— Хотите я спрошу?
— Сделайте одолжение!
— Так посидите же здесь, а я мигом возвращусь, и будьте уверены, что только для вас, единственно для вас, беру эти хлопоты на себя, сударь.
Штаб-ротмистр отвечал на уверение хозяина сухим поклоном и, проводив глазами городничего до дверей гостиной, принялся бить пальцами зорю на оконном стекле. Отсутствие городничего было непродолжительно, а когда он возвратился в залу, лицо его приняло озабоченное выражение.
— Какой ответ несете вы мне? — спросил штаб-ротмистр. — Ежели отказ, то, сделайте милость, не томите меня, Тихон Парфеньич!
— Отказ, сударь, не отказ, а в деле таком поспешность не годится, — отвечал городничий. — Сестра не сказала нет…
— Стало, да?
— Не сказала и да; а вот, изволите видеть, ей бы, то есть, желательно было бы знать, на какую потребу понадобилась вам такая сумма?
— Это мое дело.
— Согласен, сударь, но Лизавете Парфеновне как-то привольнее было бы, если бы деньги, вами просимые, пошли на пользу вашу; хотя вы, почтеннейший, и забыли нас, — прибавил, улыбаясь, городничий, — но не менее того все-таки мы думаем, что Петр Авдеич нам не чужой человек.
— От полноты сердца благодарю Лизавету Парфеновну за участие, но тайн моих, Тихон Парфеньич, объяснить не могу, тем более что тайны эти принадлежат не мне одному…
— Понимаю-с.
— Понимаете или нет, дело ваше; я, по крайней мере, не сказал ни слова.
— Скромность — вещь похвальная, Петр Авдеич, в особенности когда в тайнах участвует важная особа.
— Я молчу, Тихон Парфеньич.
— Я не проговорюсь, сударь, будьте благонадежны, а слухами земля полнится; поговоривали и о жеребчике, и о Костюкове, и о прочем другом.
— Рта не зажмешь!
— И не нужно, сударь, когда молва не касается чести; честь при вас, и великая честь отбить у тысячи соперников такую особу, какова графиня Наталья Александровна.
— Тихон Парфеньич, — перебил, не без внутреннего и весьма заметного удовольствия, штаб-ротмистр, — вы, как благородный человек, подтвердите, при случае, что все вами высказанное не было никогда говорено собственно мною.
— Следовательно, Петр Авдеич, слухи-то наши не без оснований.
— Я все-таки молчу.
— Напрасно, сударь, право, напрасно; не вовсе же мы чужие и, что бы ни поверили вы нам, сумеем сохранить в тайне.
— Но что же могу я поверить?
— Мало ли что, а за доверие люди добрые заплатили бы не глупым советом, сударь. Слова нет, вы и умный человек, да молодой: седые волосы иногда стоят рассудка! А кто поручится, что дружеское мнение не пригодится, хоть в Петербурге, например; нам не в диковинку столица: не раз, сударь, бывали в ней и живали.
— Как, Тихон Парфеньич, вы были в Петербурге? — спросил с живостию штаб-ротмистр.
— Еще бы не быть; да Петербург знаком мне, как мой город.
— Как я рад! — воскликнул Петр Авдеевич.
— В Петербурге, сударь, — продолжал городничий, — свежему человеку нельзя сказать, чтоб ловко было сначала: запутаешься в нем как раз без знакомых. А у вас есть знакомые там, Петр Авдеич?…
— Одна графиня.
— Оно хорошо, даже очень хорошо — не спорю, но, может быть, покажется вам не то чтобы ловко остановиться у нее в доме.
— Разумеется, нет.
— Следовательно, хоть первую ночь, а придется переночевать в трактире каком-нибудь.
— И первую, и вторую, и неделю придется, коли не более.
— А долго намереваетесь пробыть в столице?
— Я? да, таки долговато, — отвечал с самодовольною улыбкою Петр Авдеезич.
— Из этого, сударь, и заключить не трудно, — заметил, улыбаясь, городничий, — что слухи не ложны, и скоро вам на Костюково глядеть не захочется. И то сказать: село-то Графское ничуть не хуже, а с такою женушкою, как ее сиятельство, и в селе Графском навряд ли соскучишься жить. Эх, Петр Авдеич! ну, что пользы морочить добрых людей! Расскажите попросту, свадьба ведь скоро?…
— Тихон Парфеньич, ну, на что вам?…
— Мне? как на что? Порадоваться за старого приятеля да предложить ему услуги по силам.
— Ну, ну, положим, что скоро, — отвечал, смеясь, штаб-ротмистр.
— На Фоминой, небось…
— Ну, на Фоминой; потом же что?…
— А на Фоминой[138], так торопиться действительно нужно, и деньжонок призапасти не мешает…
— Как же не торопиться, посудите сами, Тихон Парфеньич! шила в мешке не утаишь, и скрывать, почтеннейший, не для чего; по правде сказать, коли уже все знают… только, сделайте милость, то есть не разглашайте; знаете, нехорошо заблаговременно.
— Предателем не был и не буду.
— Кто говорит о предательстве, почтеннейший, так, чтобы не сболтнуть.
— Болтают нетрезвые, сударь.
— Боже упаси меня полагать такое, Тихон Парфеньич.
— А не полагаете, так к делу: право, пора — сестра ждет решительного чего-нибудь; деньги у ней готовы, закладной в суде не замешкают; только вот что, Петр Авдеич…
— Что же такое?