Но закончить до конца наблюдение за научным экспериментом мне не позволил второй бандитствующий элемент, длинный и плечистый. Он выхватил нож и с криком, что стоять сейчас попишу, бросился на помощь своему подельнику. Я сделал резкий шаг навстречу и тут же отпрыгнул назад, чтобы его рука с ножом миновала дорогие моему сердцу печень, почки, легкие и другие прочие органы моего тела. А как только длинный чуть завалился вбок, я саданул длинным и хлёстким боковым. И пока штангист все ещё бессмысленно топтался на месте, его компаньон уже прилег отдохнуть от трудов неправедных.
— Длинные и высокие они конечно девушкам нравятся больше, — сказал я, облегченно выдохнув и растирая больные костяшки на правой руке. — Но стойкости у них меньше. Первыми не выдерживают под натиском временных житейских трудностей.
— Здоров бык, — сказал Боря Александров и пока более старшие товарищи по команде обдумывали сложившуюся ситуацию, юниор подбежал к штангисту и залепил короткий, но мощный хук снизу.
Наконец, когда братки пришли в себя, особенно им понравилось, что мы на них попрыскали холодной водичкой из Оки, беседа по поводу царапины на бампере вошла в конструктивное русло. Штангист, даже очнувшись угрюмо молчал. Наверное, всё думал — где он и зачем он здесь? А вот длинный, особенно, когда я его взял за ухо, очень быстро и четко ответил на все вопросы. Как я и предполагал, царапина на автомобиле была просто подставой для разводки «лохов ушастых», и после лживого признания, что они больше не будут, длинный произнёс самое главное, что теперь они с хоккеистом Астафьевым в расчёте.
— С хоккеистом вы в расчёте, — я удовлетворённо кивнул и отпустил покрасневшее ухо. — А сейчас гоните пятьсот рублей на починку моих разбитых костяшек. Могу взять золотом. — Я шлепнул штангиста по щеке и заставил того открыть рот. — И у тебя тоже я вижу фиксы золотые. Может и цепочки имеются. Или ещё хотите со мной встретиться поговорить? Тогда стрясу тысячу и уши откручу по-настоящему.
— Отцепись, — пробормотал длинный и вынул из внутреннего кармана несколько сотенных рублёвых бумажек.
«Хорошо живут, суки», — подумал я, отсчитав пятьсот рубликов. Лишние же деньги я сунул в рот штангисту, который ничего не соображая так и сидел, разинув пасть.
«Скажи им, сам Фридрих Энгельс писал, что преступность есть выражение негодования рабочего класса против класса капиталистов! — рявкнул мне в ухо голос в голове. — У нас в СССР такого класса нет, пусть завязывают».
— Ты Энгельса читал? — Спросил я длинного братка. — Нет? Тогда запомни, если тронете ещё хоть кого-нибудь из «Торпедо» я вам все труды Маркса и его кореша Энгельса в рот запихаю. Понял? Вот так, — сказал я напоследок.
* * *
В кинотеатре «Мир» на автозаводе, куда мы с Борисом приехали на последний сеанс в компании двух фигуристок Жени и Алёны все билеты бил проданы, кроме тех которые иногда держат специально для дорогих гостей. Не знаю, попадали ли мы, хоккеисты горьковского клуба в разряд дорогих, но переплатил я за вход в кинозал в пять раз. Благо было чем.
Сегодня давали премьеру фильма польского режиссёра Романа Полански, который уже укатил в загнивающий «Голливуд», где закрутил с красавицей Шэрон Тейт и снял несколько киношек. В частности экранизировал трагедию Шекспира «Макбет», которую и показывал киномеханик нашего кинотеатра.
Лично меня кровавая возня за шотландский престол, мало трогала. Там в Шотландии и земли-то с гулькин нос, ни золотых рудников, ни алмазных шахт, ни газа, ни нефти ничего нет. И чего спрашивается, средневековые дикари устроили резню друг друга? Поэтому я полфильма клевал носом, а вторую половину безмятежно спал. И когда на обратной дороге фигуристка Женя принялись нахваливать «шедевр» польского режиссёра, лично я молча держался за баранку своей «Победы».
— Тебе что не понравилось? — Удивилась она, сидя около меня, на переднем диванчике.
