— Ага, — кивнул Збрхл. А потом заявил с подкупающей искренностью: — Нет, черт побери, не понимаю!
— Роволетто… — тихо проговорила Петунка, — ну, я ему все рассказала подробно. — Она мягко, по-матерински улыбнулась, адресуя свою улыбку Йежину. — Мы проболтали много вечеров, потому что художнику требовалась масса сведений, чтобы создать произведение.
Йежин серьезно кивнул в ответ. Дебрен глянул, не мелькнули ли ехидные огоньки в глазах Ленды. Но нет. Она выжидательно смотрела на золотоволосую, слегка нахмурившись, и молчала. Далекая от того, чтобы делать оценки и, во всяком случае, выдавать их.
— Так что он знал столько же, сколько и я, — сказала Петунка. — Мы подружились, отсюда и моя болтливость. Ну а поскольку откровенность была взаимной, он однажды признался мне, что часто видит сны. Он был художником, а художники впечатлительны, наверняка лучше воспринимают различные магические сигналы… Во всяком случае, когда я обратила его внимание на отсутствие грифона, он сказал, что так и должно быть. Что грифон в снах ему не является. И не дал себя переубедить. Мы даже слегка повздорили. Я была молодая, не очень умная. Как и Ленда, попрекнула его трусостью. Потому что и лилия, и отсутствие Доморца… Я сказала, что художник должен говорить правду в глаза, невзирая на цензоров или на реакцию чудовищ. Такая вот чепуха. В отношении цензуры он быстро доказал мне, что я не права. — Она слегка покраснела. — Но относительно грифона не отступил. Уперся, что ничего не изменит, потому что, как он сказал, искусство призвано направлять людей на верный путь, а не к пропасти. В конце концов я поверила, что интуиция его не подводит. Потому что вторая картина получилась у него как бы… — Она осеклась. Несколько мгновений, смутившись, ждала вопросов. Не дождавшись, глубоко вздохнула и докончила: — Йежин, становится холодно. Не принесешь тот зеленый платок?
Трактирщик встал и вышел из комнаты. Выглядел он абсолютно так, как должен выглядеть муж, которого озябшая жена послала за платком.
— Я приведу собственный пример, — теперь Петунка говорила несколько тише, — потому что бабки уже не могут ничего объяснить. А я не хочу, чтобы их запомнили глупыми, трусливыми или распущенными. Человека нельзя судить только по его действиям. Необходимо знать обстоятельства, выслушать объяснения… Впрочем, нет нужды оглядываться на столетия назад. Полагаю, я — прекрасный пример.
— Хочешь рассказать о себе? — уточнил Дебрен.
— Не хочу, в этом нет ничего приятного. Но должна. Если Збрхл прав в отношении шлема, а ты в отношении дома… За себя я не боюсь. С детства знаю, что проклятие меня убьет. Но Йежин, мальчики… Возможно, это единственный шанс их спасти. Или убить. Понятия не имею, на что решиться, о чем вас просить. Поэтому для начала прошу совета. — Она глубоко вздохнула и указала на картину: — Это… я. Голову он придумал, но остальное мое. Мы не только беседовали по вечерам. А Роволик, как некоторые догадались, его…
Из четырех слушающих трое удержались и не взглянули на полотно. Збрхл не удержался. Хотя и ограничился коротким взглядом, заплатив за это очень неуверенной миной и чем-то таким, что Дебрен принял бы за румянец, если бы допустил мысль, что такой человек способен краснеть, но взглянуть должен был. Дебрена это не удивляло. Когда ротмистр перевел взгляд с юной копии на более взрослый оригинал, в его глазах эмоции кипели, как каша на таганке. Пожалуй, все, какие только возможно.
— Лилия здесь, конечно, неуместна, — отметила Петунка, плотно прикрывшись щитом реальности и забот о действительно важных делах. — Вы знаете, я уже была матерью. И говорю о модели не для того, чтобы похвалиться фигурой. Просто это не единственная картина. Роволетто был плодовит не только как мужчина. Он успел здесь написать три картины, и на каждой была я. На двух других — уже с моим собственным лицом, но не покажу я их вам не поэтому. На первой изображены мы вдвоем, я и Роволетто. Она из тех, за которые незамедлительно выкалывают глаза, хотя там изображена любовь, а не вульгарные… Во всяком случае, я прячу ее как можно дальше. Не потому, что она так уж аморальна. Роволик — практически точная копия отца. Увидев его, сын мог бы…
— Может, нам не следует этого знать? — Збрхл долго боролся с собой, прежде чем сумел выдавить эти слова. Потому что знать-то он, конечно, хотел. Все. Независимо от боли, которую это ему принесет. Дебрен его понимал. Совсем недавно он мог бы увидеть практически такого же бедолагу — достаточно было поставить зеркало на доске в некой мойне. И заменить художника князем.
— Следует. Каждый имеет право знать что к чему. Ставка — жизнь, а это важнее доброй репутации деревенской бабы. Я не удерживаю тебя силой, но если ты хочешь выйти из комнаты из-за меня, то прошу остаться.
