Мои читатели знают, что в Бробдингнеге я оказался по вине товарищей-моряков. Насмерть напуганные появлением местного жителя, они бросили меня на берегу. В оправдание можно сказать, что испытанный ими страх был вполне естественным. При виде великана без малого 70 футов ростом, способного небрежным движением руки опрокинуть фрегат или легким щелчком убить человека, любой забыл бы обо всем на свете, кроме собственного спасения.
Так или иначе, 17 июня 1703 года я оказался на южной оконечности большого острова или даже континента, населенного сплошь великанами, чей рост двенадцатикратно превышал средний рост обычного человека. Мало того – я оказался пленен местным фермером. Хозяин мой не нашел ничего лучшего, кроме как показывать меня как диковинку на ярмарках за плату. Обходился он со мною, по его меркам, неплохо. Впрочем, в другом месте я достаточно подробно написал о своем пребывании у фермера; здесь лишь замечу, что из его домашних ко мне более других привязалась Лорич, девятилетняя дочь фермера, которую я, достаточно освоив здешний язык, называл «Глюмдальклич», что значит «нянюшка». Она же дала мне имя «Грильдриг», человечек.
После множества приключений, мы с Глюмдальклич оказались при королевском дворе. Представление привело в восторг королеву, ее величество Кломинтелич, и она настояла на том, чтобы я и нянюшка поселились в королевском дворце. Особенно понравилось ее величеству то, что я свободно говорил на местном наречии – причем на самые разнообразные темы. Вообще, язык бробдингнежцев показался мне весьма простым и легким в изучении, хотя и не имеет сходства ни с одним из европейских языков.
Правда, легкость эта касалась устной речи. С письменностью дело обстояло куда сложнее. В отличие от Лилипутии, у бробдингнежцев нет единого алфавита для всей страны. Жители разных областей и даже достаточно крупных селений пользуются своими правилами. Одни пишут поперек листа, другие – вдоль, третьи – справа налево, четвертые – слева направо. Имеются провинции, в которых при этом буквы больше похожи на китайские или японские; в иных принят алфавит, напоминающий латинский, но буквы при этом перевернуты вверх ногами, а где-то еще – лежат на боку. При всем том количество знаков, то есть букв, в алфавите не меняется от провинции к провинции; их всегда ровно 22.
Итак, мы с моей нянюшкой прибыли в Лорбрульгруд 26 октября, через четыре месяца и десять дней после моего появления на берегу Бробдингнега. Самым величественным сооружением здесь был главный храм столицы. Рядом с ним располагались покои их величеств – огромный трехэтажный дом, празднично окрашенный во все цвета радуги. Далее следовало более скромное здание, в котором проживали фрейлины и в котором две комнаты были выделены нам с Глюмдальклич. Мне же, как читатель, очевидно, помнит, личный столяр королевы соорудил деревянную комнату в 16 футов длиной и шириной и двенадцать футов высотой, в которой были размещены сделанные по моим рисункам шкафы, кровати, кресла с подлокотниками и комод. Моя комната легко превращалась в дорожный ящик, который Глюмдальклич могла брать с собой на наши совместные прогулки с ее величеством и придворными дамами.
Самой дочери фермера королева назначила гувернантку – пожилую женщину, склонную к морализаторству, а кроме того, двух служанок. Гувернантка оказалась уроженкой той же провинции Снотиснути, что и Глюмдальклич, что способствовало быстрому установлению теплых отношений между ними.
Легко и непринужденно вошла Глюмдальклич и в небольшой кружок придворной молодежи; составляли его младшие фрейлины ее величества, к числу которых была причислена моя нянюшка, и несколько столь же юных пажей и гвардейцев. Среди этих последних обнаружился знакомый Глюмдальклич, земляк и родственник назначенной ей гувернантки. Его звали Бедари, он был дригмигом (кадетом) королевской гвардии. При первом его визите Глюмдальклич выказала столько смущенной радости, что мне стало понятно: юноша ей небезразличен. В самом деле, молодые люди, чьи семьи жили по соседству, с раннего детства испытывали друг к другу искреннюю привязанность и даже влюбленность.
Под благовидным предлогом посещения тетушки-гувернантки Бедари бывал у нас чаще других. Но не он один искал общества девушки из Снотиснути. Она же, хотя и отдавала предпочтение встречам с другом детства, держалась в рамках благовоспитанности. Несмотря на это и на отсутствие откровенного кокетства, Глюмдальклич успела стать причиной нескольких размолвок между Бедари и некоторыми его друзьями – например, пажом Даргири, дригмигом Тизартом, – а также охлаждения в отношениях с шестнадцатилетней красавицей-фрейлиной Мирлич. Последняя, будучи дамой сердца Даргири, была раздосадована тем вниманием, которое ее рыцарь начал оказывать Глюмдальклич. Усмотрев в Глюмдальклич соперницу, фрейлина частенько едко насмехалась над провинциальностью Глюмдальклич, высмеивая ее скромные наряды и выговор. Однажды ее насмешки услыхала королева. Сделав фрейлине строгое внушение, она заставила девушек примириться. Не знаю, искренним ли было примирение, но внешне все успокоилось – возможно, и по той причине, что Даргири явно не пользовался особым расположением Глюмдальклич.
Дригмиг же Тизарт, как мне кажется, и ранее пребывал не в лучших отношениях с Бедари, частенько полагая себя незаслуженно обойденным и виня в том своего более удачливого сослуживца. Теперь же, с появлением Глюмдальклич, их отношения едва не переросли в открытое столкновение. Во всяком случае, позже я узнал, что молодые люди собрались выяснять отношения с помощью шпаг. По счастью, об этом вовремя узнал их непосредственный командир Голдири, которому удалось помирить двух дригмигов.
Во вторник 20 апреля 1704 года, после ужина, мы находились в спальне Глюмдальклич. Дорожный ящик, служивший мне домом, стоял на прикроватном столике. Я сидел в кресле, которое поставил на столике рядом с ящиком, и записывал в свой журнал все, что успел узнать за сегодня, – а день выдался чрезвычайно утомительным, изобиловавшим разными приключениями.
Глюмдальклич сидела напротив столика, на котором разместился я, и читала катехизис для девочек – обычное занятие моей нянюшки перед сном.
И тут раздался стук в дверь. Я содрогнулся, ибо стук этот более напоминал звук выстрела из девятифунтовой пушки. Моя нянюшка направилась к двери. Я поднялся со стула, спинка и сиденье которого были сплетены из волос ее величества.
– Кто стучится в столь поздний час?
– Это я, – послышался взволнованный голос Бедари. – Лорич, умоляю, скорее откройте! Впустите меня!
Глюмдальклич спешно отодвинула засов. Молодой человек, вошедший – а вернее сказать, ворвавшийся – в комнату, выглядел чрезвычайно необычно. Его ярко-синий широкополый кафтан с множеством золотых пуговиц и галунов по обшлагам и вдоль бортов был распахнут; плетеный шнур дригмига болтался на плече на одном крючке. Форменный парчовый тюрбан Бедари где-то потерял, белые широкие манжеты были покрыты какими-то бурыми пятнами. Черные пряди растрепанных волос подчеркивали бледность лица.
– Умоляю… тише! – сказал он сдавленным голосом. – Иначе я погиб! Впрочем, что я говорю – я погиб в любом случае. – С этими словами юноша опустил голову.
Тут я понял, что бурые пятна на манжетах – засохшая кровь. Обратил я внимание и на пустые ножны, болтавшиеся на перекрученной перевязи. Правая ладонь Бедари тоже была окровавлена.
Глюмдальклич заметила это.
– Что случилось? – встревоженно спросила она. – Вы ранены?
Бедари посмотрел на собственную руку, словно только сейчас заметил кровь. Покачал головой.
– Это кровь не моя, – ответил он мрачным голосом. – Это кровь фрисканда Цисарта, моего командира. Он убит…
При этих словах Глюмдальклич испуганно ахнула. Я же невольно вновь схватился за тесак.
– Как же это случилось? – спросила моя нянюшка. – Где и почему? На вас напали? Вы защищались?
– Да-да, – подхватил я с нетерпением, – что же именно произошло? Почему вы пришли сюда и в таком виде?
Бедари тревожно завертел головой и машинально схватился за ножны, забыв, что шпагу свою он где-то оставил.
– Кто здесь? – спросил молодой человек гулким шепотом.
Глюмдальклич не успела ответить. Взгляд Бедари наконец упал на меня, и тревога на его лице сменилась изумлением.
– Это и есть тот самый Грильдриг? – спросил он, наклонившись ко мне, чтобы разглядеть внимательнее. – Клянусь, он действительно забавен.
Я был несколько обижен. Как я уже говорил, молодой человек несколько раз общался с Глюмдальклич в моем присутствии, но, похоже, так и не заметил меня. Впрочем, у него имелась извинительная причина – чувство к девушке. Ведь и в нашем мире влюбленные, кроме предмета собственных воздыханий, порою не замечают никого – даже тех, у кого нормальный рост. Что уж тут говорить о существах, двенадцатикратно меньших. Поэтому я не стал выказывать недовольства, а снял шляпу и поприветствовал юного гвардейца сдержанным поклоном.
– Ну и ну, – засмеялся Бедари. Он на мгновение забыл о причине, приведшей его в комнату Глюмдальклич. – Как замечательно ты его выдрессировала, Лорич! Он действительно похож на махонького человечка!
Разумеется, я был оскорблен этим замечанием и собрался едко ответить на него. Но не успел. Вновь раздался стук в дверь, на сей раз – более прежнего похожий на пушечный залп. И тотчас послышался столь же громкий возглас:
– Откройте, именем короля!
– Открой, Лорич, – сказал Бедари, немедленно забыв о моем существовании. – Я не хочу, чтобы тебя обвинили в соучастии.
– Соучастия в чем? – спросила Глюмдальклич, но Бедари только покачал головой, и девушка послушно отодвинула засов.
Комната тотчас наполнилась громким топотом, звоном шпор, который способен был заглушить звон колоколов в Вестминстере. Мне показалось, что в комнату ввалилось не меньше взвода грозных вояк. На всякий случай я спешно укрылся в ящике-домике.
Осторожно выглянув в окошко, я обнаружил, что это были всего лишь три гвардейца – правда, каждый из них шутя справился бы с ротой английских драгун. Двое из них носили такие же ярко-синие кафтаны, что и Бедари, но без кадетских шнуров. Ими командовал хорошо знакомый нам всем фрисгульд Голдири. Рукава его кафтана сверкали офицерским золотым шитьем, а медную каску с шелковым тюрбаном увенчивал пурпурный султан, который высотой вполне мог соперничать с десятилетним английским дубом. Благодаря этому невысокий фрисгульд казался почти одного роста с дригмигом. На правом боку у Голдири (он как раз повернулся ко мне правым боком) висела тяжелая шпага в кожаных ножнах с медными кольцами. Левая рука его величественно лежала на золоченом эфесе. Фрисгульд сурово посмотрел на Бедари.
– Дригмиг Бедари! Я арестую вас за убийство фрисканда Цисарта! В случае сопротивления мне предписано применить силу! Сдайте оружие.
Бедари молча указал на пустые ножны.
– Ах да, вы ведь забыли вашу шпагу там, в теле убитого вами Цисарта. – Толстые губы Голдири презрительно искривились. – Не стыдно прятаться в девичьей спальне?
– Лорич, не верьте! – воскликнул молодой человек в отчаянии. – Я вовсе не хотел спрятаться у вас! Я знал, что меня арестуют, и пришел к вам, чтобы успеть сказать: я невиновен. И я люблю вас. Я хочу, чтобы вы знали об этом.
Румянец на щеках Глюмдальклич стал еще ярче, она опустила голову.
Фрисгульд негодующе фыркнул.
В это мгновение я принял решение, повинуясь не столько разуму, сколько чувству. Мне было так жаль мою прелестную нянюшку, что я воспользовался тем, что внимание гвардейцев было целиком занято Бедари. Я вышел из ящика, приблизился к самому краю стола, подпрыгнул изо всех сил и обеими руками ухватился за полу синего камзола молодого дригмига. Ловко подтягиваясь руками, пользуясь многочисленными пуговицами как ступенями, я добрался до широкого кармана, спрыгнул туда и затаился. Разумеется, ни стражники, ни сам Бедари не заметили моего маневра. Но я надеялся, что его заметила Глюмдальклич – и поняла мою затею. Иначе она могла поднять переполох по поводу моего исчезновения. Осторожно высунувшись из кармана, я помахал ей рукой.
Меж тем гвардейцы подтолкнули Бедари к выходу. От этого толчка я свалился на дно кармана, а когда вновь высунулся наружу, Бедари, направляемый караульными, уже вышел из здания и теперь шагал в сторону гвардейских казарм. Я вспомнил, что именно там, в подземной части, находилась королевская тюрьма для государственных преступников. По всей видимости, несчастного вели именно туда. Я надеялся, что рано или поздно его оставят одного и я смогу наконец расспросить его о том, что же случилось на самом деле.
