у кабины крашенный железный памятник со скошенным верхом, с фотографией Харина за стеклом в круглом окошке, с начертанной черною краской надписью, означающей фамилию, имя и отчество усопшего и даты его рождения и смерти; эта краска еще не успела засохнуть и немного от переноски памятника размазалась. Пол кузова был покрыт большим харинским ковром из искусственной шерсти.
Мужики аккуратно и без всякого затруднения вынесли гроб из подъезда, сняли с плеч на платформу и водворили его на середину кузова на ковер, сбоку от гроба положили на ковер его крышку.
Полина скомандовала Юрчику, что можно ехать, он побежал и сказал что-то знакомому своему шоферу в кабине, тот включил мотор, машина чуть дернулась сначала, а потом плавно поехала по дорожке от подъезда. За нею следом медленно пошли, выстраиваясь на ходу по несколько человек в ряд провожающие покойного люди. Народу собралось непривычно для стариковских похорон много - человек пятьдесят, кроме того, находившиеся в этот праздничный день во дворе люди, вышли на тротуар и стояли, рассматривая проходившую мимо них колонну.
Процессия покинула двор и, заворачивая влево, выдвинулась на дорогу. Следом за народом ехал заказанный для стариков автобус, замыкал же все маленький "Запорожец" с инвалидными желтыми знаками на переднем и заднем стеклах, за рулем которого непонятно каким образом уместившись, сидел Федор Андреевский, возле него - на переднем сиденье выставив вперед голову сидел его сват Герман Ермаков, а позади их сидели их жены и разговаривали между собой.
Городишко, в котором жили Харины, был самый маленький, запущенный, с нечинеными дорогами, имевший населением едва ли пятнадцать тысяч человек но застроенный в основном деревянными частными домами и поэтому протяженный как какой-нибудь иной большой город. Процессии, двигаясь медленным шагом, нужно было добираться до городского кладбища часа полтора: спуститься по дороге с горы, дойти до городской площади, от нее проследовать по набережной городского пруда до плотины, сразу за ней повернуть направо, достигнуть следующей горки с высящейся на ее вершине старинной церковью, перевалить по дороге за эту гору и после городского района со странным для Урала названием - Рига, основанного беженцами из Прибалтики в Первую мировую войну, а теперь заселенного татарами,- в поле дойти до кладбища...
Оставшаяся в квартире молодая толстая баба, внучка старухи, уложила ее в постель, где она сразу успокоилась и, отдыхая на боку, стала наблюдать, как Ольга убирает в углу табуреты, открывает вентили на батареях центрального отопления, чтобы прогреть комнату, снимает белые простыни с телевизора, с зеркала на стене и с серванта, в котором за посудой так же виднелось зеркало, сворачивает и укладывает простыни в шкаф.
Правнуки - оба в теплых костюмчиках, оба кареглазые и до чрезвычайности лопоухие, катали по очереди друг друга на бабушкином табурете с колесами. Старуха, улыбаясь, сказала им: Мне маленькой батюшка сделал, помню, такую же вот, скамеечкю, приладил к ней колеса и говорит мне: "На вот, Полинка, тебе деревянную лошаду, катайся на ней..." Вот и на старости снова покататься пришлось на деревянной-то лошаде...
В резком солнечном свете, хлынувшем в комнату из окна, когда Ольга раздернула шторы, старуха хорошо видела их знакомые личики. Пашка, слабенький костлявый мальчишка, очень шаловливый, и которого за доставляемое им беспокойство она не любила, имел удлиненный разрез глазенок, когда смеялся выставлял два белых заячьих зубика и очень отчего-то походил на китайца. Его сродный брат Сашка, внук Ирки от ее старшей дочери, происходил по отцу из чистокровных татар, но тем не менее, ничем на татарина не походил, подтверждал всем своим видом народное мнение, что от брака русских с татарами родятся очень крепкие и смышленые дети, был любимцем старухи и, пока его не сердили являл из себя очень ласкового, любознательного ребенка, говорил чисто и уже знал почти весь алфавит; когда же его сердили чем-нибудь, то он как-то неприятно, по-татарски, - мстительно
и безудержно злился и этим приводил в смущение и пугал всю свою русскую смирную родню.
Братья играли недолго - вскоре они табурет не поделили, соскочили с него на пол и подрались. Они посещали одну группу детского сада и оба научились там драться по-взрослому: размахивая кулаками и пиная ногами прежде же они умели только бороться.