— А третья картина? — деликатно сменил тему Дебрен.
— Третью я, пожалуй, могла бы показать моим парням. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них узнал меня, — криво усмехнулась Петунка. — Картине можно дать название «Бельницкий дворцовый гвардеец насилует морвацкую крестьянку». И тут уж лилия была бы вполне уместна. Крестьянка защищалась, поэтому лицо ее выглядит малопривлекательно. Художник использовал много красной краски.
— Дворцовый гвардеец? — процедил сквозь зубы Збрхл.
Дебрен подумал, что, если б свидетелей было чуть больше, Гвадрику Частоколу пришлось бы расформировать свое элитное подразделение. Или как минимум утроить жалованье.
— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — пожала плечами Петунка. — По крайней мере в жилах у Вацлана течет приличная рыцарская кровь. А вообще-то это шутка судьбы: сын гвардейского офицера становится художником, переписывающим ценные манускрипты, а сын художника — военным. У обоих были диаметрально противоположные жизненные планы. Забавно, не правда ли?
— Э-э-э… Тебе больно? — тихо заметила Ленда. — Зачем ты себя истязаешь, сестра? Чтобы вызвать у меня чувство вины?
— У тебя? — Петунка приподняла уголки губ. — Ты многих девушек попортила в лесу, когда они ягоды собирали?
— Я наполовину бельничанка, — напомнила Ленда.
— Что ты хочешь сказать? — Дебрен заглянул трактирщице в глаза. — К чему это самобичевание?
— Ты спрашивал о подъемах воды в речке. Нетипичных. Все случилось как раз в такое время. Лето, сушь. И вдруг вода перестала течь вниз по руслу. Вы в Лелонии знаете блюдо, которое называется кисель? Так вот что-то похожее произошло с водой — той, что около моста. Она текла, конечно, но очень медленно. Выше, в Пойме, накопилось много обычной, негустой воды. А потом, без всякого предупреждения, из лесов вышли бельницкие отряды.
— Потом?
— Потом. Судя по состоянию болота, оно начало образовываться тогда, когда Гвадрик был еще у себя, по ту сторону холмов. То есть не меньше чем за десять клепсидр до того.
— Бельничане пробовали что-то сделать с мостом?
— Тогда уже нет. Но вначале, еще при жизни Петунелы, пытались. Да и потом несколько раз. Старая дорога в нескольких местах почти касается границы. Пока она была единственной, им было легче воевать, поэтому очень скоро кто-то на той стороне додумался заблокировать королевский тракт. Что казалось легче легкого: достаточно уничтожить мост.
— Но мост не дался, — догадался Дебрен.
— Именно. Крупные группы саперов с воздуха уничтожал грифон. Что делал с небольшими мост, не знаю. Но скорее всего что-то скверное, потому что уже во времена Алерика бельничане прекратили свои попытки.
— Мост сложен из камня, — пожал плечами Збрхл. — Наш, солидный. А эти дикари вершиной техники считают колоду, в которой высверлены дырки и воткнуты несколько жердей для поручней, поэтому неудивительно, что они не сумели совладать с каменным пролетом.
— Нет, Збрхл, — покачал головой Дебрен. — Я осматривал мост. Я не знал, какова цель проклятия, которое я почувствовал, но теперь, пожалуй, знаю. Мост черпает энергию из протекающей под ним воды. Как мельница — только не с помощью колеса, а чарами. А поскольку получает сигналы от трактира, то узнает об угрозе раньше и начинает накапливать силы для борьбы. Конкретно — воду. Судя по картине, Пойма должна находиться много выше. То есть возникает разница уровней. Есть чем угостить незваных гостей. Чем он конкретно их атакует, сказать трудно, но я на месте Мешторгазия использовал бы это желе. Если б удалось создать местное разрежение, что-то вроде трубы, вода вырвалась бы, как из мощного насоса. А в Бикопулиссе я видел насос, который, кажется, человека может струей продырявить. Он уже не действовал, потому что построили его во времена древней империи, но по-прежнему был засекречен, так что, пожалуй, описаниям можно верить. Но с таким же успехом вода может быть лишь поставщиком силы, а само убийство происходит иначе. Например, с помощью поручня-самобойки. Или путем неожиданного обледенения в сочетании с ветром, смахивающим людей с пролета. А если он потратит большие деньги на защитные сооружения и наймет спеца…
— Ты хочешь сказать, что мост разумен? — уточнила Ленда. — Как трактир?
— Ну, в такой-то степени, конечно, нет. Я не почувствовал присутствия мозговика. Наверняка есть немного под камнями, но гораздо меньше, чем здесь. Столько, чтобы хватило для простых действий. Однако думает и планирует — дом. Вряд ли — грифон. Грифон — это глаз и ухо. Ну и летающая катапульта, уничтожающая сверху хорошо вооруженные колонны.
— И курьер? — Дебрен поднял брови, поэтому Ленда пояснила: — Кто-то должен передать мосту, что запланировал дом. Конечно, — добавила она, — если ты не шутишь и не дурачишь нас своей болтовней о разумных домах.
