Она ждала…
Илья перестал есть, положил ложку на стол, медленно отодвинул в сторону чашку с недоеденной похлёбкой.
Не глядя не неё, спросил:
— Ты действительно хочешь?
«Хочу, хочу, хочу», — она бы и закричала, да только горло перехватило.
— И сил хватит?
— Дойду.
Она дойдёт, она доползёт…
Маша кокетливо поправила волосы, не удержалась, съязвила
— Сам же сказал, что хорошо выгляжу.
— Тогда нечего рассиживаться, дел много, а вставать рано.
— Илья, ты точно сумасшедший! Хоть людей с собой возьми, — Шамин, почему-то, испугался, когда Зуев сообщил ему о своём решении.
— Нет, начальник. Сам должен понимать, это как первое свидание, третий — лишний.
— А если случится что?
— Что??! Паш, мне надоело уже банальности пересказывать, сам не хуже меня знаешь: никто к человеку с ружьем не сунется, сейчас не зима, не голодно.
— Да не то, она же больная, вдруг с ней что?
— Ого! Какое у нас начальство заботливое стало! С чего бы? Хватит темнить. Выкладывай, что случилось?
Шамин помолчал. Понапрасну пугать Зуева не хотелось.
— Не знаю я. Может, случилось, а может, и ничего не случилось. Сегодня двое сверху не вернулись. Говорить под руку не хотел. Прости.
— Кто?
— Соломатин с Кочетковым.
— Ну, они не сосунки зеленые, как себя вести, знают. Вернутся, что-то в пути задержало.
— Может и так. Только всё равно, поосторожнее там, — Шамин умолчал, что разведчики пропали после того, как их, в двух шагах от дома, живыми и здоровыми, видела другая группа.
— А когда я не был осторожным?
— А может всё-таки возьмёшь кого? Мне спокойней будет.
— Да нет. Всё будет нормально. Мы выходим в два, к семи будем обратно.
— Удачи.
Нищему собраться — только подпоясаться…
— Ну, вот и всё, готова. Сейчас противогаз подберём… Машка, какая ты смешная, глиста в скафандре!
— Ага, думаешь, ты на Рэмбо похож? — Маша улыбнулась, — Почему до сих пор зеркалом не обзавелись?
— Мадам, только для Вас, — Витёк, дежурный каптенармус, шутливо шаркнул ногой, и протянул ей осколок зеркала, за что Зуев готов был его убить.
Но всё обошлось: Маша посмотрелась, отметила про себя, что уши не выпирают, потом что-то подправила, что-то поддёрнула:
— Ничего не попишешь, действительно — глиста в скафандре! Ну что, в путь!
Женщина сняла противогаз сразу же, как они вышли наружу, здраво рассудив, что приговорённому к смерти смешно бояться простуды.
— Не возражаешь? — она улыбнулась. — Только мешать будет.
Зуев промолчал, а потом и сам последовал её примеру. Втянул в себя ночной воздух. Трава, дерево, остывающий асфальт, камень, пыль — от запахов закружилась голова.
Путь, который им предстояло проделать, в прежние времена здоровый взрослый человек проходил за сорок минут. Зуев, изучивший развалины, как свои пять пальцев — за двадцать. Но сейчас он шёл медленно, подстраиваясь под Машу, часто останавливаясь, осторожно обходя препятствия. Та с любопытством смотрела по сторонам, в предрассветных сумерках развалины выглядели не так ужасно, как днём.
— Ты знаешь, я всё это немного другим представляла, — они передыхали на ступеньках областной библиотеки. Старинное двухэтажное здание почти не пострадало: крыша уцелела, а выбитые взрывной волной стёкла были заколочены деревянными щитами. Книги берегли.
— Ну, это ещё ничего, не так страшно — кремль прикрыл, что ли?
— Да нет, я не про это. Смотри, машин сколько, там ведь люди были, да? И в квартирах… Нет, ты не подумай, что я такая, — Маша на секунду замолчала, подбирая нужное слово, — инфантильная. Я знала, конечно. Просто вот увидела… Им же страшно было?
— Маш…
— Нет, ты не думай чего, всё в норме…
Они немного помолчали.
— Илья… Смотри. Ведь в прошлую войну какая разруха была? Но ведь построили же заново? Значит, и сейчас можно. Правда?
— Правда. Что ты вдруг про это?
— Не знаю, в голову пришло. Радиация… её ведь просто так не почуешь, да? Вот и хочется бросить всё и уйти сюда.
— Ну, «хочется» тут не прокатит ещё лет этак -надцать… Ну что, пошли?
— Пошли, я готова.
Женщина с трудом поднялась.
— О-о!.. Батарейки сели? Давай-ка, лезь ко мне на спину, так-то быстрее будет, — Илья подхватил жену под коленки, и несколько раз подпрыгнул, изображая лошадь. — И-и-и-го-го!
Маша фыркнула.
— Представляю, как это выглядит со стороны!
— А как бы ни выглядело, смотреть-то всё равно некому.
— Что, совсем никого нет?
— Совсем.
— И птиц?
— Их мнение тоже важно? Нет, птицы есть, конечно. Думаю, они бы одобрили!