Я чувствовал себя в кармане Бедари, как впередсмотрящий в «вороньем гнезде» на фок-мачте. Даже то, как я покачивался при его ходьбе, напоминало сильную качку на корабле. Выглядывая время от времени наружу, я старался запоминать путь – ведь мне еще предстояло возвращаться. Пока дорога не казалась чрезмерно запутанной – мы вышли из здания и уже спустя минут десять оказались у пристройки, в первом этаже которой находились гвардейские казармы, а ниже – тюремные подземелья. Войдя в пристройку, мы миновали короткий коридор, затем, как я и предполагал, спустились по четырехпролетной лестнице в подземелье и, наконец, остановились в дальнем крыле, которое, как я понял, располагалось как раз под комнатой Глюмдальклич.
Я замер и даже задержал дыхание – хотя вряд ли гвардейцы услышали бы не только мое дыхание, но даже и голос. Загремел засов, раздался громкий скрежет отворяемой в темницу двери. Один из часовых сильно толкнул Бедари, так что я не удержался на ногах и отлетел в дальний конец кармана.
Молодой человек молча вошел в камеру, после чего дверные петли проскрежетали еще раз. Гвардейцы задвинули засов, фрисгульд что-то сказал Бедари (плотная ткань камзола мешала разобрать, что именно). Затем я услыхал удаляющийся звук шагов. Когда он стих окончательно, я понял, что мы остались одни.
Бедари сел. Я выбрался из кармана и огляделся. Тюремная камера показалась мне огромным и мрачным помещением. В центре тяжелой двери было вырезано полукруглое отверстие высотою примерно 10 футов и забранное толстой решеткой. Через это отверстие в ничем не освещенную темницу проникал из коридора тусклый свет факела.
Бедари заметил меня лишь тогда, когда я спрыгнул на пол и предстал перед ним. Он вытаращил глаза. Я поспешно приложил к губам палец и на всякий случай отбежал в дальний угол камеры, где, как я полагал, случайно заглянувший тюремщик меня бы не заметил. Тут я остановился и поманил Бедари. Он послушно подошел и присел на корточки. А затем и вовсе сел на пол, склонившись как можно ниже.
– Грильдриг? Как ты сюда попал? – спросил он шепотом.
– Вместе с вами, – ответил я. – Точнее – в вашем кармане. Я надеюсь помочь вам. Но для этого мне нужно знать, что именно произошло.
– Что ты можешь сделать? – удрученно спросил Бедари. – Как ты можешь мне помочь? Ты не в состоянии открыть обычный дверной засов! Что уж тут говорить о двери этой темницы…
– У нас не так много времени, – прервал его я. – Расскажите же, что произошло и почему вдруг именно вас обвинили в преступлении.
После некоторых колебаний Бедари заговорил. Как уже известно читателю, молодой человек служил в королевской гвардии. На службу во дворец его рекомендовал некто Цисарт, служивший здесь уже не первый год и имевший чин фрисканда, что примерно соответствовало капитан-лейтенанту в европейских армиях. Цисарт, знавший Бедари с детства, предложил его командующему гвардии, и тот согласился. И происхождение, и таланты молодого человека вполне соответствовали требуемым.
– Фрисканд Цисарт дал мне несколько уроков фехтования, – сказал Бедари. – Кроме того, с его помощью я всерьез изучал тактику и стратегию, а также другие науки, необходимые на военной службе.
Под началом фрисканда юноша подготовился к экзамену на первый офицерский чин. Экзамен должен был состояться на днях, и у молодого человека не было никаких сомнений в том, что испытания он пройдет успешно.
– Однако вчера произошло нечто странное. Я только сменился из караула и пришел к себе в комнату. Со мною были несколько моих товарищей. Мы собирались сыграть в кости. И вот тут в комнату буквально ворвался Цисарт! – Юноша помрачнел. – Клянусь тебе, Грильдриг, никогда я не видел его в таком состоянии! Рука его лежала на эфесе шпаги, и мне показалось, что он с трудом сдерживает ярость!
Цисарт обвинил Бедари в том, что тот распространяет клевету по его поводу.
– Будто бы я жаловался своим сослуживцам, что фрисканд требует с меня плату за нужные результаты испытаний! – Видимо, воспоминание об этом до сих пор жгло сердце молодого гвардейца. Он вскочил и забегал по тюремной камере, так что я спешно забился в дальний угол – чтобы случайно не оказаться под его тяжелыми сапогами.
Впрочем, он быстро успокоился, вернулся на место и даже извинился передо мной за несдержанность.
– Эти обвинения показались мне чудовищно несправедливыми, – продолжил Бедари, стараясь говорить негромко и неторопливо – как я его и просил. – Признаю: я тоже вышел из себя. Мы едва не подрались. К счастью, находившиеся там же наши сослуживцы растащили нас и уговорили вынести эту историю на суд чести нашего полка – поскольку поединки между офицерами гвардии и кадетами категорически запрещены. Фрисканд, немного остыв, согласился с этим, заявив, что не желает драться с тем, кто уступает ему в фехтовальном искусстве.
– Почему же все решили, что убили его вы? – спросил я.
– Потому что несколько человек слышали, как мы ссорились, – ответил Бедари уныло. – Потому что если я действительно говорил все эти гнусности, то именно мне было невыгодно доводить историю до суда чести – ведь за этим могло последовать позорное исключение из полка.
– Но ведь вы не говорили этого! – воскликнул я. – А фрисканд, обвиняя вас, вынужден был бы назвать того, кто передал ему эти разговоры! И вы со спокойной душой могли бы опровергнуть клеветника!
– Ты не знаешь, что Цисарт был убит моей шпагой, – мрачно ответил Бедари. – Он лежал ничком, и тело его было пробито моей шпагой! Убийца подкрался сзади и ударил Цисарта в спину. Увидев это, я тут же выдернул шпагу. Тогда-то я и испачкал руку кровью… И тотчас послышались чьи-то голоса, кто-то приближался к месту поединка. Я испугался, бросил оружие и позорно бежал…
– Но как же ваша шпага могла попасть к убийце? – спросил я.
– Я гулял по парку без оружия – поскольку вне службы нам предписано ходить по королевским владениям безоружными. А когда я прибежал к себе, то увидел, что на спинке моей кровати висят пустые ножны. Я прицепил их к перевязи, потому что растерялся…
– Где сейчас ваша шпага? – спросил я.
– Наверное, у начальника караула. У Голдири.
– А кто присутствовал при вашей ссоре с фрискандом?
– Дригмиг Тизарт, – ответил он. – Мой сосед по комнате – гвардеец Зитери… Да, еще паж Даргири, он дожидался, пока я сменился из караула. Кажется, все. Мы вчетвером как раз составили партию в кости.
Наш разговор был прерван появлением тюремщика. Я спешно спрятался за ножку деревянного топчана. Бедари же сделал вид, будто что-то ищет на полу. Он возился до тех пор, пока не убедился, что меня не видно. Только после этого он повернулся к тюремщику, заглянувшему в зарешеченное окошко. Тот протянул ему ломоть хлеба и пузатый кувшин, после чего тут же опустил решетку и запер ее на замок.
Мне так и не удалось привыкнуть к виду едящего великана и к обилию отвратительных запахов и звуков, сопровождающих это зрелище. Даже наблюдая за завтраком мою милую нянюшку, к которой я был искренне привязан, я не мог избавиться от отвращения. А ведь Глюмдальклич ела, по здешним меркам, совсем мало, изяществом природным и воспитанием не была обделена! Что уж говорить о молодом гвардейце, отличавшемся отменным аппетитом и при том ничуть не обязанном соблюдать этикет в тюремной камере. За один раз он отхватывал зубами кусок, которого вполне хватило бы на обед трем моим соотечественникам, а крошки, которыми усеивался каменный пол, размерами достигали голубиного яйца.
Когда тюремщик унес пустую миску, я продолжил расспросы.
– Скажите, – спросил я, – вот вы говорите, что помирились с фрискандом. Примирение тоже произошло в присутствии ваших друзей?
– Увы, нет, – ответил Бедари. – Ни у меня, ни у моих друзей не было больше настроения играть, так что вскоре они ушли, а я хотел вздремнуть. Но сна не было, и я решил еще раз переговорить с Цисартом.
– Вам это удалось?
– Конечно, – сказал дригмиг. – Я пошел к нему, дал слово, что ничего подобного не говорил. Фрисканд сказал, что верит мне. Мы пожали друг другу руки, и я вернулся к себе.
– Цисарт был у себя в комнате один? Никто вас не видел в тот момент, когда вы беседовали?
– Нет, – ответил Бедари. – Я не заходил в комнату фрисканда. Я постучал, и, когда он открыл дверь, я сразу же заговорил. В коридоре казармы никого не было.
– Ну а сегодня? С чего вдруг вы пошли на то место? – спросил я.
– Я получил записку – от фрисканда. Тот срочно вызывал меня в парк. Когда же я пришел, Цисарт был мертв и в его спине торчала моя шпага.
– А кто передал вам записку?
– Этого я не знаю, – сказал Бедари. – Сменившись с караула, я лег спать. Когда проснулся – увидел рядом с кроватью записку.
– Вы так крепко спали, что не слышали, как кто-то вошел к вам в комнату? – недоверчиво спросил я.
– Да. я действительно спал очень крепко, – признался Бедари. – Не знаю почему. Может быть, потому что, прежде чем лечь спать, выпил два кубка вина.
– И где же эта записка? – поинтересовался я.
– Не помню. Кажется, я оставил ее в комнате.
Пора было покидать его камеру и приступать к самостоятельным поискам истинного убийцы. По моей просьбе Бедари осторожно поднял меня к отверстию в двери. Толщина двери составляла ни много ни мало – два фута, так что я спокойно встал на нее, как на крепостную стену, а затем осторожно пролез между прутьями решетки, походившими на мощные колонны римского или греческого храма. На краю мне пришлось остановиться в растерянности. Я не подумал, что мне придется спуститься с высоты, примерно равной 50 футам. Между тем ушедший тюремщик мог вернуться каждую минуту. Я лихорадочно искал выход. Прыжок с такой высоты мог стоить мне нескольких поломанных ребер, а никаких приспособлений, которыми я мог бы воспользоваться, у меня не было.
Позади меня послышался шепот: «Грильдриг!» Я оглянулся и увидел, что Бедари привязывает к крайнему пруту решетки что-то вроде каната. Подбежав, я увидел, что он связал вместе два плетеных шнура, украшавших его камзол. С помощью этих шнуров я легко спустился вниз – правда, ладони мои горели, ибо шнуры эти оказались куда грубее корабельных канатов.
Я оказался в подземном коридоре. Факел, закрепленный на высоте примерно семидесяти футов, едва освещал стены, оставляя пол почти в кромешной тьме. Я осторожно двинулся вперед. Выбоины в каменном полу мало беспокоили охранников или узников, но для существа моих размеров являлись серьезным препятствием. В темноте, вдоль обеих стен, угадывалось движение каких-то тварей. Скорее всего, то были крысы, которые могли посчитать меня легкой добычей. На всякий случай я обнажил тесак и прибавил шагу.
Какое-то время отвратительные грызуны не тревожили меня. Я вполне спокойно и относительно быстро преодолел ту часть коридора, которая вела от крыла с темницами к лестнице. На это у меня ушло не более полутора часов. Но уже собравшись взобраться на первую ступень – она была высотою около восьми футов, – я услышал страшный грохот открывающейся вверху решетчатой двери, а вслед за тем – топот спускавшегося по лестнице тюремщика. Над головою он держал зажженный масляный фонарь, дававший больше света, чем закрепленные слишком высоко факелы.
Я поспешно отступил в тень, ожидая, пока тюремщик спустится и пойдет дальше. Но служитель подземелья вовсе не торопился. Спустившись по лестнице, он сделал всего лишь два шага – и остановился в 1 роде от первой ступени. Правда, повернулся он лицом к темницам, так что я вполне мог бы проскользнуть за его спиной. Что я и намеревался сделать – надеясь, воспользовавшись неровностями и выбоинами в камне, быстро взобраться на первую и вторую ступени – а дальше лестница поворачивала.
К сожалению, голодная крыса вовсе не собиралась так легко отказываться от необычной двуногой дичи, какой ей представлялся я. Одним прыжком она перерезала мне дорогу, оказавшись на ступени. В тусклом свете фонаря, который держал в руке тюремщик, хищно горели огромные глаза и грозно сверкали клыки опасной твари. Путь к отступлению был перекрыт стоящим спиной ко мне тюремщиком. Оставалось одно – сразиться с крысой не на жизнь, а на смерть.
Я сделал пробный выпад, который, кажется, смутил чудовище. Крыса отступила на шаг. Не давая ей возможности опомниться, я бросился вперед, обрушив на нее град ударов. Но крыса, опомнившись, сама атаковала меня, и отступать пришлось мне – что я и сделал, оказавшись в почти темном углу, справа от лестницы. Крыса присела, готовясь к прыжку, – и в это время я одним прыжком преодолел разделявшее нас расстояние, задержал дыхание и рубанул тесаком ее толстую, покрытую жесткой темно-серой шерстью шею. Всю силу я вложил в этот удар, понимая, что положение было смертельно опасным. И мне посчастливилось перебить чудовищу артерию – судя по тому, что ударившая темная кровь обрызгала меня с ног до головы. Содрогнувшись от омерзения, я поспешно отступил в тень, а крыса издала пронзительный предсмертный визг, который не остался незамеченным тюремщиком. Он обернулся и выше поднял фонарь. Увидев издыхающую крысу, тюремщик выругался и как следует поддел ее ногой, обутой в грубый башмак. Крысиная туша отлетела к другой стене, а я вжался в угол, моля бога, чтобы этот человек не заметил меня.