А вот молодёжи, Борису и Алёне, на заднем посадочном месте было фиолетово, что они сейчас посмотрели. Когда бурлят гормоны, мозг отключается, включается нечто другое.
— И пьеса шекспировская — муть, и кино — дрянь, — резко ответил я. — Если нет сопереживания главному герою, то не стоило и бумагу марать, и плёнку переводить.
— Просто люди не жалея никого вокруг рвутся к власти, что тут не понятного? — Чуть-чуть обиделась Женя. — Каждый хочет сделать карьеру и стать руководителем.
— Отчасти согласен, на определённом жизненном этапе, есть такие мысли, — я сбросил скорость, выехав на Молитовский мост через Оку. — Психически ненормальные люди рвутся во власть, чтобы от неё брать, как этот Макбет. Жаждут дорваться до кормушки и жрать в три глотки как свинья. Зачем же про всякую погань кино снимать? Про нормальных нужно делать фильмы, которые идут во власть, чтобы дать, привнести свои идеи, мысли, чтоб польза была для народа. Вот я когда командой руководил до Севы Боброва, думаешь, приятно было всех гонять? Одному подзатыльник отвесишь, другого за ухо возьмёшь, третьему клюшкой пониже спины шлёпнешь, но результат мы в первых матчах дали. Власть — это тяжёлое бремя. Вот о чём Шекспиру писать надо было.
— Это же искусство, а оно не для пользы, а для чувств, — ответила Женя и отвернулась к окну.
Глава 22
В четверг 21 октября накануне игры с ленинградским СКА из Госкомспорта в команду пришло пренеприятнейшее известие. Прямо в конце тренировки на льду дворца спорта прибежал запыхавшийся начальник команды Иосиф Львович Шапиро и стал что-то нашёптывать Севе Боброву. Михалыч от принесённой весточки, даже свисток изо рта выронил. Затем он взял микрофон, через который иногда давал советы по той или иной игровой ситуации на льду, и спокойным голосом произнёс:
— Товарищи хоккеисты, сейчас после тренировки состоится собрание команды. Кстати, тренировка окончена.
— Михалыч, можно я ещё по воротам побросаю? — Спросил, подъехав я к бортику, так как всевозможные собрания с детства не переваривал.
— Нельзя, — пробурчал Бобров. — Это тебя непосредственно касается.
«Что ж я сделал-то? — ломал я голову, топая, как и вся команда в раздевалку. — Бандиты, которым я настучал в «кочан» пожаловались? Маловероятно. Может мне звание какое полагается, ну там мастер спорта междуогороднего класса? Или тренерша фигуристок пожаловалась, что у нас с Женей отношения из дружеских и платонических плавно переросли в любовные со всеми вытекающими из этого последствиями? Так ей уже девятнадцать лет, не маленькая, а наоборот вполне самостоятельная. В общем, сейчас итак объявят, чего голову ломать понапрасну».
Всеволод Михалыч дождался, когда последний игрок покинет душевую и пристально посмотрел на наши раскрасневшиеся лица, после беготни по ледяному полю.
— Завтра с Ленинградом по требованию Госкомспорта хоккеист Тафгаев играть не будет, — тяжело вздохнув, сказал он.
Потом Бобров выждал паузу, пока остальные хоккеисты выплеснут эмоции, потребовав справедливости от чиновников, которым, честно говоря, на простых хоккеистов всегда было с большой колокольни начхать. Меня хоть в команде не все с восторгом принимали, но за пользу, что я приносил коллективу — ценили все.
— Вот, — Сева Бобров показал в руке конверт. — Здесь сообщается, что за драку учинённую Иваном Тафгаевым и Валерием Васильевым в матче 16 октября оба дисквалифицируются на одну игру. А в целях осуждения хулиганства на льду нам рекомендуется провести командное комсомольское собрание. Лёша Мишин, — главный тренер посмотрел на капитана и комсорга команды. — Ты должен будешь протокол собрания отпечатать и отослать в Госкомспорт. Предлагаю всё это сделать по-быстрому, не откладывая в долгий ящик. Нужно ещё над составом подумать для завтрашней игры.
— Так это, — встал с деревянной лавки наполовину переодетый Мишин, — сначала должен кто-то высказаться, осудить Ивана, что неправильно он ударил динамовского защитника. Кто это готов сделать?