— Я не шучу. А курьер не нужен. Та мазь, которой Йежин испачкал штаны, а еще раньше Мешторгазий швырялся с крыши в бельницких разведчиков, — раствор ртути и нескольких органических добавок. Когда-то, прежде чем научились делать излучающие энергию зеркала, этим составом насыщали дерево и таким образом изготовляли излучатели. Ваша крыша, Петунка, как раз и есть такое ранневековое зеркало. Оно позволяет грифону общаться с домом, а дому — с мостом. Потому я и спрашивал, виден мост или нет. Деревья не ослабят сигнала, но если б между трактиром и мостом была какая-то гора… Голову на отсечение не дам, но, вероятно, именно поэтому Мешторгазий первым делом залез на крышу. Без прямой видимости весь план мог провалиться. Потому и получил по голове бельницкий разведчик. Помните — тем бочонком?
— Стало быть, — подытожил Збрхл, — если Пискляк отбросит когти, то нам на шею усядется дом?
Дебрен кивнул.
— И бельничане, — вздохнула Петунка. — Именно это я хочу сказать. Мост защищался, если его пробовали уничтожать, но патриотизма как такового в нем нет. Бельницкая армия не раз по нему проходила. Он мог ее задержать. Но не хочет. Даже Гвадрика.
— Гвадрик проезжал по мосту? — удивилась Ленда.
— Трижды, с крупными силами, всегда на Румперку. Откуда бы взялись мы с Вацланом? — усмехнулась она не очень радостно. — Дворцовая гвардия никогда без князя не ходит.
— Откуда бы вы?.. — Збрхл не решился докончить.
— Перед вторым вторжением Гвадрика — тем, которое предваряло рождение Вацлана, — сюда заявился один известный бесяр. Или, если вам больше нравится, ведьмак. Он закончил жизнь, как и его предшественники, но был действительно прекрасным специалистом и перед смертью здорово старогродца поуродовал. Свидетели думали, что грифону уже каюк. Что он поплелся в лес подыхать в дебрях. Ну и разошлась весть, будто террору на пограничье конец. Сразу соотношение сил изменилось. Наших гарнизонов нет, ибо к чему они, если Доморец границу сторожит. Доморца нет, народ охмелел от радости, некому будет с предостережением мчаться… Ну и Гвадрик вспомнил молодость, прыг на коня и лично повел своих на Румперку. А один из его приближенных прихватил меня с ягодами и сделал женщиной.
— Как его звали? — как бы равнодушно спросил Дебрен.
— А вот этого-то он мне аккурат на ушко не шепнул. А может, я недослышала. Он был в забрале, старец мерзкий. Небось не впервые так забавлялся и знал, что насилуемые девки метят когтями в морду попасть. Или хотя бы оплевать пытаются. А это вроде бы к неудаче.
— Старец? — угрюмо повторила Ленда. — Тогда, пожалуй, не из гвардии. Ты правильно сказала: где князь, там и его гвардия. Они должны быть его щитом, и в немногочисленную хоругвь попадают только лучшие из лучших. Молодые, сильные. Даже командиры… Так что твой насильник или не был стариком, или был не из гвардии. Может, тебя сопение обмануло. Но я тебе скажу… — Она замолчала, хотя Петунка не пыталась перебивать.
Только когда стало ясно, что Ленда больше ничего не скажет, Петунка заговорила:
— Я не очень-то соображала, потому что он здорово меня пришиб. Настроение мое, как это часто бывает у насилуемых девушек, тоже не особо располагало к наблюдениям. Но то, что он был старым, я отметила. Хотя бы по тому, как чудовищно долго все тянулось. Правда, в то время я совсем не так, как сейчас, оцениваю старость. Молодому собственный родитель стариком кажется. Но он был седой, были у него проблемы мужского характера, а когда он наконец с ними управился, то подчиненным пришлось его с меня стаскивать, так натрудился.
— Тогда, пожалуй, он и верно был не из гвардии, — поддержал Ленду Дебрен.
— Чтоб пес сожрал его, его герб, положение и все прочее! Я не ради собственной или Вацлана похвальбы это рассказываю. Но уж если говорю, так честно, без выкрутасов. Это был дворцовый гвардеец. Я знаю, потому что на кирасе у него был изумительно выкованный герб. Позолоченный. Княжеский. Армия в Бельнице государственные знаки носит. А у этого был личный, княжеского рода.
— Невероятно, — без тени сомнения заявила Ленда. — Это никак не мог быть личный герб. Ты скорее всего даже не знаешь, как он выглядел. Большинство людей думают, что бельницкие князья помещают в гербе то же, что и город, а за ним все королевство: золотой ромб на черном поле, а на ромбе замок. Правда, армия и прочие организации такой же знак носят, только с короной сверху. При демократии корону выкинули и заменили меховой шапкой, а черный фон — синим. Потому что якобы наступит благоденствие, которое символизирует шапка, а кругом сплошь братские демократии, что символизирует синий цвет. Владыки тоже издавна выступают под флагом с ромбом и замком и так же реверс монет чеканят. Но…