По счастью, он обладал не очень зорким глазом. Вскоре тюремщик зашагал дальше. Я же с облегчением перевел дух, спрятал окровавленный тесак в ножны и приступил к восхождению по крутой лестнице в кромешной темноте.
Еще через два часа я стоял в высокой траве, доходившей мне до пояса, и придирчивым взглядом осматривал окрестности. Чтобы лучше сориентироваться, я взобрался на лежащий валун, а с него – на толстую ветку куста, росшего рядом. Косые лучи восходящего солнца способствовали тому, что все неровности выглядели четче и резче.
Примерно в ста ярдах к востоку трава, казавшаяся отсюда настоящим лесом, хотя и низкорослым, была примята и поломана, напоминая бурелом, – так, словно там недавно лежало что-то огромное и чрезвычайно тяжелое. Участок образовал неправильный вытянутый прямоугольник, размерами примерно 20 – 25 ярдов на 8 – 9. Я сразу догадался, что вижу место, где лежал убитый Цисарт. Но своеобразная проплешина не была единственной. К ней вели несколько похожих, но значительно меньшего размера. С другой стороны тянулась вереница проплешин еще меньшего размера.
По некоторому размышлению, я предположил, что первая цепочка была образована следами самого Цисарта, следы меньшего размера оставил Бедари, когда пришел сюда и наткнулся на тело фрисканда. Можно было видеть и то, как он отскочил и постарался скрыться – вернувшись в ту же сторону, откуда пришел. Что же до вытоптанного края лужайки – тут, по всей видимости, постарались караульные, обнаружившие убитого и поднявшие тревогу. Один из них приблизился, чтобы рассмотреть тело. Его следы частично перекрывали следы Цисарта.
Спустившись с ветки на землю, я зашагал в том направлении. Я хотел успеть тщательным образом осмотреть место происшествия. А солнце с каждой минутой поднималось все выше, и вскоре здесь должны были появиться многочисленные садовники, присматривающие за королевским парком. Разумеется, они живо приведут в порядок лужайку, и я не увижу ничего, кроме подстриженной травы.
Пробираться сквозь травяные стебли оказалось непростым делом. Некоторые из них достигали в высоту пяти, а то и семи футов, я то и дело вынужден был прибегать к помощи тесака.
Со стороны казарм, откуда, по всей видимости, пришел Цисарт, стебли были поломаны в меньшей степени, чем с противоположной. Размышлять над тем, что это означало, я не стал. Времени в моем распоряжении было слишком мало. Почти бегом добежал я до ямы, черневшей в дальней половине лужайки. Она была узка и достаточно глубока, а траву вокруг нее сплошь покрывали крупные бурые пятна, каждое размером два-три дюйма. Я сообразил, что вижу капли засохшей крови фрисканда; яму же оставило острие шпаги, вышедшей из его груди. Чтобы измерить глубину этого следа, я воспользовался одним из сломанных стеблей. Измерение показало, что шпага вошла в землю на целый ярд.
Затем я прошел к узкой стороне площадки – туда, где трава была примята сильнее. Меня заинтересовали несколько примятых травинок, которые ранее находились как раз рядом с губами убитого. На них осталось несколько капель кровавой и тоже засохшей пены, выступившей, по всей видимости, в момент злодейского убийства. Мне показалось странным, что здесь кровь по цвету отличалась от той, которая брызнула из самой раны. Кроме того, мне показалось, что пятна помимо запаха крови сохранили еще какой-то запах, показавшийся мне смутно знакомым. Он был вполне явственным для меня, но вряд ли на него обратил бы внимание туземец. На всякий случай я отрезал тесаком кусок травинки, а затем повторил то же самое с травинкой из середины лужайки. Оба куска, размерами примерно два дюйма на два, я аккуратно положил в кошель, висевший на поясе.
Весь осмотр занял не менее двух часов – судя по высоте солнца. Надо было торопиться: вдали уже слышались голоса садовников и лай их собак. С последними мне хотелось встречаться менее всего. Перед тем как покинуть парк, я измерил следы – и Цисарта, и Бедари, и того караульного, который, как я предположил, приближался к телу и частично перекрыл следы фрисканда. Первый оказался длиною 12 футов 6 дюймов, второй – 15 футов и 9 дюймов, третий – ровно 13 футов. При измерении следов Цисарта я обратил внимание на то, что они выглядели не совсем обычно – словно фрисканд перед каждым шагом медлил, в связи с чем чуть покачивался с каблуков на носки. Это показалось мне странным, и объяснить такое поведение я не мог. Еще раз пройдя по следам фрисканда, я обратил внимание и на то, что между следами трава тоже была заметно примята. Не в такой степени, как под сапогами офицера, но вполне заметно для меня – опять-таки, в силу большей остроты зрения.
Я добрался до дома без особых приключений, незамеченным юркнул мимо грозных стражников, охранявших покой королевских фрейлин, и вскоре стоял перед доброй моей нянюшкой, пребывавшей в крайне встревоженном состоянии. Как я и предполагал, она не спала всю ночь. Увидев меня – а я был перепачкан травяным соком, кровью проклятой крысы, вдобавок с двумя охапками поломанных травяных стеблей на плечах, – Глюмдальклич испуганно ахнула. Несмотря на обеспокоенность судьбой Бедари, она быстро налила мне в специальную лохань теплой воды и настояла, чтобы я прежде привел себя в порядок.
Я подчинился, смыл с себя грязь, почистил тесак, переоделся в чистое платье, сел в кресло, спинка и сиденье которого были сплетены из волос ее величества королевы, – и лишь после этого изложил ей содержание беседы с Бедари, а также рассказал об осмотре места преступления.
– Что же нам делать? – спросила она в отчаянии, к которому все-таки примешивалась некоторая толика надежды.
– Прежде всего, – сказал я, – вы должны добиться, чтобы его величество назначил вас защитником Бедари на предстоящем суде.
– Но я же никогда не выступала в суде! – воскликнула Глюмдальклич. – И я не представляю себе, как и что следует делать!
На это я ответил, что, занимаясь в королевской библиотеке, неплохо изучил систему правосудия Бробдингнега и вполне готов к выступлению в суде.
– Но мне, как иностранцу, не позволят, – пояснил я. – Поэтому в суде будете выступать вы, Глюмдальклич, а я стану вашим помощником. И не бойтесь ничего, – добавил я. – Главное – уверенность в собственной правоте. Сегодня среда, а по средам его величество имеет обыкновение беседовать со мною. Я постараюсь убедить его в том, что вы можете быть защитником на суде.
– Хорошо, – согласилась она после долгого раздумья. – Пока ты будешь убеждать короля, я обращусь с просьбой к королеве. Королева добра ко мне, надеюсь, она сумеет добиться от своего супруга такого назначения. Что еще я должна сделать?
– После того как вас назначат защитником, мы сможем на законном основании осмотреть вещи убитого и орудие преступления, – ответил я. – Ведь, согласно законам, все эти предметы должны находиться в нетронутом виде в главном королевском храме – вплоть до осуждения преступника. Нетронутой будет оставаться и комната убитого, в течение того же срока. Мы сможем и ее осмотреть.
– Но для чего? – удивленно спросила Глюмдальклич.
Я рассказал ей, как именно осмотр оскверненного храма в столице лилипутов Мильдендо помог мне раскрыть ужасное преступление, совершенное задолго до моего появления в Лилипутии.
– Кроме того, – добавил я в заключение, – вы сможете получить разрешение на встречу с Бедари. Хотя при этом будет присутствовать тюремщик, я надеюсь получить от него кое-какие ценные сведения. Это будет куда полезнее, чем вновь пытаться проникнуть к нему в темницу втайне.
На Глюмдальклич мои слова произвели впечатления. Она быстро собралась, кликнула лакеев, которые обычно несли за ней мой ящик, и мы отправилась к их величествам: Глюмдальклич – чтобы присутствовать на утреннем приеме у королевы, я – чтобы беседовать с королем о государственных проблемах.
Проследив, чтобы лакеи поставили мой ящик на стол к его величеству, Глюмдальклич удалилась на женскую половину дворца. Король же, открыв верхнюю крышку ящика, служившую мне крышей, сам извлек сначала любимое мое кресло, а затем и меня самого. После того как монарх поставил меня на стол, я отвесил его величеству глубокий поклон, на что Семитрендриг ответил милостивой улыбкой и позволил сесть.
Всякий раз, оказываясь в королевских покоях, я не могу побороть чувство восхищения обстановкой. Но если на первых порах причиной этого чувства были колоссальные размеры комнаты (примерно двести пятьдесят футов в длину, двести – в ширину и в высоту еще двести), то со временем, напротив, я изумлялся скромности той обстановки, в которой жил столь могущественный монарх. Судите сами. Прежде всего, размеры рабочей комнаты Семитрендрига соответствовали английскому помещению 20 футов длиною и 17 футов шириною, при высоте тоже около 17 футов. Согласитесь, для кабинета, одновременно служившего и малым аудиенц-залом, размеры более чем скромные.
Мебель была вполне под стать размерам – скромная и удобная, из темной породы дерева, называвшегося здесь «бробдрид». Во время разговора я обычно стоял на столе, обитом зеленым бархатом, ворс которого напоминал высокую и довольно жесткую траву наших лужаек.
Его величество сидел напротив меня в кресле, время от времени делая глоток легкого вина из высокого золотого кубка; я же стоял напротив и отвечал на его вопросы. Разговор наш зашел об особенностях военного дела в Англии. Высказав несколько замечаний, весьма здравых, касавшихся военных обычаев моей родины, Семитрендриг VI милостиво кивнул мне и собрался приказать лакеям унести меня к Глюмдальклич.
В это самое время я обратился к нему с просьбой.
– Государь, – сказал я, почтительно кланяясь, – позвольте госпоже Лорич выступить защитницей несчастного дригмига Бедари. Если я не ошибаюсь, суд должен состояться в ближайшие дни. Я очень надеюсь, что госпоже Лорич удастся доказать невиновность Бедари.
– Ты в самом деле считаешь, что этот дригмиг не убивал фрисканда? – удивленно спросил король. – Или так считает твоя нянюшка, попросившая тебя обратиться ко мне?
– Это я посоветовал ей просить о назначении защитницей, – ответил я. – Я действительно уверен, что убийство совершил кто-то другой. И я помогу госпоже Лорич доказать невиновность дригмига.
Последняя фраза, конечно, прозвучала чересчур самоуверенно, что немедленно вызвало скептическую улыбку короля. Тем не менее он милостиво разрешил моей нянюшке защищать обвиняемого в суде. Кроме того, его величество уточнил: в нашем распоряжении всего один день. С точки зрения обвинителя, которым является королевский прокурор, преступник очевиден. Нет никакой необходимости затягивать столь ясное дело. Следует заметить, что, согласно здешним законам, тело убитого не предавалось земле до тех пор, пока не будет найден и осужден убийца.
Итак, Глюмдальклич стала официальной защитницей арестованного дригмига, и мы получили разрешение осмотреть орудие преступления и тело несчастного Цисарта, лежавшее в главном храме.
Я не хотел лишний раз привлекать внимание к скромной своей персоне и потому предложил Глюмдальклич обходиться без ящика, в котором меня носили за ней два лакея. Да и постоянное присутствие лакеев изрядно замедлило бы любые наши действия. Девушка согласилась с моими доводами и, отослав лакеев с пустым ящиком, поместила меня в обычную девичью сумочку, висевшую на широком поясе. Как я уже говорил, первым делом мы посетили комнату дригмига Бедари, которую тот делил с другим гвардейцем, Зитери.
Сам Зитери, временно оставшийся единственным хозяином, отнесся к нам неприветливо. Полагаю, он целиком верил обвинениям против своего соседа и сослуживца, а попытку Глюмдальклич защитить Бедари относил на счет влюбленности девушки в арестованного дригмига.
Глюмдальклич не знала, о чем говорить с молодым человеком, и я решил прийти к ней на помощь. Выбравшись из кошелька, я вежливо поздоровался и попросил разрешения задать несколько вопросов.
При моем появлении у Зитери глаза полезли на лоб. Так же, как и Бедари, он, разумеется, знал о моем существовании, но возможностей увидеть меня воочию у него было еще меньше, чем у возлюбленного Глюмдальклич.
Когда приступ изумления у него прошел, я спросил его, не находил ли он письма, адресованного его соседу.
– Нет, – отвечал он, – ничего такого я не видел… Хотя, – вспомнил он, – мне кажется, на его столике лежал какой-то листок.
Он объяснил, что вчера, вернувшись к себе после дежурства, он не застал Бедари, который ранее спал в комнате, и вот тогда-то ему показалось, что на столике рядом с кроватью дригмига лежал какой-то листок. Он был сложен так, как обычно складывают письма, но было ли на нем что-нибудь написано, Зитери уверенно сказать не мог.
– Куда же он делся потом? – спросил я.
