— Никогда ничего нам так просто не доставалось. И вдруг как с неба сваливается этот разлюбезнейший португалец. С чего бы, Мундинья? Разве что ты уломала бога, и он решил нас осчастливить?
— Бога не уламывают. А для тебя нет ничего святого.
Она знает, что спорить бесполезно. Бартоломеу никогда не соглашался читать молитвы. «С богами лучше разговаривать», — заявлял он. Простыми словами, а не готовым текстом, на ходу сочиняя диалог с божеством. «Тем более, — заявляет старик, — что, если ты читаешь молитву, ты признаешь и чувствуешь себя виноватым».
— Поначалу мы так покорно заводим песню про то, что мы, мол, его дети. Но на самом-то деле каждый из нас сам метит в боги. Вот потому молиться — это всегда просить прощения. Понимаешь, Мундинья?
— Ты где-то этого начитался, муж. Слишком это сложно, тебе не по уму…
— Я вовсе не отказываюсь молиться. Просто, чтобы времени не терять, молюсь во сне.
— Тебе все шуточки. Посмотрим, как ты запоешь на Страшном Суде.
— Да у меня тут каждый день страшный суд.
— Так принимай лекарства.
— Знаешь что? Все эти лекарства я спустил в унитаз. И ни одного больше в рот не возьму.
— С ума сошел? Смотри, когда помрешь, не жалуйся.
— А если я тебе скажу, что этот докторишка — совсем не тот, за кого ты его принимаешь.
— Мне надо идти по делам, Барту. Не забывай, что я кормлю семью.
— Никуда ты не пойдешь, пока не ответишь мне на один вопрос.
— Как, еще на один?
— Я хочу знать, кто открыл зеркала.
— Я. Хотела их протереть, а потом забыла опять завесить.
— Мунда, а Мунда, не обманываешь ли ты меня? Может, красоту наводишь для кого-нибудь?
Мунда молча уходит, хлопнув дверью. Старик возвращается в одинокую тьму спальни. Из окна он видит, как жена во дворе начинает развешивать выстиранное белье, как доктор идет к дому, учтиво огибая белые простыни. Старик задергивает занавески. Ржавое лезвие ревности на сантиметр погружается в его душу.
— Знаю, что сделаю с твоей красотой, шлюха…
Злобное бормотание смолкает: кто-то робко скребется в дверь. Лаконичное «зачем?» служит Сидониу Розе разрешением войти, сесть и пристроить рядом свои инструменты.
Мебель покрыта пылью, видно, что окно открывалось: старик Бартоломеу не удержался, подслушал разговор во дворе.
— Скажите, дорогой мой, почему вы не спрашиваете «кто там?»
— Потому что никогда никого не жду.
— И напрасно, ведь я пришел с подарком.
— Мне ничего не надо.
В вытянутых руках Сидониу Розы картонная коробка. Бартоломеу безучастен, смотрит в стену. Португалец умоляет:
— Примите, прошу вас, это как извинение за то, что я вам вчера наговорил.
Поскольку механик не проявляет ни малейшего интереса, доктор сам развязывает ленточку. Достает из коробки белую рубаху. Протягивает ее так, будто поднимает знамя победы.
— Давайте я вам помогу ее надеть. Поднимите руки.
Бартоломеу довольно скоро сдается. Разводит руки в стороны, как статуя Христа, что в Лиссабоне, покачивается от прикосновений Сидониу.
— Отлично сидит, посмотритесь в зеркало.
Бартоломеу проявляет полнейшую апатию. Он знает, что зеркала в спальне завешены, но подходит к одному из них и стоит несколько секунд. Не застегнув и не заправив рубаху, садится равнодушным нахохленным пугалом, как будто так и сидел с самого рождения.
— Вчера я видел, что Мунда поснимала простыни с остальных зеркал.
— И что?
— Как что?! Красоту наводит, коза. Для кого, спрашивается?
— Вы же знаете: женщины прихорашиваются для себя.
— Это только так говорится. На самом деле всегда есть кто-то…
— А вдруг этот кто-то — вы, дорогой мой Бартоломеу?
— Не смешите меня, а то закашляюсь.
— А вдруг Мунда готовится стать Мундиньей? А вдруг она фантазирует о том, как предстанет перед вами девочкой, маленькой Мундочкой?
Пожав плечами, старик отворачивается к окну. И сам недоумевает: почему, если он не хочет больше видеть белого света, его то и дело тянет поглядеть на улицу? Там, во дворе, жена тащит воду из колодца. Бартоломеу отводит взгляд:
— Коза. Вечно трудится, хлопочет, а я здесь вроде как отдыхаю. Все для того, чтобы мне стало совсем погано.
— Почему же вы не пойдете и не поможете ей нести ведра?
— Да эта сука меня в колодец сбросит… Нет такого колодца, который не мог бы рассказать хоть об одном преступлении, — добавляет он. В поселке Мгла не принято зарывать секреты в землю. Могилы секретов зияют, как незаживающие раны.
— Ты откуда? — спросила Деолинда.
— Я из Гуарды.
С наивным лукавством в глазах она шепнула на ухо Сидониу Розе:
— Значит, ты мой гвардеец.