— А почему они молчат? Утро же? Птицы утром щебетать должны, просыпаться.
— Не знаю, не думал как-то, я же не орнитолог! Может, защебечут еще! Э-эй, пернатые, пора вставать!.. Вот и пришли.
Илья специально выбрал площадку перед Чкаловской лестницей, обзор отсюда был, конечно, не такой, как из кремля, но пустого пространства больше, а это значит, больше возможностей маневра в случае непредвиденных обстоятельств.
Усадил жену, привычно огляделся по сторонам. Чисто. Пристроился рядом.
— Тайну третьей ступеньки помнишь?
— Нет, а что это?
— Не знаешь? Правда?! Вот ведь… Теперь и не покажешь, памятника-то нет!
— Тогда и говорить не надо было…
— Ладно, не дуйся… Смотри. Мы как раз вовремя…
Удивительное это время, рассвет. Уже не ночь, но ещё и не утро… Всего несколько минут, а всё вокруг изменяется так, что не узнаешь. Как переход из одной реальности в другую.
— Солнышко встаёт… А ты знаешь, ведь я до этого ни одного рассвета не видела.
— Поспать любила?
— Любила…
— А, как же, гулянье до утра?
— Ну…
— Эх, соня-засоня! Мультик помнишь? «Паровозик из Ромашкова»? Что он там говорил? Если опоздаешь на рассвет…
— С рассветом, кажется, он сказал: «Если опоздаешь с рассветом, то опоздаешь на всю жизнь».
— Не важно. Главное, мы с тобой всё-таки не опоздали.
— Не опоздали… Только всё равно поздно.
— Почему?
— Просто. Может, совсем не надо было бы под землю себя загонять, чтоб оценить всё это?
— О, да ты у меня философ! Только мы-то с тобой вроде как тут ни при чём…
— Вроде как…
— Ладно, Сенека, смотри вниз, во-он туда. Сейчас как раз хорошо видно. Видишь, это Волга, у неё вода прозрачная и темнее. А вот Ока, вода мутная. Получается, что две реки в одном русле. Такого больше нигде не увидишь!
— Точно-точно. Не увидишь…
По правде, зрелище завораживало. Вроде, и ничего такого, вода разного цвета… Но если бы могла, она тоже бы ходила сюда каждый день.
— Машка, не иронизируй, я знаю, что ты подумала… Ты не понимаешь, почвы здесь разные, вот и цвет разный! Ока-то по известнякам течёт. И обе реки большие! Одинаково большие!
— Ладно… ладно. Больше не буду, — женщина засмеялась: это ли грозный разведчик? Заводится с полуоборота. Смешной.
— Скажи, а тут опасно?
— Не знаю. По мне — так нет. Особенно летом. В лесу еще куда ни шло, там всё-таки звери. А в городе? Ну, собаки одичавшие… Так это надо быть глупее паровоза, чтоб против человека с оружием… Хотя, как ни крути, а хозяева-то здесь они…
— А люди? Как думаешь, выжил кто на поверхности?
— Не встречал.
Илья замолчал. Его самого занимал этот вопрос. Очень хотелось, чтоб жизнь сохранилась ещё где-то. Наверняка сохранилась. Только вот не встречал он никого… Может, и к лучшему, правда.
— Не встречал, возможно, что и жив до сих пор из-за этого.
— Почему думаешь так?
— Зверь убивает, если есть хочет. Или защищается. А человек убивает ещё и просто так, «из любви к искусству».
— Почему сразу «убивать»? Может, они вполне мирные.
— Может. Может, и мирные.
— А вопрос можно?…
— Валяй! — что за вопрос, интересно, такой? А, не важно, сегодня всё равно всё можно. Можно гулять без противогазов, можно подсмеиваться над ним, можно даже сердиться на него, и обижаться на пустом месте.
— Ты не рассказывал никогда… На тебя нападали… незнакомые звери?
— Конечно. Все незнакомые были. Мы с ними как-то визитными карточками не обменивались, имён друг у друга не спрашивали…
Зуев, естественно, прекрасно понял, что имеет в виду жена: сказки про ужасных монстров сочинялись самими разведчиками «для поддержания тонуса», и имели успех почище сказок братьев Гримм.
— Я серьёзно.
— И я серьёзно, — он засмеялся. — «Там на неведомых дорожках полно невиданных зверей. Избушка там, на курьих ножках стоит без окон, без дверей» …Успокойся, нет здесь неведомых зверей. Такие — да. Бывало. Только я бифштекс неудобный, сам кого хочешь проглочу! Ам-ам!
— Хабалка… - Маша ткнула его кулачком в бок.
— Ага. А ещё балбес…
Они оба засмеялись.
Зуеву было хорошо. Наверное, от того, что он видел, знал — хорошо сейчас было и Маше. А ещё чувство вины, которое он испытывал перед женой последнее время, куда-то пропало. Впервые за многие годы, он был счастлив по-настоящему.
— Спасибо тебе, — Маша погладила мужа по голове, — Пошли? Жарко становится.
Маша умерла через три недели. Всё это время Зуев не отходил от жены. А когда похоронил, ушёл наверх, в очередной поиск. Обратно он не вернулся.