– Этого я не знаю, – ответил Зитери. – Возможно, его кто-то случайно унес.
«Или не случайно», – подумал я. Вслух же задал следующий вопрос:
– А кто вчера заходил к вам?
– Дригмиг Тизарт, – ответил Зитери, – я обещал показать ему новое шитье к кафтану. Даргири, который просил меня составить партию для игры в кости. Кто еще? Да, фрисгульд Голдири, конечно. Он разыскивал Бедари. Я сказал, что, возможно, Бедари навещает госпожу Лорич…
– А когда вы уходили в караул, Бедари спал? – спросил я.
– Да. Он сменился с караула до меня, я как раз собирался в свою смену, – ответил Зитери. – Бедари налил себе кубок вина, выпил – и тут же лег и уснул. Да так крепко, что я не добудился его, когда уходил. Ну, думаю, пусть поспит – ушел, не прощаясь.
Я насторожился.
– А вы пили с ним вино? – поинтересовался я. – Когда он пришел?
Зитери покачал головой.
– Нет, я же собирался в караул.
– А Бедари выпил всего один кубок? – уточнил я.
– Только один, бутылка осталась почти полная.
– А где эта бутылка?
Зитери завертел головой.
– А ее нету… – озадаченно сказал он. – Вот тут, на столе стояла.
Действительно, я отчетливо видел круглый след от донышка, размером примерно шесть футов. Рядом с ним стоял серебряный кубок, о котором, по всей видимости, говорил Зитери.
Пока мы с Зитери беседовали, Глюмдальклич не теряла времени. Решительно откинув крышку сундука, она принялась собирать чистое платье для Бедари, так что к концу нашего разговора на столе уже образовалась внушительная гора сложенных вещей: камзол, шаровары, сорочка и даже шляпа. Вся это Глюмдальклич сложила в походную сумку Бедари, висевшую на спинке кровати.
– Нам пора, – сказала она, убедившись, что я больше не знаю, о чем спрашивать соседа ее возлюбленного.
– Хорошо, – ответил я, – но прежде мне нужно кое что проверить.
С этими словами я подошел к кубку. Он был высотою в два человеческих роста, но я не хотел обращаться к помощи Глюмдальклич – тем более в присутствии этого юнца Зитери. Воспользовавшись в качестве подставки табакеркой дригмига, я подтянулся на руках, оседлал край кубка и после этого осторожно посмотрел внутрь огромной серебреной чаши. На самом ее донышке я заметил маленькое темное озерцо – остаток вина, ранее наполнявшего кубок. Я наклонился, чтобы присмотреться к винному озерцу, и вдруг почувствовал сильное головокружение. Сначала я отнес его на счет высоты, на которой оказался. Хотя это было странно для моряка, привыкшего к виду бушующего моря с высоты реи. Я не успел удивиться этой странности, потому что головокружение усилилось настолько, что мне пришлось вцепиться в край кубка обеими руками – чтобы не упасть.
Но это не помогло. В какой-то момент комната завертелась вокруг меня настоящим вихрем, пальцы разжались, в глазах потемнело. Я почувствовал, что лечу вниз с огромной высоты, и лишился чувств.
Очнувшись, я обнаружил, что лежу в руке Глюмдальклич, а сама она испуганно всматривается в мое лицо. В первое мгновение гигантское лицо показалось мне отвратительным, так что я постарался спешно встать на ноги и отойти в сторону – хотя голова еще кружилась, а ноги слушались плохо.
Разумеется, головокружение мое имело причиной винные пары, исходившие от остатка напитка. Но показалось мне, что к запаху вина примешивался еще какой-то запах, менее заметный, но тем не менее вполне различимый.
По моей просьбе Глюмдальклич протерла дно кубка платком. Понюхав его, она неуверенно заметила:
– Если принюхаться, можно почувствовать запах этикортов.
По ее словам, сок этикортов – цветов, внешне похожих на гигантские лилии, – обладает снотворными свойствами.
Зитери выглядел ошеломленным и растерянным. Он пробормотал, что, дескать, впервые слышит, чтобы Бедари пользовался снотворными или дурманящими средствами. У меня возникло чувство, что с запахом этикортов мне уже доводилось встречаться.
– Лорич, – взволнованно произнес Зитери, когда девушка двинулась к выходу, – помните: что бы ни случилось с Бедари, у вас есть еще один преданный друг. Клянусь, вы можете положиться на меня во всем!
Сидя в кошельке, я вскоре задремал, так что время в пути пролетело незаметно. Проснулся, лишь когда покачивание кошелька прекратилось. Я понял, что мы уже добрались до места. Глюмдальклич расшнуровала горловину, и я выбрался наружу.
Мы находились в уже знакомой мне подземной темнице. У двери стоял тюремщик – тот самый, башмаков которого я опасался, выбираясь наверх. Глюмдальклич стояла у стола, на который водрузила дорожную сумку, а Бедари, все еще не оправившийся от неожиданного визита, – у деревянного топчана. Юноша представлял собою печальное зрелище. Прошедшая ночь не добавила ему оптимизма и надежды. И похоже, наш визит усилил его угнетенное состояние. Во всяком случае, он явно терзался ужасными предчувствиями относительно своей судьбы. Появление Глюмдальклич он истолковал как прощание. Бросившись перед девушкой на колени, он оросил слезами ее руки. С трудом моей нянюшке удалось успокоить его и втолковать, что еще ничего не потеряно и что именно Глюмдальклич назначена указом его величества выступить защитницей на суде.
Наш бравый дригмиг был совсем сбит с толку. Чтобы немного прийти в себя и собраться с мыслями, он занялся принесенными вещами. Вытаскивая какую-то деталь одежды из сумки, он внимательно осматривал ее, затем откладывал в сторону и брался за следующую.
Тюремщик нетерпеливо напомнил нам, что время свидания кончается и что арестованному пора бы переодеться, а нам – оставить подземелье. Бедари отошел в дальний угол, Глюмдальклич скромно отвернулась. Дригмиг быстро сбросил с себя мятую, изодранную одежду и начал переодеваться.
Надев шелковые шаровары и мягкие сапоги на низких каблуках, он взялся за сорочку. Сорочка вызвала у него досадливое восклицание.
Глюмдальклич оглянулась.
– В чем дело? – спросила она.
– Лорич, ничего страшного, но вы по ошибке прихватили сорочку Зитери, – ответил арестованный с неловкой усмешкой. – Он не только уже меня в плечах, но и ниже на целую голову…
Действительно, сорочка не доходила Бедари до пояса.
– Каков же ваш рост? – полюбопытствовал я.
– Полтора люнга, – ответил Бедари. – А Зитери – на тридцать мирлюнгов ниже.
Полтора люнга – это 74 фута. Действительно, Бедари был высок, один из самых высоких гвардейцев. Зитери куда ниже, футов 60. Я покачал головой. Глюмдальклич растерянно залепетала что-то. Бедари махнул рукой.
– Пустое, – сказал он. – Обойдемся и без сорочки. – Он быстро надел чистый кафтан. – Я вам очень благодарен, Лорич.
Когда мы вышли из подземной тюрьмы и направились к храму, я почувствовал настоятельную необходимость опорожнить мочевой пузырь. Опустив меня, по моей просьбе, на землю, Глюмдальклич отошла в сторону.
Я быстро зашел в заросли лопухов, за которыми меня невозможно было увидеть ни с какой стороны. Отправив естественные надобности, я привел в порядок одежду и уже собрался выйти, как вдруг почувствовал легкое сотрясение почвы – явный признак того, что кто-то приближается. Шаги показались мне более тяжелыми, чем если бы это шла моя нянюшка. На всякий случай я вновь скрылся в травяных зарослях.
Вскоре вслед за сотрясением почвы появились те, чьи шаги стали виновниками этого сотрясения. Это оказались фрейлина Мирлич и ее воздыхатель паж Даргири. Я успокоился и собрался выйти им навстречу. Но слова, сказанные фрейлиной, заставили меня застыть на месте. Разумеется, Мирлич и Даргири говорили вполголоса, но для меня каждое слово звучало совершенно отчетливо.
– Скажите мне, Даргири, – спросила Мирлич, – но скажите чистую правду: вы непричастны к этой смерти?
– Клянусь вам, нет! – отвечал паж. – Как вам могло прийти такое в голову?
– Но вы ведь не любили фрисканда Цисарта, – заметила Мирлич. – Вы приревновали его ко мне и даже грозили примерно наказать, невзирая на высокий чин и положение. Скажу вам, что, едва услыхав эту ужасную новость, я вспомнила об этом… Нет-нет, я вовсе не собираюсь никому рассказывать, но… Даргири, ведь за это убийство арестован Бедари! И его вполне могут приговорить к отсечению головы!
– Мирлич, – сказал Даргири, несколько понижая голос, – но ведь он, возможно, в самом деле убил фрисканда. Я был свидетелем ссоры. Уверяю вас, Цисарт был настроен очень решительно, и Бедари тоже. Но раз уж зашел этот разговор, признайтесь: после той недавней истории фрисканд более не докучал вам?
Мирлич не ответила.
– Мирлич! – воскликнул Даргири. – Еще раз повторяю: я непричастен к убийству Цисарта. А если бы я хотел его наказать, то вызвал бы на честный поединок и уж во всяком случае не прятался бы за невиновного!
– Вот как? – холодно спросила Мирлич. – А мне казалось, что вы просто боитесь вызвать фрисканда. Вы ведь не так уж хорошо владеете шпагой. Не знаю, Даргири… Мне кажется, нам не следует встречаться. Во всяком случае, до тех пор, пока суд не примет решения. И следите за своим лицом – вы не могли скрыть своей радости, услыхав о смерти Цисарта. А когда узнали, что в убийстве обвинен Бедари, едва не запрыгали от восторга. Мне это кажется подозрительным. Смотрите, чтобы такая мысль не пришла в голову еще кому-нибудь.
– Вы… Мирлич, зачем вы мучаете меня? – вскричал Даргири с такой силой, что у меня зазвенело в ушах. – Разумеется, я не стану сожалеть о том, что тупой солдафон больше не будет оспаривать у меня честь быть вашим преданным слугой. И конечно же, я не стану особо жалеть о человеке, к которому вы, как мне кажется, тоже проявляли интерес. Но это не значит, что я убил одного из них и оклеветал другого! В конце концов, почем я знаю – не отверг ли вас фрисканд и не подкупили ли вы какого-нибудь негодяя убить его? Да и Бедари вызывал у вас несколько раз приступы ярости своими ухаживаниями за этой деревенской дурочкой…
Именно при этих словах вновь послышались шаги. Сдвинув гибкий стебель, я осторожно выглянул наружу. Это оказалась Глюмдальклич, беспокойно оглядывавшаяся по сторонам.
– О, это ты, Лорич! – фальшиво обрадовалась Мирлич. – А я собиралась зайти к тебе в гости. Бедняжка, ты, наверное очень волнуешься о своем Бедари!
– Конечно, – рассеянно ответила Глюмдальклич. – Но, я надеюсь, его величество не позволит приговорить к смерти невинного человека…
При этих ее словах Даргири, с трудом сдерживавшийся, громко фыркнул и пошел прочь, что-то невнятное бормоча себе под нос. Мирлич последовала за ним.
Раздвинув траву, я выбрался из зарослей лопуха и предстал перед Глюмдальклич. Лицо моей нянюшки прояснилось. Мы продолжили путь в храм.
Здесь, сообщив о королевском решении, Глюмдальклич потребовала служителям показать нам тело убитого. Тот отвел нас в самую дальнюю комнату храма, предназначенную именно для таких случаев. Несмотря на то что любая комната в Бробдингнеге казалась мне огромной, здесь я чувствовал себя так, словно меня поместили в тесный каменный мешок. Впрочем, для любого великана эта комната и была каменным мешком 35 ярдов на двадцать пять – но не менее шестидесяти ярдов в высоту. К тому же стены сходились вверху, образуя нечто вроде купола. Пол был сложен из больших каменных плит, щели между ними были столь велики, что, пожелай я погулять тут, запросто мог бы провалиться по пояс в любую из них.
На длинном высоком столе, размером примерно 30 ярдов на 4, стоявшем на высоких каменных столбах, лежал фрисканд Цисарт. Он был одет в то же платье, в котором его нашли, и тех же сапогах. Рядом с телом лежало орудие убийства – шпага дригмига Бедари.
Видя, что Глюмдальклич изрядно напугана мрачной обстановкой, я попросил ее только поставить меня на стол, после чего она может выйти и подождать снаружи. Понимая, что моего зова она не услышит, я попросил ее прийти через два часа.
Вслед за тем я приступил к делу. За годы моей службы корабельным хирургом я немало насмотрелся и на раны, и на покойников, так что был совершенно уверен в спокойном своем отношении к осмотру. Но Цисарт оказался первым мертвым великаном, мною увиденным. И зрелище это было столь же величественным, сколь и чудовищным; немалого труда стоило мне преодолеть внезапную тошноту, вызванную трупным запахом, которым, казалось, был наполнен весь воздух вокруг огромного стола. Излишняя моя чувствительность к запахам, которых сами бробдингнежцы не ощущают и не замечают, сыграла печальную роль. Дважды, по крайней мере, мне приходилось прерывать свои занятия для того, чтобы, отвернувшись, подбежать к дальнему краю стола и вдохнуть здесь относительно чистый воздух.
