Митяй не знает, куда деваться от счастья. Ему хочется быть солидным и степенным: "Ну, убил оленя, что ж тут такого?"
Но чистосердечная ребячья радость так и брызжет из его глаз.
Веснушки на носу сияют, как звезды.
Дядя Терень свежует оленя. Его руки в крови. Кровь теплая.
- Пей! - говорит он молодому охотнику. - Цинжать никогда не будешь.
Митяй наклоняется к надрезу на горле оленя и пьет теплую кровь. Чтоб никогда не ципжать, чтоб быть сильным, смелым, ловким охотником.
Освежевав и спрятав оленя, оба - старый и малый - идут к избе и ведут степенную беседу, как два старых охотника.
- Как нынче промысел, Митяй? - спрашивает дядя Терень.
- Надо бы лучше, - отвечает мальчик: не пристало охотнику хвалиться, а хаять промысел не за что. - Песец нонче не тот пошел... - объясняет он важно.
- Не тот?
- Песец нонче хитрый пошел. На накроху он уже не идет.
Не то что раньше,
- А ты помнишь, какой раньше песец был?
Митяй смущается. Отцова шапка совсем налезла на нос.
- Люди сказывали... - бормочет он.
- А может, и не врали люди! - добродушно соглашается дядя Терень, Человек умнеет, отчего и зверю не поумнеть.
Ну, а план твой как?
- Я план, дядя Терень, весь выполнил.
- За это ты, выходит, молодец и ударник. А велик план-то?
Дядя Терень это из приличия спрашивает. Как и все люди в тундре, он слыхал о промысловом договоре Митяя. Его сочинил веселый инструктор, объезжавший промыслы. Митяю дали ружье, лодку, участок и план: пять песцов. Стал Митяй заправским промышленником. И даже не столь ружьем он гордился, сколь планом.
- План - пять песцов, дядя Терень! Да я еще ушкана убил. Да пятерых куропаток. И олень вот. Теперь думаю на гуся идти.
- Великий у тебя оборот, промышленник-! Богач ты теперь! Куда доходы девать будешь?
- Я все тятьке, - смущается Митяй. - Мне ничего не надо.
- А у тятьки как с планом?
- У тятьки-то? У него плохо...
Старик усмехается. Но, как ни в чем не бывало, продолжает беседу.
- А там, помнится, в плане у тебя еще пунктик был. А?
Сполняешь?
- Сполняю, дядя Терень, - неуверенно отвечает мальчик. - До дробей уж дошел.
- Л HG врешь?
Митяй даже обижается.
- Пес врет, а я - человек. Хоть экзамен- мне сделайте.
Тут уж черед дяде Тереню смущаться. Он чешет затылок и говорит:
- Плохого ты, брат, профессора себе для экзаменов нашел.
Профессор-от сам на пальцах считает. Но ты не горюй, Митя.
Однако ты свое дело знай: учись. Ученым станешь. На магистраль поедешь. Глядишь, и в профессора выйдешь.
- Нет, я лучше тут останусь, дядя Терень, - говорит мальчик и поднимает глаза на старика. - Хорошо тут!
- Хорошо?
Они вышли уже к избе. Она внизу, на берегу маленькой тихой бухточки. Далеко в залив вдается массивный горбатый мыс Ефремов Камень. Нынче он особенный. Не угрюмый, как осенью, не черный с проседью, словно кавказское серебро с чернью, как зимой, а дымчатый, даже чуть-чуть синий и легкий-легкий, почти бесплотный. Вокруг него - голубой прибой льдов, а дальше - неоглядная мирная снежная равнина. Снег серебряный, он тронут весной, в нем есть уже тусклость металла. В заливе тихо. Солнце спокойно играет в торосах. Дремлет тундра. Легкий дымок над избой да стук топора. Видно, Трофимов хозяйничает, И вокруг лежит тундра, мать сыра земля.
Да уж, сыра! Сырее и не бывает.
- Хорошо-о! - соглашается дядя Терень.
Они спускаются к избе. Трофимов зовет ее усадьбой.
Пожалуй, это единственное на всем Восточном берегу жилье, обнесенное частоколом. К чему тут частокол, Трофимов и сам не знает. Воров не водится, бродяги перевелись, волки не забегают. Да и на землю трофимовскую никто не посягает. На десяток километров окрест он один - хозяин тундры, ее единственный обитатель и добытчик.
Но он именно этот участок у бухточки огородил, обособил.
Он словно оборонился от тундры: вот здесь мое, жилое, трофимовское, а там, за частоколом, - уж чужое, дикий край, глухое место. И изба у него, не в пример другим, аккуратная, теплая, ладная. Он пристроил к ней завалинку, баньку вывел в стороне. Плавник напилил аккуратными брусками и сложил в штабеля. Двор изрыл канавками, чтоб весенняя вода быстрей стекала. А по двору пустил гулять гусей, - еще в прошлом году он словил двух линялых и приручал, их. Они бродят по двору, словно на птичнике, и уныло гогочут. Собаки к ним уже привыкли.
- Хозяйственный мужик у тебя отец-то! - говорит дядя Терень, вдыхая сладкий дым жилья, и в его голосе слышится не только одобрение, но и снисходительность, совсем такая же, как у Митяя, когда он говорит об отце.
Они застают Трофимова во дворе. Он возится с топором подле нарты. Над быстро высыхающей землей двора поднимается теплый весенний пар. И кажется, что Трофимов не нарту чинит, а борону ладит к весне.
- А я оленя убил! - кричит Митяй. - Сам убил. Дядя Терень видел.
- Ишь ты! - удивляется отец и, здороваясь с дядей Терентием, говорит, указывая на сына, словно извиняясь: - Охотник растет. Дикой.