- Случайно?
- А вы можете доказать обратное?
Питерсон добродушно хмыкнул. Получилось вполне достоверно.
- Хитрец. Большой хитрец.
- Едва ли, - ответил я. - Кстати, почему бы вам не погасить эту мигалку и не прекратить привлекать всеобщее внимание? Я ведь тоже могу подать жалобу и заявить, что полиция не дает мне проходу. Пошлю её начальнику полицейского управления, в окружную прокуратуру и мэрию.
Он лениво протянул руку к приборному щитку и выключил маячок. Противное мигание прекратилось.
- Когда-нибудь, - сказал Питерсон, - все это выйдет вам боком.
- Воистину, - согласился я. - Мне или кому-нибудь другому.
Капитан почесал тыльную сторону ладони, как тогда, в участке.
- Иногда я теряюсь и не знаю, кто вы такой - честный человек или круглый дурак.
- Может, и то, и другое.
Питерсон задумчиво кивнул.
- Возможно, - распахнув дверцу машины, он скользнул за руль, а я вошел в дом. Закрывая за собой дверь, я услышал, как патрульная машина тронулась с места.
9
Мне не очень хотелось тащиться на вечеринку с коктейлями, но Джудит настояла на своем. По пути в Кембридж она спросила:
- Чего он хотел?
- Кто?
- Этот полицейский.
- А... Попытался вывести меня из игры.
- С какой стати?
- Рэндэлл пожаловался на домогательства.
- Обоснованно?
- Думаю, да.
Я в двух словах рассказал ей о своих сегодняшних встречах. Выслушав меня, Джудит проговорила:
- Запутанное дело.
- По-моему, я только скребу по поверхности.
- Думаешь, миссис Рэндэлл сочинила про тот чек на три сотни?
- Возможно.
Вопрос Джудит ошеломил меня. Я вдруг понял, что не поспеваю за стремительным развитием событий. Я не обдумал то, что уже произошло, не рассортировал факты, не сложил их воедино. Я понимал, что в деле есть неясности и закавыки, причем немало, но пока не имел случая как следует поразмыслить о них.
- Как там Бетти?
- Неважно. В сегодняшней газете напечатали статью...
- Правда? Я не видел.
- Маленькая заметочка. Арест врача за незаконный аборт. Никаких подробностей, только имя. Бетти пару раз звонили какие-то психи.
- Что, плохо дело?
- Да ничего хорошего. Теперь трубку снимаю я.
- Молодчина.
- Бетти храбрится и пытается вести себя так, будто ничего не случилось. Не знаю, правильно ли она делает, только у неё ничего не получается. Обыденная жизнь разладилась бесповоротно.
- Ты пойдешь к ней завтра?
- Да.
Я остановил машину в тихом жилом квартале Кембриджа, недалеко от местной городской больницы. Это был красивый район, застроенный старыми деревянными особняками; вдоль булыжных тротуаров росли клены. Кембридж во всей красе. Когда я вылезал из машины, к нам подкатил Хэммонд на своем мотоцикле.
Нортон Фрэнсис Хэммонд III - надежда медицины. Правда, сам он этого не знает, и слава богу. Будь иначе, он превратился бы в совершенно несносную личность. Родился Хэммонд в Сан-Франциско, в семье, которую он называет "поставщиками первоклассного товара". Выглядит он как ходячая реклама калифорнийского образа жизни. Нортон высок ростом, белокур, загорел и очень хорош собой. К тому же, он - прекрасный врач и уже второй год проходит ординатуру в Мемориалке, где его ценят столь высоко, что не обращают внимания на такие мелочи, как длинные, до плеч, волосы и лихо закрученные пышные усищи.
Главное достоинство Хэммонда и немногочисленных молодых врачей, подобных ему, состоит в том, что они ведут борьбу с косностью, не восставая против старой профессиональной элиты. Хэммонд не стремится шокировать кого-либо своей шевелюрой, образом жизни или мотоциклом. Ему просто глубоко плевать, что подумают другие врачи. Благодаря такому отношению к жизни, его никто не осуждает. В конце концов, он знает свое дело. И, даже если другим врачам не нравится его внешний облик, никаких причин жаловаться на Хэммонда у них нет. Вот он и живет себе спокойно. Да ещё и занимается преподаванием, поскольку это входит в ординаторские обязанности. А значит, он оказывает влияние на молодежь. Вот почему Хэммонд - надежда медицины.
После второй мировой войны врачевание претерпело огромные изменения. Обновление шло как бы двумя волнами. Сначала, в первые послевоенные годы, бурно расцвели наука, технологии и методики. Врачи стали применять антибиотики, потом разобрались в электромагнитном балансе организма, изучили строение белка и работу генов. Достижения эти лежали, главным образом, в сфере науки и технологии, но они до неузнаваемости изменили облик практической, прикладной медицины. До 1965 года три из четырех наиболее распространенных групп лекарственных средств - антибиотики, гормоны и транквилизаторы - оставались главными новациями послевоенных лет. Четвертая группа, анальгетики, была представлена в основном старым добрым аспирином, синтезированным в 1853 году. Аспирин - одно из чудес фармацевтики. Он снимает боль, отеки, лихорадку и аллергию, и при этом никто не может объяснить механизм его действия.
Вторая волна перемен - явление относительно недавнее и, скорее, общественное, нежели технологическое. Оно связано с социальной медициной и государственным врачебным обслуживанием, которые превратились в серьезную помеху. С ними надо было бороться как с раком или сердечно-сосудистыми заболеваниями. Некоторые врачи считали, что государственная медицина хуже любого рака, и кое-кто из молодых коллег разделял это мнение. Но было совершенно ясно, что, нравится это врачам или нет, им придется оказывать более качественную медицинскую помощь гораздо большему числу людей, чем когда-либо прежде.
Казалось бы, новаций следовало ждать именно от молодежи. Но в медицине не все так просто. Молодые врачи постигают премудрости ремесла под руководством своих пожилых коллег, и зачастую ученик становится точной копией учителя. Кроме того, в лекарском деле идет война поколений, особенно в наши дни. Нынешние молодые врачи более образованны и лучше подготовлены, их научные познания обширнее, чем у старой гвардии. Они задаются гораздо более серьезными вопросами и не довольствуются простыми ответами. К тому же, они с присущей молодежи пронырливостью стремятся избавиться от пожилых коллег и занять их должности.
Вот почему Нортон Хэммонд слывет незаурядной личностью. Он вершит революцию, не прибегая к мятежу. Эдакий "безмятежный" переворот.
Хэммонд поставил свой мотоцикл, повесил на колесо замок, любовно похлопал ладонью по седлу, отряхнул пыль с одежды и мгновение спустя заметил нас с Джудит.
- О, привет, дети мои! - воскликнул он.
По-моему, он называл своими детьми всех без разбора. Во всяком случае, такое у меня сложилось впечатление.