Как я уже писал однажды, кожа великанов выглядела вблизи весьма пестро и отталкивающе. Думаю, читатель может сам представить себе, насколько хуже обстояло дело с кожей великана мертвого. Явственная зелень, еще недоступная зрению бробдингнежцев, но явственно видевшаяся мною, образовывала обширные острова на щеках и лбу Фрисканда; оттенков было великое множество – от сине-зеленого до почти черного; поры зияли глубокими черными дырами, лицо бугрилось прыщами, шрамами и бородавками размером никак не меньше двух дюймов, из которых росли толстые черные волосы.
Призвав на помощь всю свою выносливость, я медленно осматривал убитого, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Разумеется, слово «мелочь» применительно к великану кажется смешным – но и она возможна. Например, на указательном пальце правой руки Цисарта я обнаружил синеватое пятно длиною примерно фут и шириною дюйма полтора. Поначалу я воспринял его так же, как пятна на лице офицера, – как результат гниения. Однако, заметив, что в этом месте кожа была несколько придавлена и образовавшаяся ложбина имела округлую форму, я догадался, что пятно было чернильным. Я тотчас вспомнил о записке, которую получил Бедари, и подумал, что, по всей видимости, эту-то записку и писал Цисарт незадолго до смерти.
Впрочем, до рук фрисканда я добрался не сразу. Сначала я осмотрел лицо Цисарта. Здесь кроме трупных пятен явственно были видны следы травяной зелени – особенно на носу и скулах.
Более всего меня заинтересовали его губы. Они были покрыты бурой коркой запекшейся пены. Я подумал, что эту корку не мешало бы сравнить с той, которая осталась на срезанных мною травяных стеблях. Забравшись на плечо убитому, я приблизился к подбородку, постелил на него свой носовой платок и, задержав дыхание, принялся тесаком соскабливать в него корку с губ. Собрав некоторое количество, я завязал платок, спрятал его в карман и двинулся дальше.
Рана в груди, откуда вышло лезвие шпаги, представляла собой дыру с неровными краями, двенадцать дюймов на полтора-два. Края и одежду вокруг покрывала толстая корка заскорузлой крови, твердая на ощупь.
Тут я сообразил, что не в силах буду перевернуть гигантское тело, и дозваться Глюмдальклич или смотрителя тоже не смогу. Но мне непременно нужно было увидеть входную рану – в спине, куда был нанесен смертельный удар.
Наибольшее расстояние от поверхности стола до тела в области поясницы составляло примерно полтора фута, так что я вполне смог ползком пробраться под покойника, так что нащупал ближайший к себе край раны. Двигаясь осторожно, то и дело кашляя от жуткой вони, я тем не менее сумел установить размер раны, а также точное направление удара – по тому, как располагались обрывки ткани кафтана по краю ранения.
Выбравшись после этого, я восстановил дыхание, а затем занялся правой рукой Цисарта. Поистине, все познается в сравнении! После пребывания под убитым воздух снаружи уже не казался мне настолько напоенным гнилью.
Добравшись до огромных сапог и отдохнув здесь немного, я обошел труп и двинулся, теперь уже слева, в обратном направлении. Здесь лежала шпага, и я осмотрел ее с особым терпением и тщательностью.
Все лезвие было покрыто бурой коркой запекшейся крови. Такая же корка покрывала и рукоятку. Я внимательно осмотрел ее. Внимание мое привлек небольшой – полдюйма в высоту – заусенец в верхней ее части. Он тоже покрыт был засохшей кровью.
Затем я осмотрел гарду, размерами и чеканкой походившую на щит Ахиллеса, каким его описывал Гомер. Она выглядела куда чище рукоятки, если не считать нескольких травинок и пары комков засохшей грязи.
Такую же грязь, но в гораздо большем количестве я обнаружил на острие, причем грязь эта пристала к металлу поверх бурой запекшейся крови. По всей видимости, удар был нанесен с такой силой, что добрых футов пять стали вышло из груди убитого. Когда Цисарт упал ничком, острие вонзилось в землю. Поэтому, после того как растерявшийся Бедари выдернул шпагу из груди своего друга, лезвие оказалось выпачканным не только кровью, но и землей. Но…
Я вновь прошелся вдоль всей шпаги, машинально меряя шагами длину оружия. Рукоятка оказалась примерно 4 футов; лезвие – шириной 12 дюймов, а длиной 35 футов.
Я остановился. Увиденное подтвердило мысль, забрезжившую в моем сознании при осмотре площадки. Опустившись на колени, я еще раз внимательнейшим образом осмотрел лезвие шпаги. Крупинки грязи и крохотные травинки, которые были мне видны вполне отчетливо, покрывали острие шпаги. Собственно говоря, это подтверждало слова Бедари о том, что шпага вонзилась в землю – после того, как Цисарт упал, сраженный ударом убийцы. Действительно, комья земли – каждый не более моего кулака, – покрывали лезвие от конца на целый ярд.
Пора было уходить. Случайно я бросил взгляд на сапоги убитого. Только сейчас мне показалось, что они были испачканы травяной зеленью странным образом. Толстые подошвы и подбитые гвоздями каблуки были чисты, причем я рассмотрел их со всей возможной тщательностью – даже шляпки гвоздей, примерно дюймового диаметра, выступавшие на полдюйма.
А вот к носкам обоих сапог в обилии прилипли травяные частицы, кои я немедленно счистил тесаком во второй приготовленный мною платок. Это показалось мне очень странным. На всякий случай я измерил длину подошвы – она составила 14 футов. Сверившись с записями, сделанными мною утром, я убедился, что размер сапог Цисарта не совпадает со следами, оставленными на лужайке. Я почувствовал себя сбитым с толку. Получалось, что фрисканд, найденный убитым в парке, словно бы перенесся туда по воздуху.
Когда мы вернулись домой, я начал растолковывать нянюшке, что и как следует делать на процессе, что говорить и как реагировать на те или иные выпады со стороны обвинения. Вскоре пришла гостья – фрейлина Мирлич. Сочувственные вздохи и ахи, дворцовые сплетни не дали нам продолжить. Поскольку я не успел рассказать Глюмдальклич о подслушанном мною разговоре, она восприняла этот визит как проявление искреннего беспокойства со стороны подруги. Мне ничего не оставалось делать, как уйти в свой ящик и постараться привести в порядок свои записи и мысли. Затем я лег в постель и уснул под щебетание о том, что королева нынче на приеме была не в духе, паж Даргири уронил опахало, одна из фрейлин оказалась беременной, а фрисгульд Голдири вот-вот получит чин фрисканда.
Суд открылся в восемь утра в судебной палате королевского дворца. Как я уже говорил, в Лорбрульгруде председателем верховного суда – брибдингом – был сам монарх, потому на судебных заседаниях можно было видеть весь цвет столицы. Собственно, весь цвет я и увидел в то утро, когда два лакея, следовавшие на почтительном расстоянии за моей нянюшкой, внесли мой ящик в палату. Ящик поставили на стол защитника. Глюмдальклич открыла крышку, извлекла из ящика меня, затем – кресло. Я сел в кресло и с любопытством огляделся по сторонам.
Небольшой зал – немногим превосходящий рабочий кабинет короля – был полон придворными, одевшимися по случаю чрезвычайно пышно. Дамы сидели отдельно от кавалеров. В первом ряду сидели рядом друзья несчастного дригмига Бедари – Зитери, Даргири и Тизарт.
Кресло судьи находилось напротив нас – на помосте, за которым мозаика, покрывавшая стену, изображала сцену из прошлого: предок нынешнего короля отправляет справедливый суд в только что построенной судебной палате.
Четыре храмовых служителя внесли на специальных носилках укрытое черным покрывалом тело убитого Цисарта. Следом еще двое на длинном узком щите несли орудие преступления – шпагу дригмига. С появлением служителей все встали и стояли до тех пор, пока тело не было водворено на специальный стол у дальней стены, а шпага не уложена на стоящий рядом стол поменьше.
Затем в сопровождении вооруженного караула появился арестованный. Он был одет в принесенное Глюмдальклич чистое платье; лицо казалось спокойным; при виде нас он улыбнулся Глюмдальклич, а мне даже подмигнул с некоторым лукавством. Я подмигнул в ответ, но вряд ли он мог разглядеть это.
Бедари вошел за специальный барьер, сел на скамью, предназначенную для подсудимого. Командир караула (это был тот же фрисгульд Голдири, который позавчера арестовал дригмига) встал за его спиной, положив руку на эфес шпаги. Два других караульных, вооруженные алебардами, заняли места по обе стороны скамьи.
И наконец, в палате появился его величество Семитрендриг VI, верховный брибдинг, строгий и беспристрастный судья. Заняв свое кресло, монарх-брибдинг ударил в пол огромным посохом, толщиною с мраморную колонну. Звук от этого удара еще не стих, когда прокурор, встав у специально предназначенного для выступлений пюпитра, начал обвинительную речь.
Я слушал внимательно, боясь упустить малейшую деталь. Столь же внимательно речь прокурора слушала и Глюмдальклич.
Поначалу прокурор говорил лишь то, о чем мы уже знали. Сначала он сообщил о том, что, в силу испорченности, дригмиг Бедари пустил лживые сплетни о корыстолюбии фрисканда. Который якобы требовал от дригмига деньги за продвижение по службе. Затем он остановился на ссоре между подсудимым и убитым, упомянув, что причиной ее стали именно эти слухи. Свидетелями ссоры были несколько человек. Вызвав по очереди Даргири, Зитери и Тизарта, он задал каждому несколько вопросов о том злосчастном дне. Их показания во всем совпадали. Меня интересовало не столько то, что они говорили, сколько то, как.
Даргири держался подчеркнуто сочувственно по отношению к арестованному дригмигу. Отвечая на вопросы прокурора, он то и дело посматривал на обвиняемого, словно прося прощения за то, что вынужден показывать против него. Тизарт давал ответы сухо, по-военному, избегая всего, что могло быть истолковано как личное отношение к случившемуся. На подсудимого он не смотрел – потому, возможно, что были они в одном чине. В душе Тизарта боролись товарищеские чувства к такому же дригмигу, как он сам, и чувство долга, требовавшее от него всемерно содействовать правосудию. А вот показания Зитери, соседа по комнате нашего подзащитного, оказались для нас неприятной неожиданностью. Он был единственным из трех, кто утверждал, будто Бедари и после того, как Голдири с помощью Даргири и Тизарта удалось увести Цисарта, продолжал сыпать угрозами в адрес фрисканда.
Обвинитель удовлетворенно кивнул, но тут в допрос вмешался августейший брибдинг:
– Кто может подтвердить ваши слова?
– Никто, – ответил Зитери. – В это время Даргири и Тизарт помогали фрисгульду Голдири увести оскорбленного фрисканда. Так что в комнате находились только я и дриг-миг Бедари. Мы ведь соседи и делим эту комнату… Тогда-то подсудимый и пообещал разделаться с фрискандом.
– Ложь! – воскликнул Бедари. – Ничего подобного я не говорил!
Стоявший позади скамьи подсудимых Голдири немедленно ударил его по плечу, и Бедари замолчал.
– То есть в присутствии остальных Бедари этих угроз уже не повторял? – уточнил король.
– Кажется, нет, – признался паж. – Во всяком случае, я не помню.
Король кивнул, видимо, удовлетворенный ответом. Обвинитель позволил Зитери вернуться на место и продолжил свою речь. По его словам выходило, что фрисканд не вызывал дригмига и даже, возможно, простил молодого человека. Но Бедари, возмущенный тем, что фрисканд оскорбил его в присутствии посторонних, затаил злобу. Вызвав Цисарта в парк, он подстерег своего командира в укромном уголке королевского парка. Здесь, коварно убив фрисканда ударом в спину, он бежал, рассчитывая на то, что убийство будет принято за смерть на поединке чести. Но внезапно появившийся караул спутал его планы. Он бежал, оставив шпагу в спине убитого, тем самым разрушив собственную выдумку.
– Есть ли у вас доказательства сказанному? – спросил брибдинг.
– Есть! – торжествующе объявил обвинитель. – Очень важная улика – письмо, которым подсудимый назначал Цисарту встречу, причем местом встречи обозначил именно ту лужайку в парке, где впоследствии и было найдено тело. Но в письме нет ни слова о вызове! Напротив, в письме говорится, что подсудимый готов объясниться с фрискандом и принести ему все подобающие случаю извинения.
Король нахмурился.
– Вы уверены в этом? Конечно, если Цисарт был убит на поединке, это печально, но не преступно. Гвардейцы вправе решать возникающие между ними споры при помощи оружия. Хотя они должны при этом соблюдать определенные законом правила.
– Именно так, ваше величество, – подхватил прокурор. – Подсудимый выманил фрисканда поздно вечером в укромное место. Он не собирался честно, лицом к лицу, драться с Цисартом – ведь Цисарт куда более умелый фехтовальщик, чем этот дригмиг. Как мы знаем, дригмиг подкрался сзади и ударил противника в спину.
