- Я из Театра, - сказала Малышка после паузы.
Дежурный куда-то позвонил и через несколько секунд сказал Малышке:
- Проходите. Третий этаж по лифту. Потом прямо.
Малышка прошла сквозь расступившуюся охрану к сверкающему, нарядному лифту и нажала кнопку третьего этажа. Из холла перед лифтом вело несколько дверей, но Малышка сразу поняла, куда ей надо. Она постучала...
- Введите! - гаркнул Майор.
Малышка вошла. Майор сидел в кресле прямо напротив дверей и пил кефир из пивной кружки.
- Что вам от меня надо? - не церемонясь, спросил Майор и не предложил ей сесть.
- В Театре нет денег на постановку "Ромео и Джульетты" - потерялась безналичка.
- Как же! - огрызнулся Майор. - Безналичка просто так не теряется... - он потянулся к телепульту, включил телевизор и стал переключать каналы, пока не нашел футбол. Он уставился на экран, и лицо его немного смягчилось.
Малышка стояла и ждала.
- Как там поживает ваш сумасшедший?
- Спасибо, - сказала Малышка. - Хорошо.
Майор опять уставился на экран и досмотрел матч почти до самого конца, ноги у Малышки совсем уже онемели, тем более большую дорогу она прошла пешком.
- Ладно, - сказал наконец Майор. - Завтра в одиннадцать придет. Только не провороньте.
- Спасибо, - сказала Малышка.
Она была очень благодарна Майору, и ей захотелось сказать ему что-то особенно приятное, важное для него и значительное.
- Я помню вашу пьесу о профсоюзах, - сказала Малышка. - Она была ужасной. Никогда больше не пишите пьес. Даже если вам очень захочется - левой рукой держите правую.
- Убирайтесь к черту! - заревел Майор.
Несмотря на всю свою грубость, Майор оказался человеком слова - безналичка пришла на другой день ровно в одиннадцать. А так как в Театре не знали, что она придет, то позволили явиться в банк целой делегации - режиссеру Петрову, Малышке и Ивану Семеновичу Козловскому. И деньги попали по своему прямому назначению. Спектакль "Ромео и Джульетта" по одноименной пьесе был спасен...
...Но для того, чтобы проявилась скрытая суть вещей, распахнулись двери, упали запоры и тайное стало явным, для этого понадобилось еще два месяца. Конечно, Иван Семенович Козловский знал, чем все кончится, но ничего не говорил Малышке.
Накануне генеральной репетиции Малышке приснился плохой сон, наутро она попыталась вспомнить детали, но вспомнила лишь, что шла, соскальзывая, по чавкающей грязи куда-то в гору... Когда же Малышка увидела стекающихся в Театр членов худсовета с таким знакомым ей выражением особой непроницаемости на лицах, она поняла, что неизбежное приближается. У входа в зал она столкнулась с Главным режиссером Фадеевым.
- Ну? - спросил ее Фадеев многозначительно.
- В смысле? - сказала Малышка.
- Ты определилась? - спросил Фадеев.
- Не поняла, - сказала Малышка.
- Я имею в виду, с кем ты... - сказал Фадеев.
- А... - сказала Малышка. - Конечно, с автором. Я имею в виду Шекспира.
Костюмы еще не успели дошить, а декорации доделать (в этом, как потом выяснилось, был свой умысел), и в этой незавершенности, в этом черновом наброске особенно ясно проступал замысел. Джульетта, она же Маня Огарок, по классному журналу - Мария Огаркова, была в воздушном, тюлевом, светлом платье, еще только сметанном, а не сшитом, схваченном на плечах булавками. На ногах же у нее были ее собственные тяжелые солдатские башмаки с подковами, и каждый ее шаг эхом разносился по всему Театру. Голос у нее был скрипучий, надтреснутый и ломкий, и, глядя на нее, на ее порывистые движения и отчаянный взгляд, скоро становилось понятно, что если она, эта Джульетта, а также Маня Огарок, по классному журналу Мария Огаркова, встретит любовь, то ради нее пойдет на смерть... И за нее даже становилось страшно. В сцене на балконе - балкон присутствовал - она так пылко бросалась на грудь Ромео, что даже не замечала, как булавки, которыми было заколото ее недошитое платье, впиваются ей в тело, добавляя к светлому тюлю капельки крови. А в сцене в склепе, когда Джульетта закалывала себя кинжалом, она сделала это так правдиво и неистово, что бывалые лицедеи, актеры и актрисы, вздрогнули и замерли, кто-то из них не сдержался и вскрикнул, а Анжела Босячная процедила:
- Пра-сти-тут-ка!
