- Может, нам двинуться сейчас же? Путь далек. Только садитесь за руль, Хортон, ладно?
- Конечно, - сказал я и открыл дверцу.
Не надо, - проговорила Кэти. - Не выходите.
- Я обойду.
- Мы можем поменяться местами, не выходя наружу.
Я улыбнулся ей, чувствуя себя ужасно храбрым.
- С этой бейсбольной битой я чувствую себя в безопасности. К тому же поблизости никого нет.
Однако я ошибся. Кое-кто здесь все-таки был. Он карабкался по борту машины и, когда я вышел, уже взобрался на крышу. Он повернулся и взглянул на меня, подпрыгивая от ярости. Его остроконечная голова дрожала, уши хлопали, а свисавшие наподобие азиатской шляпы волосы взлетали и падали.
- Я Арбитр, - пропищал он. - Вы играете не по правилам! За такую нечестную игру должен быть назначен штрафной удар. Я опротестую вашу победу!
В ярости я взмахнул битой, держа ее обеими руками. Для одной ночи общества этого странного типа мне было вполне достаточно. Дожидаться он не стал, зная, что сейчас последует. Уродец заколыхался и лопнул, так что бита лишь со свистом рассекла воздух.
13
Я откинулся на спинку сиденья и попытался заснуть, но не мог сомкнуть глаз. Тело мое жаждало сна, но мозг протестовал. Я скользил по самой грани сна и бодрствования, не в силах окончательно погрузиться в сон.
Передо мною проходила бесконечная череда видений. Это не были мысли, ибо я чувствовал себя слишком измотанным, чтобы думать. Я чересчур долго просидел за баранкой - всю ночь, пока рано утром мы не остановились позавтракать где-то под Чикаго, да и потом я продолжал гнать машину прямо на восход, пока Кэти не пересела за руль. Тогда я попытался поспать и даже вздремнул немного, но отдохнуть толком мне так и не удалось. И вот теперь, после обеда, уже неподалеку от границы Пенсильвании, я устроился, чтобы поосновательнее выспаться. Но это никак не получалось.
Волки вернулись и брели через мой мозг с тем же безразличным видом, с каким шагали они по улице Вудмана. Они окружали меня, я пятился к стене, а Кэти все не появлялась, как я ее ни ждал. Они окружали меня, и я отбивался, понимая при этом, что выстоять не смогу, а тем временем Арбитр, взгромоздясь, словно на насест, на поддерживающий вывеску кронштейн, своим писклявым голосом вопил, что опротестовывает результат. Лишь с огромным трудом я мог двигать отяжелевшими руками и ногами, а все тело болело и покрылось от этих отчаянных усилий потом. Я наносил битой удары, результаты которых оказывались ничтожными, хоть я и вкладывал в них всю силу, и я никак не мог понять, почему так получается, пока не заметил, что вместо бейсбольной биты сжимаю в руках извивающуюся гремучую змею.
Вслед за тем и змея, и волки, и Вудман пропали из сознания, и я снова беседовал со своим старым другом, погруженным в угрожающее поглотить его кресло. Он указывал на распахнутую в патио дверь, и я, проследив его жест, видел там простершийся под безоблачным небом живописный пейзаж - с ветвистыми дубами и замком, высоко в воздух взметнувшим свои белоснежные башенки и шпили, а по извивающейся меж диких, безмолвных скал дороге направлялась к замку удивительно гармоничная толпа рыцарей и чудовищ. Я подумал о тех, кто, по словам моего друга, преследует нас, и ждал, что он продолжит разговор, однако больше он не смог произнести ни слова, потому что стрела, просвистев у меня над головой, глубоко впилась ему в грудь. Из-за кулис - словно я находился на некоем подобии сцены - чей-то благозвучный голос принялся декламировать: "Это что же за дела? Кто посмел убить Щегла? То есть, я имею в виду, Воробья..." [Здесь цитируется популярная и очень старая (по крайней мере, прошлого века) детская песенка:
"Это что же за дела?
Кто посмел убить Щегла?"
Воробей ответил: "Я.
Смерть Щегла - вина моя.
Сноровисто и умело
Смастерил я лук и стрелы,
Я согнул тугой свой лук
И в Щегла пустил стрелу".