Глюмдальклич умоляюще посмотрела на меня, но я отрицательно покачал головой: еще не наступило время вмешиваться в судебное действие. Я опасался, что, прерви она сейчас обвинителя, суд может удалить нас из зала, оставив несчастного Бедари вообще без защиты.
Между тем обвинитель раскрыл большую папку и продемонстрировал королю-брибдингу упомянутое письмо. На нем было написано: «Фрисканду Цисарту».
– Узнаете ли вы это письмо, подсудимый? – спросил обвинитель.
– Нет, я впервые его вижу, – ответил Бедари. Юноша был бледен, но голос его звучал спокойно и уверенно. – Я не писал никаких писем фрисканду Цисарту. Не я, а он вызвал меня на поединок – устно, в присутствии моих друзей. Они здесь присутствуют и могут это подтвердить. Я принял вызов – тоже устно. Но потом, когда я понял, сколь безумно драться с человеком из-за чьей-то жалкой клеветы, я пришел к фрисканду Цисарту, попросил прощения за грубость, которую позволил себе во время объяснения. Он к тому времени уже остыл и согласился отложить поединок, пока я не выясню, кто меня оклеветал.
– Я думаю, что вы лжете! – заявил обвинитель. – Но это неважно. Ваше величество, августейший брибдинг Лорбрульгруда и король Бробдингнега, я считаю подсудимого дригмига гвардии Бедари, уроженца провинции Снотиснути, виновным в злодейском умерщвлении фрисканда гвардии Цисарта, уроженца той же провинции. И призываю казнить его путем отсечения головы – с тем, чтобы тело убитого могло уже сегодня упокоиться в земле, а душа найти вечное блаженство на небесах.
Вслед за обвинителем настала наша очередь. Король уже кивнул Глюмдальклич, чтобы та заняла место за пюпитром, как вдруг обвинитель потребовал предоставить ему слово для протеста.
– Прежде чем мы услышим речь защитника – или, вернее, защитницы обвиняемого, я хочу сделать одно заявление, – сказал прокурор, когда некоторое замешательство, вызванное этим неожиданным требованием, прошло. – Я вижу, что госпожа защитница принесла в суд это существо. – Прокурор оттопыренным мизинцем указал на меня. – Я могу предположить, что она собирается привлечь его к участию в судебных дебатах и, возможно, даже предоставить ему слово! Но Грильдриг, с точки зрения науки, не является человеком! И потому не может принимать участие в судебном заседании. Это так же нелепо, как приводить к присяге собаку или вызывать в суд для заслушивания свидетельских показаний кошку!
На зрительских скамьях послышались смешки.
К счастью, моя нянюшка отличалась здравым смыслом и находчивостью, которые составили бы честь особе куда более зрелой. Ни одна черточка на ее спокойном лице не дрогнула. Обращаясь к королю, она сказала:
– Ваше величество, я действительно прибегала к помощи Грильдрига. Это, однако, не означает, что я считаю это крохотное существо равным человеку, со всеми правами и обязанностями, присущими человеку. Но разве следопыт, отыскивая волка, повадившегося резать скотину, не пользуется помощью охотничьего пса? И разве при этом он превращает своего помощника в человека? Нет, просто он пользуется острым нюхом, присущим животному. Природа наградила собак более острым обонянием, чем человека. Это не делает пса равным хозяину.
– В чем же, по-вашему, ваш подопечный превосходит человека? – спросил обвинитель. При этом его губы искривила презрительная усмешка, он оборотился к королю, словно призывая его величество посмеяться над словами моей нянюшки.
– В остроте зрения, – ответила Глюмдальклич. – И я прошу высокий суд удостовериться в этом, прежде чем перейду к защитительной речи.
Король с некоторым удивлением поинтересовался, как же суд может в этом удостовериться. По знаку девушки в зал вошел слуга. В руках он нес пять совершенно одинаковых кухонных ножей. Положив их на столик рядом со мной, он удалился. Девушка, по-прежнему обращаясь к королю, сказала:
– Ваше величество, один из этих ножей уже использовался в кухне для разделки мяса, остальные – нет. Лезвие того ножа, который уже использовался, вычищено со всей тщательностью, так что ничем не отличается от остальных. Я прошу в этом убедиться господина обвинителя.
По знаку короля прокурор нехотя подошел к столику. Он буквально носом водил по лезвиям, но вынужден был признать: ему все ножи представляются одинаковыми и он не возьмется устанавливать, которым из них пользовались при разделке мясных туш, а которым еще нет.
– Хорошо, – сказала Глюмдальклич. – Теперь я попрошу Грильдрига определить, каким из пяти ножей повар пользовался.
В зале воцарилась напряженная тишина. Я подошел к ножам. Мне не нужно было особо присматриваться. На втором справа лезвии явственно различались пятнышки засохшей крови, размером в шиллинг, которые ускользнули и от внимания чистившего ножи повара, и от придирчивого взгляда прокурора.
– Вот он. – Я указал на запачканный нож. – Вот этим ножом повар уже пользовался. Я вижу следы крови на нем, очень маленькие, но вполне различимые.
Прокурор презрительно хмыкнул. Позвали повара. Тот подтвердил мою правоту. Перед тем его заставили поклясться, что между ним и мною не было сговора и что он не мог знать заранее, на какой нож я укажу.
– Нет, – упрямо возразил обвинитель. – Я не вижу в этом доказательств правоты госпожи защитницы. Между ее подопечным и поваром мог быть сговор.
– Ваше величество, действительно, Грильдриг мог бы сговориться с поваром, – сказала Глюмдальклич. – Но, надеюсь, господин обвинитель не станет утверждать, что он может сговориться с насекомыми? Правоту Грильдрига докажут мухи. А чтобы господин прокурор не заподозрил, что Грильдриг их дрессировал, мы попросим любого слугу выйти в сад и поймать с десяток самых обыкновенных мух.
– Не понимаю! – Прокурор обращался не к Глюмдальклич, а к королю. – Не понимаю, для чего нам мухи? И что, в конце концов, нам хотят доказать?
Семитрендриг, разделяя недоумение обвинителя, тем не менее хотел узнать, что же мы еще придумали. Остановив знаком возмущавшегося прокурора, он подозвал одного из слуг и отдал ему короткое распоряжение. Спустя короткое время лакей вернулся, держа в кулаке громко жужжащих мух. Я заблаговременно зашел за ножку кубка, держа в руке обнаженный тесак. По знаку Глюмдальклич лакей приблизился и разжал кулак над столиком с пятью ножами.
Поначалу мухи взвились вверх, но спустя короткое время зароились над единственным ножом, поочередно садились на него, в конце концов облепив лезвие, и принялись ползать взад-вперед по широкой полосе металла.
В полной тишине Глюмдальклич торжествующе сказала:
– Как видите, ваше величество, мухи подтвердили сказанное Грильдригом. Они сели на лезвие именно того ножа, на который указал он.
– Ну и что? – переспросил прокурор. – Что это означает?
– То, что они чуют частицы крови и мяса, которые остались на ноже, несмотря на тщательную чистку. Те самые частицы, которых ни я, ни вы, ни его величество, никто другой из людей не может увидеть, сколь острым ни оказалось бы его зрение. Те самые частицы, которые Грильдриг увидел и указал нам.
– Но… – затянул было обвинитель, но король прервал его, оглушительно хлопнув в ладоши.
– Довольно! – заявил Семитрендриг VI. – Мы воочию убедились в том, что Грильдриг действительно обладает качествами, которые могут оказаться полезными для установления истины. И потому мы позволим Грильдригу участвовать в судебном процессе.
Я собирался начать с особенностей, которые были обнаружены мною при осмотре орудия убийства, затем перейти к некоторым деталям, касающимся состояния тела и одежды убитого. Но во время допроса свидетелей и, особенно, при демонстрации прокурором улик и доказательств вины Бедари мне пришла в голову весьма любопытная мысль. Подозвав Глюмдальклич, я коротко объяснил ей, что нужно делать. Будучи чрезвычайно сообразительной девушкой, она сразу же уловила суть. На губах ее заиграла торжествующая улыбка, которую она, впрочем, тут же согнала, постаравшись принять вид скромный и озабоченный.
– Ваше величество, – сказала она, – обвинитель продемонстрировал улику, которая ему представляется важной, чуть ли не решающей. Я говорю о письме, найденном в кармане кафтана убитого. Я прошу разрешения задать подсудимому несколько вопросов, касающихся этого письма. Для этого я попрошу дать ему письменные принадлежности.
Король вопросительно взглянул на обвинителя. Тот демонстративно пожал плечами и промолчал. Его величество милостиво кивнул девушке; тотчас по ее просьбе арестованному поднесли лист бумаги, перо и чернильницу.
– Пожалуйста, напишите два слова: «Фрисканду Цисарту», – велела Глюмдальклич.
Бедари подчинился. Служители поднесли написанное моей нянюшке. Я заглянул в лист и облегченно вздохнул.
– Дригмиг Бедари, откуда вы родом? – спросила Глюмдальклич.
– Лорич, мы же земляки… – растерянно отвечал подсудимый. – Я из той же Снотиснути, что и ты.
– А покойный фрисканд? – спросила Глюмдальклич.
– Тоже, – ответил Бедари. – Потому он и рекомендовал меня в гвардию.
Тогда Глюмдальклич обратилась к обвинителю:
– Прошу вас, господин прокурор, покажите брибдингу письмо, найденное у убитого.
Обвинитель хмыкнул и, подняв письмо, показал его королю.
– Ваше величество, а теперь взгляните сюда. – И Глюмдальклич торжествующе подняла лист, на котором только что написал несколько слов Бедари. – Вы можете убедиться в том, что Бедари пользуется письменами, принятыми в провинции Снотиснути. Не сомневаюсь, что, обращаясь к земляку, он будет писать точно так же. И сделает это, не задумываясь. А письмо, которое нам показывал господин обвинитель, написано буквами, принятыми в провинции Гноггигнугги. Мой помощник Грильдриг не раз обращал внимание на то, что, говоря на одном и том же языке, жители разных провинций нашего королевства пользуются разными письменами для записи одних и тех же слов. И значит, это письмо было написано вовсе не дригмигом Бедари, а кем-то другим… – С этими словами моя сообразительная нянюшка повернулась к трем свидетелям, сидевшим на передних скамьях.
– Господа, – сказала она, – кто из вас родился в Гноггигнугги?
Я внимательно следил за выражением их лиц. В наибольшей степени меня интересовал сосед Бедари по комнате, чьи показания были самыми подозрительными и опасными для нашего подопечного.
Но после мучительно долгой паузы со своего места поднялся Тизарт. Лицо его было смертельно бледным.
– Я родом из Гноггигнугги, – произнес он хриплым голосом. – Но, клянусь, я не писал этого письма. Я вижу его впервые.
Переглянувшись с обвинителем, так же растерявшимся от происходящего, брибдинг позволил Тизарту сесть на место, а Глюмдальклич велел продолжать. Девушка смотрела на меня, я – на нее. Окончание этой маленькой сценки ошеломило меня не меньше, чем мою нянюшку, поскольку Тизарт казался мне наименее подозрительным. Теперь же получалось, что каждый из трех свидетелей мог оказаться истинным преступником. Зитери явно лгал, очерняя Бедари. И причиной тому было соперничество за внимание Глюмдальклич. Разумеется, он мог и не быть виновным в убийстве Цисарта – между ними не было никаких счетов. Но воспользоваться ситуацией и подставить ножку сопернику в лице Бедари он решился. Даргири ненавидел Цисарта и был не в ладах с Бедари. Что же касается Тизарта, то он единственный мог написать найденное письмо так, как оно было написано. Причиной же для убийства могли быть какие-то конфликты по службе – ведь Цисарт был непосредственным командиром и Тизарта.
Таким образом, подозрительны были все трое, но в наибольшей степени Даргири, затем – Тизарт и в последнюю очередь Зитери. Сговор тоже мог иметь место. Словом, мы оказались в затруднительном положении. Но я надеялся найти выход из него.
Глюмдальклич обвела зрителей тем же растерянным взглядом.
– Правда, – прошептала она. – Разве уроженцев Гноггигнугги в столице меньше, чем Снотиснути? Вот и Кариллич, и Ноффани, и Мирлич…
Меня словно кто-то сильно толкнул. От неожиданной мысли закружилась голова. Не дожидаясь, пока Глюмдальклич снова обратится ко мне, я воскликнул – изо всех сил, чтобы мой слабый голос достиг слуха короля:
– Подписано ли письмо? Чье имя стоит в конце?
– Конечно, не подписано, – снисходительно ответил обвинитель. Разумеется, не мне, а брибдингу. – Подсудимый не хотел навлекать на себя лишних подозрений.
– Ваше величество, – воскликнул я, – но ведь в таком случае это письмо вряд ли может считаться столь важной уликой! В нем ни слова не говорится о поединке, оно не подписано ничьим именем! Мало того, ваше величество, нет никаких указаний на то, чтобы считать автором письма мужчину, а не женщину! И в этом случае мы имеем дело не с вызовом на поединок, а с назначением любовного свидания!
В судебной палате воцарилась глубокая тишина. И, воспользовавшись этим, я обратился к фрейлине Мирлич:
– Госпожа Мирлич, ведь это вы написали письмо фрисканду Цисарту?
