- Омоложение может сработать в гражданском обществе, - вмешался Бертоль. - Но ничего, кроме беды, в военное общество оно не принесет. Даже если благодаря омоложению удастся сохранить всех самых опытных экспертов, очень скоро скажется нехватка простых рекрутов, а население, защищать которое и призвана армия, не сможет уже поставлять этих рекрутов. А это значит, - продолжал он, - что любая хоть сколько-нибудь мыслящая военная организация должна сильно ограничить процесс омоложения... или планировать постоянную экспансию. В результате в какой-то момент она столкнется с молодой культурой, которая не пользуется омоложением, и потому более агрессивна и нахальна.
- Звучит как старый спор между верующими и неверующими, - проговорила Эсмей. - Если душа действительно бессмертна, значит, прежде всего нужно жить благоразумно и осмотрительно, чтобы обеспечить ее бессмертие.
- Но все религии, которые, по нашим сведениям, рассуждают о подобной награде, гораздо более точно определяют благоразумный образ жизни. Они требуют активного проявления добродетелей, которое будет дисциплинировать самого верующего и обуздывать его или ее эгоизм. Некоторые требуют даже не благоразумия и осторожности, а, напротив, полного пренебрежения жизнью во имя своего божества. Из таких верующих получаются хорошие солдаты, потому религиозные войны гораздо труднее остановить.
- И, - Эсмей попробовала опередить Бертоля, - омоложение, по-твоему, служит наградой и поощряет практическое благоразумие и осторожность, чистый эгоизм, да?
- Да, - нахмурился отец. - Конечно, процесс омоложения уже не остановить, и хорошие люди...
Эсмей заметила, что хорошими он однозначно считал людей неэгоистичных. Необычно для человека, имеющего и богатства и власть... Но он, конечно, не считал себя эгоистом. Ему никогда и не приходилось быть им. Все его желания и так удовлетворялись.
- ...даже они, после нескольких процессов омоложения, поймут, насколько эффективнее могут контролировать свое имущество и моральные достоинства будучи живыми, а не мертвыми. Очень легко соврать себе, убедить себя в том, что, имея большую власть, ты сможешь сделать больше добра. - Он смотрел на книги, но взгляд у него был отсутствующим. Что это, неужели он пытался оценить самого себя?
- И мы еще ничего не сказали о зависимости, которая появится, как только люди начнут полностью полагаться на омоложение, - продолжил Бертоль. - Процесс должен быть полностью подконтрольным, иначе начнутся фальсификации.
- Что уже случилось недавно... - вставил отец.
- Понятно. - Эсмей оборвала разговор, она вовсе не собиралась выслушивать очередную лекцию Бертоля.
- Хорошо, - сказал отец. - И когда тебе предложат пройти процесс омоложения, что же ты сделаешь?
Она не могла ответить на этот вопрос, она даже никогда над этим не задумывалась. Отец сменил тему разговора и принялся обсуждать музыкальное сопровождение церемониальных торжеств, а она вскоре попрощалась со всеми и пошла спать.
На следующее утро Эсмей проснулась в своей постели, в своей комнате. Солнечный свет заливал все кругом, и она удивилась, насколько покойно у нее на душе. Она видела так много кошмаров, когда спала в этой самой постели, она даже побаивалась, не возобновятся ли они. А может, возвращение домой оказалось завершением некого необходимого ритуала я кошмары прекратятся навсегда.
Думая об этом, она быстро спустилась к завтраку. Мачеха прочитала утреннюю благодарственную молитву, и Эсмей вышла на улицу, чтобы насладиться прохладным весенним утром, таким прекрасным в золотистом солнечном свете. Она прошла мимо огородов и курятников, в которых куры клекотали о том, что готовы откладывать яйца, а петухи вызывали на бой противников. Ее окно выходило в сад, и она лишь отдаленно слышала этот куриный гам, здесь же крик стоял просто оглушительный, и она быстро проскочила мимо, ни на секунду не останавливаясь.
В огромных конюшнях пахло, как всегда, лошадьми, овсом и сеном, и хотя запах стоял едкий, Эсмей после стольких лет он пришелся по вкусу. Когда-то он ей очень не нравился: она, как и все дети, должна была сама чистить загон своего пони. Но в отличие от многих других детей она не настолько любила верховую езду, чтобы закрывать глаза на неприятную сторону дела. Позже, когда лошади стали означать для нее возможность самостоятельно уединиться в горах, она уже выросла и не была обязана выполнять грязную работу.
Теперь она прошла по каменным плитам центрального прохода, слева за высокими арками находился один из тренировочных манежей, справа - ряды загонов, из которых в проход высовывались темные узкие морды любопытных животных. Из кладовой, услышав ее шаги, вышел конюх.
- Что хочет госпожа?
Вид у него был озадаченный. Эсмей назвала себя, и он успокоился.
- Я хотела узнать... моя двоюродная сестра Люси говорила о какой-то кобыле, которую показывал ей Олин.