Очевидно, эта песенка имела для Саймака какое-то значение - во всяком случае, она обыгрывается еще и в восьмой новелле романа "Город".] И, приглядевшись внимательнее, я смог со всей очевидностью убедиться, что мой старый друг, сидящий в кресле со стрелой в груди, никоим образом не щегол, а, конечно же, воробей; и я гадал, был ли он убит другим воробьем или я неправильно понял и имелся в виду прикончивший воробья щегол. И тогда я сказал этому маленькому уродцу Арбитру, восседавшему теперь на каминной полке: "Почему же ты не вопишь, что это нечестная игра, ибо игра эта и в самом деле нечестная, раз убит мой друг!" И в то же время я не мог быть уверен, убит он или нет, поскольку он сидел тихо, как и раньше, утонув в кресле, с улыбкой на губах, а там, где вошла стрела, не было ни капли крови.
Затем, подобно вудманским волкам, мой старый друг и его кабинет исчезли, словно чья-то рука стерла их с грифельной доски моего сознания, и я обрадовался этому, но почти сразу же ощутил себя бегущим по проспекту, а впереди маячило здание, которое я знал и куда изо всех сил стремился добежать, ибо это было необычайно важно - и в конце концов мне удалось. Сразу же за дверью сидел у стола один из агентов ФБР. Я догадался, что это агент, поскольку у него были квадратные плечи и подбородок, а на голове мягкая черная шляпа. Я принялся шептать ему на ухо об ужасной тайне, о которой никому нельзя говорить, потому что всякий проникший в нее обречен на смерть. Он слушал, и выражение его лица ничуточки не менялось, а когда я закончил, он все так же невозмутимо взялся за телефон. "Вы - член Шайки, - сказал он. - Я таких за сто шагов нюхом чую." И тогда я понял, что ошибся, что это не агент ФБР, а попросту Супермен. [Супермен - герой популярного комикса, изначальными авторами которого были писатель Дж. #Сигел и художник Дж.Шустер. Впервые Супермен появился на страницах журнала "Экшн комикс" в 1938 году, а годом позже родился специализированный "Супермен комикс". Впоследствии в создании сериала участвовали многие известные художники и писатели-фантасты, в том числе А. Бестер, Э.Гамильтон, Г.Каттнер и др. Существует и несколько кино- и видеоверсий Супермена. Официальные похороны этого героя состоялись в 1992 году.] И тут же я оказался в другом месте и перед другим человеком высоким, с тщательно причесанными светлыми волосами и подстриженными щетинистым ежиком усами, стоявшим в отчужденной и напряженной позе. Я сразу же узнал в нем агента ЦРУ; встав на цыпочки, я зашептал ему на ухо, излагая все ту же историю, но стараясь придерживаться свойственной ему фразеологии. Выслушав меня, агент потянулся к телефону. "Вы шпион, сказал он. - Я таких за сто шагов нюхом чую." И я понял, что выдумал все это - и здание, и ФБР, и ЦРУ, - а на самом деле стою посреди серой, сумеречной равнины, во всех направлениях простирающейся до далекого горизонта, тоже серого, так что мне трудно было определить, где кончается равнина и начинается небо.
- Вы должны постараться уснуть, - сказала Кэти. - Вам нужно выспаться. Дать вам аспирина?
- Не надо, - пробормотал я. - Голова у меня не болит.
Меня мучило кое-что похуже головной боли. Это не было сном - я наполовину бодрствовал, все время понимая, что ареной происходящего является лишь мое сознание, тогда как я нахожусь во мчащейся по шоссе машине. Проносившийся мимо пейзаж не ускользал от меня; я замечал деревья и холмы, поля и далекие деревни, встречные машины; слух фиксировал урчание двигателя и шуршание покрышек. Но осознание всего этого происходило как бы на заднем плане и, казалось, не имело ни малейшего отношения к видениям, порожденным мозгом, вышедшим из-под контроля рассудка, пустившимся вразнос и сотворившим фантазию на тему "это-могло-бы-быть".
Я вновь оказался на равнине и увидел, что она представляет собою вечное, безликое и пустынное место, однообразие которого не нарушается ни горами, ни холмами, ни лесами, и в этом совершеннейшем однообразии она убегает в никуда и в никогда; а небо, подобно самой равнине, также лишено каких бы то ни было примет, на нем нет места солнцу, звездам или облакам, и потому невозможно даже сказать, что сейчас - день или ночь: для дня слишком темно, а для ночи слишком светло. Стояли глубокие сумерки, и мне подумалось, всегда ли царит здесь этот полусвет-полутьма, предвещающий ночь, но никогда в нее не переходящий. Стоя на равнине, я услышал далекий вой и безошибочно узнал в нем тот звук, который однажды уже донесся до моего слуха, когда перед сном я вышел подышать воздухом на крыльцо мотеля, - вой и лай стаи, несущейся по ущелью Лоунсэм-Холлоу. Испуганный этим звуком, я медленно повернулся, стараясь определить, с какой стороны он пришел, и взгляд мой при этом движении зацепился о нечто, выделяющееся чернотой на фоне серого небосклона. Даже в здешнем тусклом свете я безошибочно узнал эту длинную извивающуюся шею, увенчанную безобразной, ищущей, готовой стремительно ударить головой, и зубчатый гребень на спине.