Пашка первым начал, он, размахнувшись ручонкой, залепил брату по щеке плюху и звонко выкрикнул: "Кья-я!" Сашка моментально ему сблямбал в отместку, но тот на этот раз не заплакал, а вцепился в Сашку, и они по старинке упали на пол и стали бороться, сопя, повизгивая, тиская друг друга ручонками, чтобы который-нибудь из них, наконец, заревел от обиды и сдался.
- Ольга! Ольга! бежи скорее сюда!- закричала с кровати старуха.- Они опять подрались!
Ольга, топая толстыми ногами, прибежала в комнату с кухни, нагнулась к пыхтящим пацаненкам, вздернула их с пола, поставила на ноги и, раздвинув свои руки, растащила их в стороны. Пашка, почувствовав на локте крепкую материнскую хватку и посмотрев на разгорячившуюся мать, сразу же разревелся, Сашка пытался изловчиться и укусить тетку за руку. Ольга, заметив его усилия, перехватила руку и стала держать его за ворот, тогда Сашка,
уже не надеясь поквитаться с теткой, стал тянуться и пинать по воздуху ножонкой, стремясь достать до Пашки. Ольга крикнула ему: "Сейчас как дам!"и оттолкнула его в сторону, а сын получил от нее здоровенного тумака.
- Сколько раз я тебе говорила: не заедайся с ним! Не можешь с ним справиться - и не лезь! Ты меня понял - или сейчас получишь у меня!
Пашка ничего не отвечал - плакал, зажмурив глаза и сморщив лицо, и еще больше, чем всегда походил на китайчонка, а Сашка, воспользовавшись тем, что тетка его не видит, на секунду присел и выставил к Пашке задницу, потом, понимая, что защиты, кроме бабушки, у него здесь нет и побаиваясь, все-таки тетку, не спеша улез на постель к бабушке и уселся там на вторую свободную подушку возле стены.
Ольга, убедившись, что инцидент исчерпан, снова ушла на кухню, Пашка еще всхлипывал на диване, а Сашка, успокоившись, наклонился к самому уху прабабушки и попросил восхитительным голоском: Бабушка, расскажи мне, пожалуйста, а куда дяденьки унесли дедушку?
- Умер, Саша, дедушко Андрей. Стал совсем старичок стареньким наш - и умер.- отозвалась ему старуха.
- Стареньким стал дедушка? Бабушка, значит, дяденьки его молоденьким сделают? Эти дяденьки - кузнецы, да, бабушка?
- Нет, Саша, не умеют они так делать-то, они не кузнецы, Саша... Уехал дед Андрей от нас, Саша, уехал... надолго уехал,- протяжно сказала старуха.
- Бабушка, ведь дедушка Андрей - кузнец?- пытаясь все выянить, продолжал спрашивать умный мальчик.
- Дедушко-то? кузнец, кузнец... Был когда-то и кузнецом,- отвечала старуха.
- Бабушка, расскажи мне, пожалуйста, сказку про кузнеца,- ласково попросил правнук.
- Сказочкю захотел, вятскую послушать, дитятко?- широко улыбаясь, спросила старуха, не упускавшая со времени болезни каждый случай поговорить.- Ну, послушай... В некоем царстве-государстве жил кузнец-молодец. У него в кузне висела на стене икона - Лик Божий, а в закуту держал он картину - диаволову рожу. Богу помолится, скрестится, да поклонится, а потом штаны соймет, жопу к дьяволу повернет - и приседает, приседает перед ним, ровно кланяется - насмехается. Дьявол-то не стерпел я, дескать, мужик, тебя проучу, подослал к нему двух своих чертей. Один черт, слышь ко, обернулся мужиком - да и нанялся кузнецу в работники, а другой из них оборотился стариком - и потом в эту кузню приходит, что-то якобы ему перековать надо. Сам-то такой из себя весь дряхлый, оступается, ножожки не держат его. Работник-то и говорит ему, давай, мол, я тебя перекую в молодого, дедушка. Тот соглашается. Сунули дедку этого в печь, раскалили, выдернули на наковальню, молоточками по нему чух-чух, почукали - и выковался молодец - усы пальцем вертит, с ножки на ножку поскокивает, ножкой на ножку потопывает. Дал он сто рублев кузнецу за эту работу и из кузни - вон, и работник вскорости за ним следом ушел. Остался кузнец в кузне один, тут приходит к нему опять трухлявый старикашечка, только, настоящий, значит, а не черт. Кузнец ему и скажи: давай, за сто рублей перекую тебя в молодца, дедушка. Согласился тот: перекуй, коли умеешь. Умею,- говорит,- научился сейчас. Тоже его в горне-то жег, жег - выдернул, молоточком по нему чух-чух,- не выходит ничего: уморил дедушку. Погнали кузнеца этого садить в тюрьму, а работник его, черт, ему навстречу идет.
