То Амур неугомонный.
Тема любви теперь звучала по-новому. Любовные страдания отошли далеко, поэт воспевал ясную гармонию природы и человека, и для него вся природа была единым всеобъемлющим мировым началом. Гейне увлекся философским учением французского социалиста-утописта СенСимона, мечтавшего о преобразовании мира и установлении царства социальной справедливости. Учение СенСимона и его последователей было согрето прославлением здоровой и светлой любви, освобожденной от уродливых условностей феодального общества. Гейне усердно читал на Гельголанде сочинения французского философа СенСимона, умершего пять лет назад, и газету сен-симонистов "Глоб". В их творениях Гейне видел протест против удушающей власти постной католической морали, против лицемерного и корыстного мира церковников, против "готического мракобесия" и одуряющего запаха ладана.
Утром 6 августа все было как будто по-прежнему. Так же светило жаркое солнце, так же плескались волны о песчаный берег. Но с материка пришла толстая пачка газет, "полных теплых, знойно-горячих новостей". "То были солнечные лучи, завернутые в газетную бумагу, - записал Гейне, - и в моей душе они зажгли неукротимый пожар. Мне казалось, что тем огнем воодушевления и дикой радости, который пылает во мне, я могу зажечь весь океан до Северного полюса".
Газеты принесли известие об Июльской революции 1830 года в Париже. Гейне представлял себе французскую столицу только по рисункам и гравюрам, но живое воображение перенесло его туда, где на башнях Собора Парижской богоматери развевалось трехцветное знамя в знак победы революции... "Трехцветное знамя, марсельеза... Я точно в опьянении, - записывал Гейне. - Смелые надежды страстно вздымаются во мне... Кончилась моя жажда спокойствия. Теперь я снова знаю, чего я хочу, что должен делать... Я сын революции и снова берусь за оружие, над которым моя мать произнесла заклинание...
Цветов, цветов! Я хочу увенчать ими свою голову для смертного боя. И лиру, дайте мне лиру, чтобы я спел боевую песню... Я весь-радость и песня, весь-меч и пламя!.."
Гейне присматривался к тому, какое впечатление произвели события на окружающих. Парижский солнечный удар поразил всех, даже бедных рыбаков, которые только чутьем поняли, что произошло во Франции. Рыбак, перевозивший Гейне на островок, где он обычно купался, встретил его, улыбаясь, со словами: "Бедняки победили!"
На радостях Гейне расцеловал свою толстую хозяйку и ее мужа, старого морского волка. Даже противного советника юстиции из Кенигсберга поэт заключил в свои объятия, чем окончательно убедил его в том, что сошел с ума. Немецкая знать, находившаяся на курорте, была обескуражена революционными событиями во Франции.
Многие тупые головы, охотно погружавшиеся в волны Северного моря, не поняли происходящего в Париже и сохранили свою первородную глупость. А Гейне весь сиял от радости. Только бумаге вверял он свои чувства: "Один из тех неистовых, завернутых в ''газетную бумагу солнечных лучей ворвался мне в мозг, и все мои мысли горят ярким пламенем; Тщетно я погружаю голову в море. Никакая вода не погасит этот неукротимый огонь".
По ночам поэту снились самые причудливые сны.
Ему казалось, что он перебегает на чудовищно длинных ногах из Германии во Францию и обратно, стучится к немецким друзьям и знакомым, не дает им спать и стаскивает с постели. "Доброе утро! - кричит он им среди ночи. Радостные вести: французский петух пропел зарю!"
Одно видение сменялось другим. Толпа готических соборов в ужасе перед революцией обратилась в бегство из Баварии и других католических земель. На небе тоже произошло смятение, и в райских чертогах были открыты нараспашку все двери, а небесное воинство в страхе разбежалось и спряталось по углам.
В эти дни Гейне неустанно думал о родине. Способны ли его земляки совершить подвиг, подобно французам?
Скоро ли они сумеют найти достойное применение немецким дубовым лесам и построить из них баррикады для боев за освобождение?
Гейне не мог больше оставаться на Гельголанде. Он решил вернуться в Гамбург, хотя знал, что это небезопасно для него. В коротеньком письме к Винбаргу поэт писал: "Если в Германии разразится революция, моя голова будет не последней из тех, которые падут".