Я побежал - хотя здесь некуда было бежать и негде прятаться. Я убегал, понимая, что это за место, и что оно существовало вечно и будет существовать всегда, что здесь ничего не случается и не может случиться. И тогда послышался новый звук - отчетливый, приближающийся шум, явственно слышимый в те мгновения, когда смолкал волчий вой; в нем смешались хлопанье, шлепанье, какое-то шуршание, к которым добавлялось временами жесткое, резкое гудение. Оглянувшись, я осмотрел поверхность равнины и сразу же их увидел - атакующий меня эскадрон прыгающих, извивающихся гремучих змей. Я снова побежал, хватая воздух ртом, хотя знал, что бежать бесполезно и не нужно. Ибо здесь ничего никогда не случалось и вовек не случится, а потому здесь царила полная безопасность. Я убегал, сознавая, что гонит меня лишь собственный страх. Здесь было безопасное место - но потому же и место, где все напрасно и безнадежно. Тем не менее я мчался, не в силах остановиться. Волчий вой раздавался все на том же расстоянии, не дальше, но и не ближе, чем поначалу, и так же не удалялось и не приближалось шлепание и шуршание гремучих змей. Я задыхался, силы мои были на пределе, я упал, вскочил, побежал дальше и рухнул опять. Так я и остался лежать, не беспокоясь и не заботясь больше ни о чем, что может случиться, хотя и понимал прекрасно, что случиться тут не может ничего. Я не пытался подняться - просто лежал там, позволяя безнадежности, тщетности и тьме сомкнуться надо мной.
Но внезапно у меня возникло ощущение, будто что-то происходит не так. Не слышалось гудения двигателя, не шуршала по асфальту резина, не чувствовалось движения. На смену им пришли шелест ветерка в листве и аромат цветов.
- Вставайте, Хортон, - испуганно говорила Кэти. - Творится что-то очень-очень странное.
Стряхнув полудрему, я выпрямился и принялся обоими кулаками тереть заспанные глаза.
Машина стояла, и нигде не было видно ни следа скоростного шоссе. Мы находились не на автостраде, а на проселке, если так можно было назвать наезженные тележные колеи, петляющие по склону холма, огибая валуны, деревья и купы цветущего кустарника. Между глубокими колеями росла трава, и над всем этим местом витало ощущение дикости и безмолвия.
Казалось, мы находились на вершине горы или кряжа. Ниже по склону рос густой лес, но здесь, на вершине, стояли лишь отдельные, разбросанные деревья, причем внушающие почтение размеры заставляли как-то забыть, что их совсем немного, - в большинстве своем это были огромные дубы с переплетающимися, широко раскинутыми могучими ветвями и поросшими густым слоем мха стволами.
- Я просто ехала, - потрясенно сказала Кэти, - не слишком быстро, не превышая скорости, миль пятьдесят, не больше. И вдруг дорога исчезла, машина продолжала катиться, но двигатель заглох. Этого не может быть. Это попросту невозможно.
Я все еще не проснулся окончательно. Я вновь протер глаза - и не потому, что хотел прогнать сон; было в этом месте что-то неправильное.
- Я совсем не ощутила торможения, - продолжала Кэти. - Никакого толчка. И куда могла деться автострада? Я никак не могла с нее съехать!
Где-то я уже видел такие дубы прежде, и теперь пытался вспомнить, где же это могло быть, - не именно эти, разумеется, но точь-в-точь такие же.
- Кэти, - спросил я. - Куда мы попали?
- Должны быть на вершине Саут-Маунтин. Я только что проехала Чамберсберг.
- Да, - сказал я, припоминая, - значит, до Геттисберга совсем недалеко.
Впрочем, задавая вопрос, я подразумевал не совсем это.
- Вы не понимаете, что произошло, Хортон. Мы могли погибнуть.
- Нет, - покачал я головой. - Не здесь.
- Что вы имеете в виду? - раздраженно поинтересовалась она.
- Эти дубы. Видели вы такие когда-нибудь раньше?
- Никогда...
- Видели, - сказал я. - Должны были видеть. В детстве. В книгах о Короле Артуре или, может быть, Робин Гуде.