Растерявшаяся фрейлина ничего не ответила, но красные ее щеки и дрожащие губы говорили сами за себя.
– Ты же говорила, что порвала с ним! – вскричал паж Даргири.
– Я и порвала! – со слезами в голосе ответила Мирлич. – Я хотела попросить его впредь не оказывать мне никаких знаков внимания! Для того я и назначила эту встречу!
– И во время вашей встречи фрисканд был жив?
Вопрос, заданный обвинителем, показался мне верхом нелепости.
– Конечно, – ответила Мирлич. – Ведь это было накануне того злосчастного дня!
– А вы сказали, что дежурили в покоях королевы! – воскликнул паж. – А на самом деле бегали встречаться со своим воздыхателем!
Мирлич, более не сдерживаясь, разрыдалась и покинула заседание палаты. Я вздохнул. Письмо перестало быть уликой. Но мы не приблизились ни на йоту к подлинной разгадке убийства.
Глюмдальклич поднесла меня к узкому столу, на котором уже лежала шпага Бедари. Соскочив с ее руки, я медленно прошелся вдоль огромного оружия, внимательно рассматривая его.
– Обратите внимание, ваше величество! – сказал я, указывая на острие. – Обратите внимание: даже сейчас можно четко увидеть, сколь глубоко вонзилось оружие в землю, после того как пробило грудь фрисканда. А длина этой травинки, которой я измерил глубину следа в земле, в точности подтверждает это.
Глюмдальклич немедленно обратилась к обвинителю и со всем почтением попросила его подойти и убедиться в справедливости сказанного.
Обвинитель подошел с недовольным видом. Он склонился над шпагой. Стекла его очков сверкали, словно башенные окна, а дыхание, наполненное ароматами обеденного стола, едва не лишило меня сознания.
Наконец он выпрямился, а я перевел дух.
– Ну и что же? – Обвинитель пожал плечами. – Удар был нанесен сзади, при падении тела убитого, убийца выпустил шпагу из рук, Цисарт упал, и торчащая в его груди шпага вонзилась в землю.
Король сделал мне знак, чтобы я ответил на этот вопрос ему. Я поклонился и ответил:
– Если бы шпага была просто выпущена из рук противником фрисканда, когда тот падал, то она, конечно, могла бы вонзиться, но – насколько?
Его величество подумал и молча развел большой и указательный пальцы примерно на пятнадцать дюймов.
– Вот именно! – воскликнул я. – А на самом деле она вонзилась в землю вот на такую глубину! – И я поднял руку над полом на целый ярд. – Я специально проверил. Шпага могла не просто пронзить тело фрисканда, но еще и воткнуться так глубоко в землю, если удар наносился снизу вверх.
– Поясни, что ты имеешь, в виду Грильдриг! – потребовал король.
– Убийца не просто ударил фрисканда в спину, он ударил свою жертву шпагой, когда Цисарт лежал на траве, – ответил я. – Шпага пронзила человека, потерявшего сознание. Фрисканд Цисарт лишился чувств до того, как появился на лужайке.
– Как так? – изумился обвинитель. – Он что же, гулял во сне?
– Нет, разумеется, – ответил я. – Его несли. Убийца опоил его дурманящим зельем, которое получают из сока этикортов, а затем притащил на лужайку. Здесь он положил фрисканда на землю и после этого нанес удар, ничем не рискуя, в спину Цисарта. Чужой шпагой, – добавил я. – Шпагой, взятой у дригмига Бедари. Вот потому-то лезвие шпаги вонзилось в землю настолько глубоко.
– А что Бедари? – язвительно спросил обвинитель. Он тоже обращался не ко мне, а к его величеству. – Он что, тоже был в бесчувственном состоянии? Он не видел, как злоумышленник взял его шпагу?
– Представьте себе, – ответил я, – именно так и обстояло дело. В его вино тоже был подмешан сок этикортов. Только меньше – убийце нужно было, чтобы Бедари пришел на место преступления и навлек на себя подозрения в убийстве фрисканда. Поэтому в его вине дурмана оказалось много меньше, чем в питье фрисканда Цисарта.
– Как ты пришел к таким выводам, Грильдриг? – спросил король.
– Прежде всего, сапоги Цисарта, в отличие от кафтана, не несут следов травяной зелени, – ответил я. – Вернее, каблуки и подошвы чисты. А вот носки сапогов испачканы. А во-вторых…
Тут я замолчал на минуту и подошел к двум охапкам травинок, которые, по моему знаку, Глюмдальклич выложила на край стола. Каждая была размером с небольшой сноп, какие можно видеть в английских полях во время сбора урожая. Только снопы эти состояли всего лишь из травинок, собранных мною на лужайке при осмотре места преступления.
– Вы бы не смогли разглядеть, насколько отличаются эти травинки, – сказала Глюмдальклич, обращаясь к обвинителю. – Но Грильдриг это сделал и покажет нам.
Я кивнул.
– И те, и другие травинки были сломаны, когда кто-то прошел по лужайке. Иные сломаны так, что понятно – на них наступили. – Я показал на правую охапку. – Другие же, – я перешел к левой, – сломаны менее сильно, скорее согнуты. Вкупе с испачканными носками сапог господина Цисарта это указывает на то, что некто с тяжелой ношей приходил на лужайку и что его ношей было именно тело бесчувственного фрисканда.
– И как же, по-твоему, был опоен фрисканд? – спросил с недоверчивым видом августейший судья.
По моему знаку Глюмдальклич поставила на столик, справа от меня, кубок из комнаты Бедари. Я подошел к кубку. Похлопав по изящной ножке – она была толщиною с небольшую колонну, – я сказал:
– Тут, на самом дне, сохранилась высохшая капля вина, которое пил в тот вечер дригмиг Бедари. Забравшись сюда, я лишился чувств – ведь для меня нужно гораздо меньше дурмана, чем для… – Я запнулся. – Чем для нормального человека. Слабые испарения способны погрузить меня в сон.
– Даже если мы поверим в то, что в вино примешан подозрительный настой, – возразил обвинитель, – это имеет отношение к дригмигу Бедари, но никак не к убитому.
– Имеет и к Цисарту, – ответил я. – Я докажу. – С этими словами я расстегнул мешок и вытащил из него кусок травинки, на котором красовалось большое бурое пятно. – Эту травинку я срезал во время осмотра места преступления. Там, где лежал убитый фрисканд. А точнее – там, где находились его губы.
– Губы? При чем тут губы?
– При том, что в момент смертельного удара на губах лежащего ничком Цисарта выступила кровавая пена. – Я указал на бурое пятно. – Это пятно пахнет точно так же, как и остаток вина в этом кубке дригмига Бедари. Я утверждаю: во-первых, фрисканд Цисарт не пришел в парк, а был туда принесен в бессознательном состоянии. Убийца принес его в парк, положил на лужайку и затем ударом шпаги убил его.
Король молчал продолжительное время.
– Что же, – наконец произнес он, – по отдельности сообщенные сведения не могут служить подтверждением сказанному, но в совокупности наличие дурмана в вине и грязь на острие шпаги, думаю, могут служить серьезными доказательствами правоты Грильдрига.
– Но почему все описанное не мог и в самом деле сделать Бедари? – спросил обвинитель. – Я готов признать, что фрисканд Цисарт был приведен в бесчувственное состояние соком этикортов. Но почему нам нужно искать столь изощренного преступника, который опоил еще и дригмига, воспользовался его шпагой… Мне представляется… – Он вышел из-за кафедры и сделал широкий жест, отчего края его мантии взметнулись ввысь, подняв настоящий вихрь. – Мне представляется вот какая картина. Подсудимый, опасаясь поединка с таким мастером фехтования, каким был покойный Цисарт, действительно опоил его дурманом из этикортов. И затем именно он отнес фрисканда на парковую лужайку, бросил его в траву и убил – именно так, как об этом нам сообщила госпожа защитница и ее советчик. И мы можем поблагодарить их за это. Только убийца воспользовался не чужой шпагой, а своей. Потому что убийцей был подсудимый.
– Зачем же он оставил свою шпагу на месте преступления? – воскликнула Глюмдальклич.
– Его спугнули, – ответил обвинитель, небрежно махнув рукой. – Он бежал, чтобы не быть застигнутым на месте преступления с орудием убийства в руке.
– В вашем рассуждении есть один изъян, – заметил я.
Прокурор презрительно усмехнулся, не удостоив меня ответом.
– Какой изъян? – спросил монарх.
– Дригмиг Бедари намного выше убитого, – ответил я. – Его рост составляет полтора люнга. Измерив тело убитого, мы увидим, что он был ниже дригмига, как минимум, на целых двадцать мирлюнгов. – С этими словами я указал на укрытое черным полотном тело фрисканда Цисарта.
– Ну и что? – Обвинитель хмыкнул. – При чем тут рост подсудимого? Какая нам разница – был он выше Цисарта или ниже? Когда его приговорят к смерти, палач легко устранит эту разницу.
В ответ на эту грубую шутку среди зрителей раздались одобрительные смешки. Глюмдальклич же побледнела и крепко сжала руки.
– Тот, кто притащил тело на лужайку, был ниже фрисканда, – объяснил я, оставляя шутку без внимания. – Поэтому носки сапог убитого запачкались травяной зеленью. Он цеплялся ногами, пока убийца нес его к месту преступления. Если бы его нес на себе дригмиг Бедари, сапоги Цисарта остались бы чистыми.
После этих слов в зале воцарилось полное молчание. Прокурор, нахмурившись, смотрел в пол. Монарх пребывал в глубоком раздумье.
Наконец он ударил скипетром в пол и сказал:
– Речь Грильдрига убедительна, следует это признать. Я склоняюсь к тому, чтобы признать дригмига Бедари невиновным в убийстве фрисканда Цисарта.
Я облегченно вздохнул, Глюмдальклич с радостной улыбкой прижала руки к груди, а юноша уже готов был покинуть свое место за барьером. Но тут обвинитель вскинул голову. Он явно не собирался сдаваться – тем более какой-то козявке!
– Ваше величество, – сказал прокурор сухо. – Я тоже готов признать убедительными слова, сказанные этим существом, Грильдригом. Но отпустить обвиняемого на основании только этих слов и оправдать его мы можем в одном лишь случае: если госпожа защитница и ее помощник назовут нам истинного преступника. Таков закон. Убитый из судебной палаты должен быть отнесен на кладбище. Это возможно лишь в случае осуждения убийцы.
Что ж, я был готов к этому разговору. В ответ на вопросительный взгляд короля я произнес:
– Я попробую назвать имя истинного преступника. По моим предположениям, он тоже находится здесь, в судебной палате. – И, не обращая внимания на внезапно поднявшийся ропот, продолжил: – Ваше величество, мы знаем о преступнике не так мало. Во-первых, он должен был знать о ссоре дригмига Бедари и фрисканда Цисарта.
Король кивнул.
– Во-вторых, – сказал я, заложив руки за спину и прохаживаясь между шпагой и кубком, – он должен был знать и о примирении фрисканда и дригмига. И наконец, в-третьих, как я уже замечал, он должен был быть ниже ростом, чем убитый Цисарт. Таковыми, – я остановился на краю стола и повернулся к группе молодых гвардейцев, державшихся чуть в стороне от остальной публики, – таковыми являются присутствующие здесь господа Тизарт, Зитери и Даргири.
Не ожидавшие этого молодые люди уставились на меня.
– Да-да, – сказал я, повернувшись к королю, – они были свидетелями ссоры между Бедари и Цисартом. Они же знали и о примирении. И, обратите внимание, ваше величество, все они – невысоки ростом, ниже и Цисарта, и Бедари.
Обвинитель не мог удержаться от саркастического замечания:
– Надеюсь, ты не считаешь убийцами всех троих?
Я пожал плечами.
– Разумеется, нет. Но одного из них – безусловно.
– Кого же? – спросил обвинитель.
– Это мы сейчас выясним, – пообещал я. – На ваших глазах. Дело в том, что, когда дригмиг Бедари вбежал в нашу комнату, за несколько минут до ареста, я обратил внимание на его правую руку. Она была испачкана кровью. В то же время на ней не было никаких ран или царапин. Он сказал, что испачкал руку в крови, когда схватился за шпагу, торчавшую в ране убитого.
– Совершенно верно! – воскликнул прокурор. – Подсудимый всадил шпагу в спину фрисканда Цисарта, брызнувшая кровь запачкала ему руку!
– Как вы себе это представляете? – осведомился я у обвинителя. – Вот она, шпага. Рука прикрыта гардой. Кровь – даже если допустить, что какие-то капли могли достичь оружия, – оказалась бы на гарде. Но ее там не было! Гарда была чиста! А на рукоятке имеются следы крови. Той самой, о которую выпачкал руку дригмиг Бедари. Что же это за кровь?
– В самом деле, что же это за кровь? – насмешливо повторил обвинитель.
Я подошел к шпаге, похлопал, словно в раздумье, по массивной гарде, затем склонился над рукояткой. Ощупал заусенец, на который обратил внимание еще накануне.
– Господин Бедари, – обратился я к арестованному, – покажите мне, пожалуйста, правую руку.