Хоккеисты дружно притихли. Во-первых, такое высказывание попахивало паранойей, во-вторых, сегодня меня осудят за то, что я защищал своих партнёров, а завтра на льду никто за тебя уже не заступится.
— Мы сейчас все в одной лодке, — высказался молчун Вова Астафьев, которому я недавно помог разобраться с бандитами. — Если мы сейчас Ивана осудим, то далеко не уплывём. Они там, чиновники эти сидят бумажки со стола на стол перекладывают. Что они могут знать о хоккее? Чё они лезут со своими рекомендациями.
— Что ж ты Вова предлагаешь, не реагировать? — Спросил Мишин.
— Ничего не предлагаю, — отвернулся от собрания Астафьев.
— А давайте им дулю нарисуем и отправим вместо протокола, — засмеялся Коля Свистухин.
— Ладно, пусть Иван сам скажет, что осознал, что амбала Валеру Васильева бить не будет, — улыбнулся Толя Фролов. — Тафгай давай уже скажи что-нибудь. Плохо конечно, что тебя отстранили, но с Ленинградом мы итак должны справиться.
Я встал с лавки, голова непривычно медленно соображала, так как иначе как сюром ситуацию назвать было нельзя, тяжело вздохнул и ответил:
— Я понимаю так, в Госкомспорте заинтересовались моей дракой на льду после статьи Анатолия Тарасова в «Советском спорте». И сейчас мы эту статью должны осудить и потребовать публичного извинения от Тарасова за нарушение профессиональной этики.
— Ты, Иван, вообще соображаешь, что говоришь? — Удивился Лёша Мишин.
— Отлично соображаю, мы такими статейками роем яму нашему Советскому хоккею, — я махнул рукой так, как будто в ней был булатный клинок. — Не сегодня, завтра нас ждут встречи с канадскими профессионалами. Что мы будем делать, когда заокеанские бандиты начнут калечить наших лидеров? К примеру, какой-нибудь условный Рик Лей изобьёт Валерия Харламова, а остальная команда даже толком и не заступится, подотрётся статейкой этой тарасовской в одном месте. Советский хоккей должен быть с кулаками, чтобы пресекать гряз и грубость.
— Всеволод Михалыч, так что ответить в Госкомспорт? — Растерялся капитан команды Мишин. — Фигу что ли рисовать?
— Иосиф Львович, — Сева обратился к сидящему тихо в углу Шапиро, начальнику нашей боевой команды. — Ты давай сам что-нибудь ответь спортивным чиновникам, а нам этой ерундой заниматься некогда. Поведение обсудили, Тафгаев осознал, постановили сделать ему строгое предупреждение. И всё, все свободны.
Спустя минут пятнадцать, когда я переоделся и собрал хоккейную амуницию в баул, в раздевалку вновь заглянул наш прославленный главный тренер.
— Зайдите в тренерскую оба, — кивнул он мне и Боре Александрову.
Мы с «Малышом» переглянулись, почти синхронно пожали плечами и двинули на ещё один разговор, но Бобров нас надолго не задержал. Попросил впредь не размахивать кулаками направо и налево, как меня, так и юниора Александрова. После чего Михалыч склонился над своими шашечками, размышляя, кем заменить меня в игре против СКА.
На обед в «Зелёный город» вместе со всей командой я и мой юный друг не поехали, решив восполнить потраченный калории здесь же в городе. На Верхне-Волжской набережной, которую ещё при Николае Первом стали застраивать основательными каменными зданиями, в советский период добавили очень симпатичное из стекла и бетона кафе «Чайку». Вот туда мы и решили заехать. Судя по контингенту, сейчас в дневное время здесь тусовались исключительно студенты, а вечером же эту точку общепита могла посещать и другая, более серьёзная публика.
— Замечательные цены, — улыбнулся я, рассматривая меню. — Курица жареная с маринованными фруктами — 1 рубль 58 копеек. Бульон с яйцом — 38 копеек. Блинчики с творогом соус шоколадный — 43 копейки. Коммунизм! Что Боря заказывать будешь?
— Тоже что и вы, только ещё мороженное за 51 копейку, — добавил Александров.
Уселись мы за свободный столик поближе к окну, чтобы можно было смотреть вдаль на неторопливо бегущую Волгу и какое-то время поедали заказанные блюда молча, украдкой поглядывая на симпатичных весёлых горьковских студенток.