В Гамбурге Гейне убедился в том, что "солнце попрежнему элегически освещает широкую спину немецкого терпения". Каждую ночь поэту снится, что он укладывает чемоданы и отправляется во Францию. Эти мысли одолевают его и днем. Он действительно готовится к отъезду.
Весной 1831 года Гейне заканчивает деловые переговоры с Кампе, издающим его "Дополнения" к "Путевым картинам". В страстных строках поэта, направленных против аристократии и денежной буржуазии, звучат прямые отголоски трех июльских дней во Франции, свергнувших Бурбонов. Гейне прощается с немногочисленными друзьями, раздает им на память прочувствованные стихи, с горечью переживает предстоящую разлуку с матерью.
В начале мая поэт отправляется в путь. Неделю он проводит во Франкфурте-на-Майне, согретый приемом восторженной молодежи. "Вы не представляете себе, как здесь меня чествуют, - писал он в Гамбург. - Когда днем я вернулся домой, весь мой стол был покрыт визитными карточками посетителей".
Через Гейдельбсрг и Карлсруе Гейне добрался до германо-французской границы. В мае 1831 года поэт перешагнул границу, которая "отделяла страну филистеров от священной страны свободы".
V
ПАРИЖ
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Выкрики кондуктора дилижанса: "Париж!
Париж!", и голоса продавцов свежих кокосовых орехов пробудили от сна путешественников.
В прекрасное утро 20 мая 1831 года почтовый дилижанс доставил Генриха Гейне к воротам Сен-Дени.
Не прошло и двадцати минут, как Гейне уже был на бульваре Сен-Дени, среди толпы нарядно одетых парижан, словно сошедших с картинок модных журналов.
Он был ошеломлен внешним видом этого шумного, красивого города. Один из современников поэта так описал впечатление приезжего от французской столицы: "Кто приезжает сюда в первый раз, у того сразу делается головокружение. Улицы говорят слишком громко, и толпа слишком торопится и напирает. Столько идей на выставках или витринах, в памятниках, в плакатах и лицах, которые как бы заряж'ены и насыщены ими. Кажется, что попадаешь из спокойной и прохладной воды в котел, где собираются клокочущие пары и где бушуют и сталкиваются волны, сплетаясь между собой и отбрасываясь от раскаленной стенки пылающего металла. Куда уйти от этой горячки воли и мысли?.."
Гейне все казалось ослепительным и исключительно интересным: небо было особенно голубым, потому что на нем еще сверкали лучи пленившего его июльского солнца.
От пламенных поцелуев этого солнца были еще розовы щеки Лютеции (римское название Парижа), и на ее груди еще не совсем увял свадебный букет, хотя слова "свобода, равенство, братство" были уже местами стерты со стен домов.
Неудивительно, что на Гейне Париж произвел сразу чарующее впечатление. Виденные им прежде большие немецкие города Берлин и Мюнхен бледнели по сравнению с Парижем, а Дюссельдорф, Бонн, Люнебург и Геттинген уже казались большими деревнями.
Еще в XVII веке, когда Тридцатилетняя война разорила и обездолила Германию, Франция после Вест4'"альского мира 1648 года получила главенство на Европейском континенте. Уже в ту пору Париж насчитывал почти миллион жителей, двенадцать тысяч карет катилось по его улицам, и в аристократическом квартале Ссн-Жсрмен воздвигались великолепные особняки и дворцы. С того времени в течение полутора веков Париж отстраивался, все больше теряя остатки средневековой старины.
Только узкие, извилистые и темноватые улочки Латинского квартала напоминали о стародавней жизни города и придавали ему особое очарование. Величественные здания и памятники: Лувр, Биржа и Опера, Триумфальная арка, Вандомская колонна - все привлекало поэта.
В дни приезда Гейне в Париж сердце города билось между улицей Шоссе д'Антен и улицей Фобур Монмартр, на Больших бульварах, где круглые сутки кишела толпа дельцов и гуляк, авантюристов и неудачников, нищих и богачей. Недаром Бальзак писал, что нельзя было пересечь двух бульваров, чтобы не наткнуться на своего друга или врага, на чудака, который не дал бы повода для смеха или раздумья, на бедняка, который не выпрашивал бы су, или на водевилиста, ищущего темы.
