Вносили свет во мрак земной.
Видит бог, что я выписал это стихотворение справедливости ради и в ущерб изложению материала. Ведь мне теперь - чем резче был бы контраст между стихами Екатерины Андреевны и ее племянника, тем выгоднее, потому что именно на контрасте строится эта часть очерка. Но будем надеяться, что еще не забыты читателем ни соловьи Екатерины Андреевны, ни ее сирень, ни основной тон и уровень ее поэзии.
И вот - тот же источник вдохновенья, те же как будто струны, тот же клевер даже, а звук другой:
Погружался я в море клевера
Окруженный сказками пчел,
Но ветер, зовущий с севера,
Мое детское сердце нашел...
Вся загадка поэзии в том и состоит (и весь ее смысл, ее значение), что одни и те же слова и про то же самое вдруг перегруппировываются, перестраиваются в иные ряды и оборачиваются другим качеством. Так одинаковые кирпичи, будучи перегруппированы, вместо идиллического домика в зелени оборачиваются мрачной башней на скале или аккордом готического собора.
Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.
И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой.
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой...
. . . . . . . . . . . .
Я хотел, чтоб мы были врагами,
Так за что ж подарила мне ты
Луг с цветами и твердь со звездами
Все проклятье своей красоты?
Ну, ладно. Допустим, здесь слишком могуч обобщающий момент и все стихотворение написано, в общем-то, на отвлеченную тему, о Музе. Возьмем конкретное шахматовское стихотворение и задумаемся, можно ли измерить расстояние от него до обычных пейзажных строк, населенных гвоздиками, земляниками и многоцветными огнями.
Старость мертвая бродит вокруг,
В зеленях утонула дорожка,
Я пилю наверху полукруг
Я пилю слуховое окошко.
Чую дали - и капли смолы
Проступают в сосновые жилки,
Прорываются визги пилы,
И летят золотые опилки.
Вот последний свистящий раскол
И дощечка летит в неизвестность...
В остром запахе тающих смол
Предо мной распахнулась окрестность...
Только по недоразумению считался сначала Блок поэтом-символистом, только сами символисты с их вялой и, в общем-то, - не побоюсь сказать - занудной поэтикой хотели бы считать его своим. Блок же был просто мастером, умеющим выстраивать слова в певучие (как только у Блока могли они петь) строки, а эти строки в певучие же, но и в железные своей организованностью и целенаправленностью строфы.
Не помню уж кто, побывав в блоковской квартире, в его кабинете, и ожидая увидеть там этакий богемный, символистический хаос или хотя бы беспорядок, был поражен образцовым до педантичности порядком и на рабочем столе и вокруг него, скрупулезной чистотой и почти келейной аскетической строгостью.
Блоку прекрасно удавались запевки стихотворений, первые строки, что, между прочим, перенял у него первейший его ученик Сергей Есенин, связь которого с поэзией Блока не изучена и гораздо глубже, чем можно предположить на поверхностный взгляд. С запевом того или иного блоковского стихотворения можно ходить целый день - твердя, наслаждаясь и радуясь.
Май жестокий с белыми ночами!
Вечный стук в ворота: выходи!
***
Ты отошла, и я пустыне
К песку горячему приник.
***
Перехожу от казни к казни
Широкой полосой огня.
***
Я - тварь дрожащая. Лучами
Озарены, коснеют сны.
***