Я рисковал, но другого выхода не было. Бедари удивленно посмотрел на меня, перевел взгляд на брибдинга. Его величество сделал разрешительный жест. Бедари поднял руку и повернул ее ладонью ко мне. Я облегченно вздохнул.
Как я и надеялся, в основании его указательного пальца была вполне заметная и достаточно старая мозоль.
Я повернулся к королю, который, приставив руку к правому уху, внимательно меня слушал.
– Ваше величество! – сказал я так громко, как только мог. – На рукоятке шпаги дригмига Бедари имеется небольшой заусенец. Сам дригмиг не замечал его, потому что у него на руке в соответствующем месте образовалась мозоль. Но убийца, торопливо сжав шпагу, поранил себе руку. Вот чья кровь испачкала рукоятку – а затем и руку дригмига. Ваше величество, я говорил вам, что убийцу следует искать среди трех друзей дригмига Бедари. Так прикажите дригмигу Тизарту, гвардейцу Зитери и пажу Даргири снять правые перчатки! И тогда мы увидим настоящего убийцу.
По знаку короля указанные три молодых человека вышли на середину зала и сняли перчатки. Я видел, что их лица выражали высшую форму замешательства: они ведь могли чего-то не заметить и сейчас невнимательностью своей навлечь на себя подозрение в ужасном убийстве. Чего именно, они, разумеется, не знали. Во всяком случае, двое из них. Один – убийца – знал наверняка, но ему некуда было деваться.
Тизарт, Зитери и Даргири подняли руки. По рядам присутствовавших в судебной палате пронесся вздох, показавшийся мне порывом штормового ветра.
Руки были чисты. Без царапин, без ссадин. И без мозолей.
Я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. Все мои предположения оказались ложными. Ни один из тех, кто имел основания и возможность убить Цисарта, не делал этого. И следы – я вспомнил о них лишь сейчас – следы, оставленные убийцею, – не могли быть оставлены тремя этими юношами.
После паузы, вызванной вполне понятным волнением, король обратился к нам – не без некоторой иронии в голосе:
– Что же, вы нас почти убедили, Глюмдальклич. – Монарх обращался к моей нянюшке, но говорил, разумеется, со мною. – У убийцы должна быть царапина на руке. И коль скоро ни у кого из них этой царапины нет, по всей видимости, все ваши рассуждения не соответствуют действительности.
Щеки девушки вспыхнули румянцем. Она потерянно посмотрела на меня. Я готов был провалиться сквозь землю. В самом деле, неужели я настолько ошибался? Неужели чрезмерная самоуверенность толкнула меня на ложный путь?
Я лихорадочно озирался по сторонам, словно искал спасительную подсказку.
И я ее нашел! Подобно тому как вспышка молнии освещает густую ночную тьму, так что мы видим не темную смутную массу, а дерево и каждый листик на нем, – так взгляд мой, задержавшись на одном из лиц присутствующих, вдруг проник в тайну жестокого убийства. Быстро подбежав к Глюмдальклич, кусавшей от досады губы, я поманил ее и, когда она нехотя склонила свое ухо ко мне, шепнул ей одно слово. Вернее, одно имя. Она изумленно взглянула на меня. Я кивнул и успокаивающе улыбнулся.
Глюмдальклич выпрямилась и обратилась к королю.
– Ваше величество, – дрожащим голосом сказала она. – Убийца действительно должен был поранить руку. И он действительно находится здесь. Вот он! – И она протянула руку в направлении подсудимого.
– Лорич! – растерянно воскликнул юноша. – Лорич, ты все-таки считаешь меня убийцей? Но как же…
– Что это значит? – удивленно спросил и король. – Вы обвиняете вашего подзащитного? Вы отказываетесь его защищать?
Глюмдальклич отчаянно замотала головой; волнение лишило ее дара речи.
– Что же это означает?
– Ваше величество, – она старалась говорить твердо, но это удавалось ей с трудом, – я указываю вовсе не на Бедари… Я указываю на того, кто стоит за ним…
– Но за ним нет никого, – удивленно возразил монарх. – На скамье подсудимых один человек, милая моя, и этот человек – ваш подопечный, дригмиг Бедари… – Тут он, видимо, что-то понял. – Если вы, конечно, не имеете в виду…
– Да! – воскликнула Глюмдальклич. – Я имею в виду начальника караула! Он стоит за спиной Бедари, но, как мне кажется, ему следовало бы занимать совсем другое место! Прикажите, ваше величество, фрисгульду Голдири выйти на середину палаты, снять правую перчатку, поднять руку и показать ее вам!
Слова девушки, отчетливо прозвучавшие в воцарившейся тишине, застали Голдири врасплох. Некоторое время он смотрел на Глюмдальклич так, словно не слышал своего имени. Потом вздрогнул, перевел взгляд на короля. Его величество кивнул. Голдири медленно, словно двигался во сне, обогнул барьер, отделявший скамью подсудимого от остального помещения, и двинулся в центр палаты. В наступившей тишине его шаги звучали гулко и грозно. Я же вспоминал услышанные мною вчера слова фрейлины Мирлич о том, что на днях фрисгульд Голдири должен получить чин фрисканда.
Меж тем фрисгульд остановился в самом центре судебной палаты и бросил взгляд в мою сторону. Я растерялся. Клянусь, вместо страха в его глазах можно было увидеть скрытое торжество.
Тем не менее Голдири медлил. Король повысил голос:
– Фрисгульд, я же приказал вам снять перчатку и показать мне правую руку!
– Да-да, – пробормотал Голдири. – Простите, ваше величество, я задумался… Вот, прошу вас! – Он неторопливо стянул с правой руки кожаную перчатку и показал руку королю.
Рука была чиста.
Это был проигрыш. Мой проигрыш. Наш проигрыш.
Я почувствовал, как у меня закружилась голова, и схватился за ножку кубка, чтобы удержаться на ногах. Еще секунда – и все было бы кончено. Но тут мой взгляд скользнул по фигуре торжествующего Голдири.
Его шпага висела справа!
– Левую! – воскликнул я. – Фрисгульд – левша, ваше величество! Пусть покажет левую руку!
Король не успел сказать ни слова, как фрисгульд одним прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от моего стола, и занес кулак, чтобы чудовищным ударом расплющить меня.
– Гнусное насекомое! – вскричал он. – Жалкая мошка! Я заставлю тебя замолчать!
В последнюю секунду наперерез фрисгульду бросились два гвардейца. Но их опередил перемахнувший через барьер Бедари. Через мгновение Голдири и обвиняемый, сцепившись, покатились по полу с оглушительным грохотом. Их борьба была поистине величественным и одновременно чудовищным зрелищем, напомнившим мне читанную давным-давно у Гесиода историю битвы богов и титанов, причем титаном представлялся мне могучий Голдири. Усилий, которые прилагали оба боровшихся, хватило бы на то, чтобы разрушить обычных размеров город, а то и страну. Сопение, которое они издавали, напоминало свист ветра ужасающей силы, а короткие шаги способны были в один прием раздавить отряд кавалерии.
Я был захвачен поединком, который, как и Гесиодова титаномахия, закончился поражением титана. На помощь Бедари бросились поначалу замешкавшиеся гвардейцы, вместе им удалось утихомирить бушевавшего Голдири. Впрочем, тот и сам быстро понял тщету своих отчаянных попыток вырваться и успокоился. Гвардейцы крепко держали его за руки.
– Снимите левую перчатку! – приказал король.
Гвардейцы подчинились. У основания мизинца на левой руке фрисгульда явственно виднелась небольшая ранка. По моему распоряжению к руке Голдири приложили шпагу Бедари. Ранка оказалась как раз напротив злосчастной заусеницы на эфесе оружия дригмига. Фрисгульд мог оцарапать руку именно так, если держал шпагу острием к себе, как очень длинный кинжал.
После этого я попросил позволения измерить длину его сапога. Король разрешил. Во время этой процедуры четыре караульных крепко держали фрисгульда за ноги и за руки – чтобы не позволить ему причинить мне вред.
Длина сапога Голдири составила 14 футов. Точь-в-точь как след, поначалу принятый мною за след Цисарта.
Спустя короткое время он уже отвечал на вопросы его величества. Голос его был тусклым и бесцветным, взгляд – отрешенным.
Голдири возненавидел покойного Цисарта еще несколько лет назад, когда из двух подававших надежды молодых офицеров один начал опережать на служебной лестнице второго. Голдири вдвое дольше пробыл дригмигом, нежели Цисарт. Когда он наконец получил первый офицерский чин фрисгульда, Цисарт уже давно носил шитье фрисканда и командовал полуротой гвардии. Таковы были мотивы убийства.
Именно он пустил слух о якобы имевших место разговорах Бедари, порочивших фрисканда Цисарта. Он знал, что между ними неизбежно вспыхнет ссора. После того как это действительно случилось, он убил Цисарта, причем сделал это таким образом, чтобы подозрение непременно пало на дригмига Бедари. Тут ему помогло письмо Мирлич, зачем-то сохраненное Цисартом и случайно обнаруженное Голдири в кармане убитого. Оно было без подписи, и его вполне можно было принять за попытку выманить фрисканда в парк.
Письмо же, подброшенное дригмигу Бедари и вызвавшее последнего в парк, написал сам Голдири. Когда Бедари уснул, несколько одурманенный вином с примесью сока этикортов, Голдири подложил письмо в комнату дригмига.
Затем, во главе караула, он наткнулся на труп, якобы случайно, после чего спешно направился в комнату Глюмдальклич, чтобы арестовать мнимого убийцу. Уже здесь он совершил ошибку, которая могла стать для него роковой, окажись я внимательнее. Голдири, придя на место преступления с караульными, не подходил к телу. К убитому Цисарту подошел рядовой гвардеец (это его следы частично перекрыли следы Голдири, оставленные ранее). Голдири же, даже не осмотрев шпагу, приказал арестовать Бедари. Когда того не оказалось в комнате, он уверенно повел караульных к Глюмдальклич. Если бы кому-нибудь пришло в голову расспросить его подчиненных сразу, подозрительность поведения фрисгульда стала бы очевидной. Но это не было сделано.
Так или иначе, убийца во всем сознался. После допроса он был связан и уведен под усиленным караулом в то самое подземелье, в которое совсем недавно он, злорадствуя в глубине души, препроводил одну из жертв своей изощренной мести.
Подойдя к столу, на котором я сидел – между шпагой и кубком, – король взял в руки орудие убийства и, нащупав заусеницу, негромко сказал:
– Оказывается, иной раз ничтожная малость может решить судьбу нескольких человек.
– Да, – согласился я. – Всего лишь заусенец.
– Я имел в виду не только заусенец, – усмехнулся его величество. – Но коль уж ты заговорил об этом… – Он повернулся к Бедари, стоявшему рядом с Глюмдальклич, и крикнул, грозно нахмурившись: – Ну-ка, дригмиг, подойдите сюда!
Бедари спешно подбежал, отвесив низкий поклон монарху.
– Заберите ваше оружие и приведите его в порядок! – приказал король. – Так содержать шпагу недостойно будущего офицера! Почистите ее как следует и сточите наконец этот заусенец!
Таким-то образом и закончилась эта история соперничества двух офицеров королевской гвардии. Я не стал подробно описывать ее в моей книге о путешествиях, поскольку она изобиловала кровавыми подробностями и могла вызвать неприязнь по отношению к славным жителям этой удивительной страны. Потому я ограничился коротким описанием истинного финала – казни Голдири, – которое позволю себе повторить еще раз.
Однажды молодой джентльмен, племянник гувернантки моей нянюшки, пригласил дам посмотреть смертную казнь. Приговоренный был убийца близкого друга этого джентльмена. Глюмдальклич от природы была очень сострадательна, и ее едва убедили принять участие в компании; что касается меня, то хотя я питал отвращение к такого рода зрелищам, но любопытство соблазнило меня посмотреть вещь, которая, по моим предположениям, должна была быть необыкновенной. Преступник был привязан к стулу на специально воздвигнутом эшафоте; он был обезглавлен ударом меча длиною в сорок футов. Кровь брызнула из вен и артерий такой обильной и высокой струей, что с ней не мог бы сравняться большой версальский фонтан, и голова, падая на помост эшафота, так стукнула, что я привскочил, несмотря на то, что находился на расстоянии, по крайней мере, английской полумили от места казни[4].
В этой тяжелой истории весьма важным представляется урок, преподнесенный судьбою и мне, и прочим вольным и невольным участникам описанных событий. Размеры тела не влияют на характер страстей, царящих в человеческой душе, – как не влияют они на возможность помочь другу, спасти невинного или наказать виновного.
Правда, окончание этой истории оказалось совсем неожиданным – по крайней мере, для меня. После всего случившегося Бедари уже не мог относиться ко мне как к насекомому или забавному домашнему зверьку. Я вызвал у него чувство уважения, какое может вызвать у одного человека другой, причем – равный. Только вот проявилось уважение его поистине странным образом. Бедари вдруг заявил Глюмдальклич, что отныне не потерпит постоянного присутствия в ее спальне постороннего мужчины – независимо от того, насколько этот мужчина мал ростом.
Дж. Свифт. «Путешествия Гулливера. Путешествие в Бробдингнег». Пер. А. Франковского.