С заходом солнца в трех тысячах модных лавок загорались газовые рожки, бульвары заполнялись толпами ищущих приключений и развлекающихся парижан. Французская пословица гласила: "Если богу становится скучно на небе, он открывает окно и глядит на парижские бульвары". Гейне с жадным любопытством бродил по городу, сдвинув на затылок белую шляпу, разглядывая лица прохожих и витрины магазинов.
В полночь, когда немецкие города давно уже спали и благонамеренные обыватели лежали под перинами, натянув на уши ночные колпаки, Париж жил кипуче и нервно: в Опере еще звучала бравурная музыка Доницетти, и танцоры неистово плясали в кабачках и кафе на бульваре Монмартра.
В этой лихорадочной атмосфере Гейне чувствовал себя как рыба в воде. Он шутливо писал своим друзьям, что когда рыб в воде спрашивают о самочувствии, они отвечают, что им живется, как Гейне в Париже.
Остановившись в маленьком отеле на улице Вожирар, Гейне поспешил повидаться с некоторыми немецкими земляками, жившими в политической эмиграции в Париже. Глядя на их хмурые лица, поэт понял, что они уже знают одну из самых страшных болезней на свете - тоску по родине. Тут Гейне невольно вспомнил слова известного деятеля Французской революции Дантона, сказавшего, что "нельзя унести отечество на своих подошвах".
На другой день после приезда Гейне посетил редакцию сен-симонистской газеты "Глоб". Из всех парижских изданий эта газета ему казалась наиболее близкой по духу, потому что она была воодушевлена идеями социального переустройства мира. Последователи покойного социалиста-утописта Сен-Симона тепло приняли немецкого поэта.
Двадцать второго мая в газете "Глоб" появилась заметка:
"Знаменитый немецкий писатель д-р Гейне с позавчерашнего дня находится в Париже. Это один из молодых и мужественных людей, которые защищают дело прогресса, не боясь, что они навлекут на себя ненависть придворных прихвостней и аристократов. Господин Гейне, исполненный серьезности и добросердечности, отдал свое перо защите народных интересов Германии, не придерживаясь, однако, ограниченного национализма. Его "Путевые картины" и статьи о бедствиях, недавно постигших его родную Рейнскую область, а также по истории Франции вызвали к нему огромный интерес". Примерно через месяц Гейне пишет Фарнгагену о том, что в Париже он "захлебывается в водовороте событий, волнениях современности, подземном гуле революции".
В этом же письме Гейне признается, что еще полгода назад он был доведен врагами до того, что хотел уйти в поэзию и оставить поле битвы. Но, к счастью, этого не случилось, и теперь он снова чувствует себя бойцом.
"ФРАНЦУЗСКИЕ ДЕЛА"
Гейне бродил по нарядным залам Лувра. Выставка картин французских художников привлекала множество посетителей. Около трех тысяч произведений кисти Делакруа, Шеффера, Берне, Декана, Лессора, Делароша, Робсра и других современных мастеров были выставлены там в мае 1831 года.
Гейне остановился у одной большой картины Делакруа, перед которой непрестанно толпились посетители.
Картина называлась "Свобода на баррикадах".
На ней была изображена группа вооруженных людей, а среди всех этих распаленных зноем и боями повстанцев выделялась фигура женщины в красном фригийском колпаке, с ружьем в одной руке и трехцветным знаменем - в другой. Ее прекрасное полуобнаженное тело выражало неудержимое стремление вперед, в глазах искрились отвага и призыв к борьбе. Гейне обратил внимание на то, что художник приглушил краски и, словно сетью паутины, покрыл все фигуры пороховым дымом и пылью, что придавало картине правдивость, словно в ней открывалось настоящее лицо Июльских дней.
Поэт прислушивался к разговорам публики и по отдельным репликам узнавал различные настроения посетителей выставки. Многие восхищались творением художника, особенно те, которые так недавно принимали участие в июльских боях или были их сочувствующими свидетелями. Но Гейне здесь же услышал и насмешки над "богиней свободы", изображенной на картине.
Толстый папаша с массивной золотой цепочкой на животе объяснял нарядной девочке, своей дочери:
- Видишь эту грязную женщину в красной шапке?
Это богиня свободы.