- Догадался, кузнец, кто я такой?- спрашивает черт.
- Догадался,- отвечает ему кузнец.
- Ну, вот то-то же,- говорит ему черт.- Богу молися, да и дьявола не гневи...
- Бабушка, а наш дедушка Андрей гневил дьявола?- спросил Саша.
- Дедушка-то? Андрей?- он бога гневил кажный день,.. а бывало, что иногда и черта серживал же,- задумчиво произнесла старуха.
Шныра Пашка услыхав, что бабушка рассказывает сказку, сразу закончил плакать, пришел с дивана и, перебравшись через живот старухи, уселся на подушку вместе с братом. Братья дрались в день по несколько раз и придавали своим дракам очень мало значения. Теперь они совершенно мирно, устроившись возле старухи, повернули к ней свои лопоухие головы и с огромным вниманием слушали, что она говорит.
Когда старуха замолчала, Пашка наклонился к ее уху и звонким голосом, шепелявя, попросил: Бабушка, а исе одну.
Старуха поглядела на него, подумала и стала рассказывать: Как-то раз посеял мужик репу. Репа у него начала расти плохая, чахлая очень. Ну, мужик рассердился на репу, да возьми и выругайся: "А, лешай тебя забери!" Сказал, да и забыл. А только видит он, что такое? Репа его стала быстро расти, ядреная такая выправилась - мужик на нее и нарадоваться не может. Настало время снять урожай. Пришел мужик, начал рвать репу, а из лесу к нему выходит леший и говорит: "Стой, мужик, ведь эта репа - моя".
- Как твоя?- спрашивает мужик.
- А ведь ты мне ее сам отдал, я все лето воду носил, репу поливал и теперь ее себе заберу.
Но мужик бойкий вот такой тоже был, заершился... Ну, они и поспорили: кто на другой день приведет на поле диковеннее зверя - того и репа. Мужик весь вечер сидит у себя дома такой весь смурной, а жена его спрашивает: "Что случилось?" - Так вот, отвечает, и так...
- Не горюй,- его успокаивает жена.- Что-нибудь придумаем...
Пришел наутро мужик в поле, глядит: леший ведет из лесу медведя.
- Ну что это за невидаль такая - медведь?- говорит мужик.
- А твой-то зверь где?- спросил леший.
- А мой - вот он идет...
А это баба его, голышом, на четвереньках идет пятками вперед, косы распустила, свесила волосы до земли - словно хвост.
Леший на нее посмотрел, говорит: Ну, отродясь такого чудного зверя не видывал: рот вдоль рожи, один глаз на лбу, да и тот выгнил... Выиграл ты у меня, мужик - забирай, твоя репа...
Ольга, услыхав на кухне, что рассказывает старуха, быстро пришла в комнату и закричала:
- Ты что, бабушка, детям говоришь?! Ты совсем, что ли уже?- и сгоняя мальчишек с подушки, крикнула им: А ну-ка брысь отсюда: расселись!
Пашка шустро пополз на корячках по постели, перелез через спинку кровати в ногах у старухи и убежал на диван; михряк Сашка медленно лез за ним следом и думал, что как все непонятно: тетя Оля ругает бабушку, которая ее старше; дедушка Андрей отчего-то вдруг предпочел сделаться совсем стареньким и умереть, хотя он - кузнец, значит, запросто сумел бы себя перековать в молодца и теперь бы мог приплясывать здесь в комнате и крутить пальцем усы...
Старушка глядела на толстую Ольгу, виновато улыбалась и думала:
- Охо-хо, уже не знаешь, что и сказать. Все - не по ним. Не ладно сказала, к слову придрались... а сами-то как живут... срамно смотреть - не работают... По телевизору-то: бабы голые с мужиками обнимаются - так это им ничаго, не отходят от телевизора; а я одно только слово и сказала: "голая"а она на меня накинулась.
Старуха начала думать: грех это, или не грех - то, что она сказала слово "голая"? Потом, незаметно для себя, стала уже думать о том, как хитры бывают иногда бабы и каким неожиданным способом им приходится иной раз выручать мужиков - а те этого нисколько не ценят и все свою водку пьют, пьют... Тут она опять вспомнила, что на том свете с нее наверняка взыщут, почему половина внуков ее и все правнуки - некрещеные, и что это, в самом деле, ее большой грех - и она очнулась от начавшего к ней подступать было сна, широко открыла оживившиеся глаза и громко позвала:
- Ольга, иди сюда, сядь, послушай, что я тебе расскажу!