Заседание художественного совета проходило бурно. Больше всех возмущалась Анжела Босячная.
- Не позволим! - кричала она. - Молодежь - это все, что у нас есть! И что же будет, если разрешить ей жить чувствами?!
Шнип-маленький кратко, но основательно поддакивал своей подруге. А когда Лизочка еле слышно и вроде бы простуженно заметила, что все это не так и плохо, Анжела Босячная сказала ей прямым текстом, что если она будет продолжать в том же духе, то может лишиться некоего дополнительного заработка. После этого Лизочка охрипла окончательно и замолчала. Директор Театра и Главный режиссер Фадеев сидели напряженно и тоже не высказывались. Иногда Главный режиссер Фадеев поглядывал в окно на свою машину, которой, чтобы на ней ездить, все время требовался бензин... Оба понимали, что деньги, которые еще надо вложить в незавершенный спектакль, в декорацию и костюмы, очень неплохо бы сэкономить. Когда пришло время голосовать, все, кроме Малышки, проголосовали против. Все. Все до одного.
После художественного совета Малышка зашла к Главному режиссеру Фадееву. Они все же неплохо знали друг друга, Главный режиссер Фадеев предполагал, о чем спросит его Малышка, а Малышке было заранее известно, что ответит ей Фадеев. Поэтому они молчали и не тратили напрасно слов.
- Слушай, - сказал наконец Фадеев. - Так ты точно не хочешь взять себе четырнадцатое место, третий ряд балкона?
- Нет, - сказала Малышка.
- Ну, тогда карниз над левым фасадом?
- Не хочу, - сказала Малышка.
- Подумай, - не отставал Фадеев. - Такими предложениями не бросаются. Еще немного - и этот гаденыш Шнип весь Театр к рукам приберет!
Они опять помолчали. Фадеев знал, что хотелось бы знать Малышке, и Малышка знала, что Фадеев это знает.
Поздним вечером Малышка и Иван Семенович Козловский бежали по улице. Падал мокрый снег и, чуть коснувшись земли, растворялся в лужах. Иван Семенович Козловский был в сером больничном халате и больничных шлепанцах, потому что, когда Малышка прибежала к нему из Театра и рассказала про худсовет, было уже не до переодеваний.
Какое-то время Иван Семенович Козловский всматривался в таинственный изгиб спирали на своей стене, а потом воскликнул:
- Конечно! Да! Конечно! Быстрее! Мы можем не успеть!
В Театре давно уже не было Мани Огарок, по классному журналу Марии Огарковой, и никто не знал ее адреса. Она появилась как бы ниоткуда и в никуда ушла. Для того, чтобы сориентироваться, Ивану Семеновичу Козловскому очень не хватало его стены с формулами и сложными вычислениями, он закрыл глаза и попытался представить ее себе по памяти. Это продолжалось довольно долго. Наконец он открыл глаза и сказал:
- Вода! Конечно! Вода! Как я сразу не догадался!
И Малышка вспомнила тот страшный ливень, который разразился в день, когда на художественном совете разгромили "Ромео и Джульетту" с актрисой Песцовой в главной роли.
- Вода! - повторил Иван Семенович Козловский убежденно.
На большом мосту через реку прохожих не было, зато внизу на набережной, там, где к самой воде подступали каменные ступени, виднелась маленькая фигурка. Когда Малышка и Иван Семенович Козловский, увязавший в чавкающем, мокром снегу больничными шлепанцами, подбежали к реке, к каменным ступеням, Мария Огаркова, она же Маня Огарок, даже не обернулась. Она стояла на самой нижней ступени, залитой водой, в своих тяжелых солдатских башмаках, отхлебывала пиво из банки и что-то говорила, обращаясь к темной, спешащей мимо реке. Когда же наконец она их заметила, то не стала вступать ни в какое общение, а повернулась и, не выпуская из рук банку с пивом, не переставая говорить что-то сама с собой и жестикулировать, пошла от реки прочь и скоро скрылась в снежном тумане.
III
- Кто же будет на этот раз подпиливать люстру? - спросила Малышка, сидя в палате у Ивана Семеновича Козловского. - Неужели я?