- Ну да... дочь Васечи. Сюда, госпожа, следуйте за мной. У этой кобылы прекрасная родословная, и она хорошо поддается объездке. Поэтому-то генерал к выбрал ее в родоначальники вашего будущего табуна.
У стойла этой кобылы был привязан голубой с серебром шнурок. Эсмей пригляделась и увидела, что такие же шнурки привязаны у некоторых других загонов. Это ее табун, всех животных выбирал сам отец, и хотя она могла заменить их, этим оскорбила бы его. Но если она подарит одну из них Люси, никто не станет возражать. По крайней, мере она на это надеялась.
- Сюда, госпожа.
Кобыла стояла к входу задом, но стоило конюху цокнуть языком, как она тут же повернулась. Эсмей сразу поняла, почему отец выбрал эту кобылицу: прекрасные ноги, широкая, грудная клетка, крепкий круп, длинная гибкая шея и породистая голова. Масть темно-коричневая, почти совсем черная.
- Хотите посмотреть ее на ходу? - спросил конюх и потянулся за недоуздком, висевшим тут же на крюке.
- Да, спасибо, - сказала в ответ Эсмей. Почему бы и нет. Конюх вывел кобылу из загона, провел через проход и завел в манеж. Здесь он продемонстрировал, как она может бежать разным шагом. Ее бег полностью соответствовал стати и внешнему виду. Длинный низкий шаг, быстрый и величавый бег рысью и длинный легкий галоп. Эта лошадь была предназначена для долгих скачек, она будет спокойно бежать милю за милей, да еще и поможет всаднику. Действительно прекрасная кобыла. Если бы только Эсмей самой нравилось...
- Извини, что я так нагрубила, - раздался голос Люси из-под арки. Лица ее не было видно, а голос звучал так, словно она только что плакала. - Это прекрасная кобыла, и вы стоите друг друга.
Эсмей подошла поближе, Люси действительно плакала.
- Вовсе нет, - спокойно сказала она. - Я уверена, ты наслышана о том, как недостойно я относилась к лошадям до отъезда.
- Я унаследовала твою ездовую лошадь, - проговорила Люси, не ответив на реплику Эсмей. Она говорила так, будто боялась, что Эсмей рассердится на нее. Эсмей тысячу лет не вспоминала старину, как же его звали? Кажется, Ред.
- И хорошо, - ответила Эсмей.
- Ты не против? - Голос Люси был полон удивления.
- Почему я должна быть против? Я уехала из дома, неужели надо было, чтобы лошадь простаивала без дела?
- Они не разрешали никому садиться на него верхом в течение целого года, - ответила Люси.
- Значит, они думали, что я могу не выдержать и вернуться домой? спросила Эсмей. Она не удивилась, но была рада, что ничего об этом не знала раньше.
- Конечно нет, - слишком быстро ответила Люси. - Просто...
- Ну конечно, думали, - парировала Эсмей. - Но я не провалилась и домой не вернулась. Я рада, что лошадь досталась тебе... Ты, похоже, унаследовала семейный дар.
- Я не могу поверить, что ты действительно не...
- А я не могу поверить, что есть люди, которым достаточно всю жизнь оставаться на одной планете, даже если на ней очень хорошо, - ответила Эсмей.
- Но она не перенаселена, - сказала Люси и показала рукой вокруг. Здесь так много места, что можно часами ездить верхом....
Эсмей почувствовала, как у нее так знакомо свело от напряжения плечи. Да, она могла часами скакать верхом и не натыкаться на какие-то там границы... Но больше всего она не выносила семейных обид. Она снова повернулась к Люси, а та, не отрываясь, следила за лошадью.
- Люси, сделай мне одолжение?
- Конечно, - без особого рвения ответила та. Да и откуда ему взяться?
- Возьми кобылу себе. - Эсмей чуть не рассмеялась, увидев удивленное лицо Люси. Она снова повторила: - Возьми кобылу себе. Тебе она нравится. Я утрясу это дело с папашей Стефаном и с отцом.
- Я... я не могу. - Но на лице ее читалось ничем не прикрытое желание владеть кобылой. Ее так обрадовало предложение Эсмей, что даже себе она боялась в этом признаться.
- Можешь. Если кобыла моя, значит, я могу делать с ней что захочу. А я хочу подарить ее, потому что я сама возвращаюсь обратно во Флот... А эта кобыла достойна иметь хорошего хозяина, чтобы ее обучали, ездили на ней и холили ее. Чтобы хозяин заботился о ней. Каждое живое существо заслуживает того, чтобы о нем заботились.
- Но твой табун... Эсмей покачала головой:
- Мне не нужны лошади. С меня достаточно маленькой долины, куда я всегда смогу возвращаться... На что мне табун?
- Ты говоришь серьезно? - Люси перестала плакать. Теперь она начинала верить, что все действительно может быть правдой, что Эсмей говорит все на полном серьезе.
- Конечно серьезно. Кобыла твоя. Играй на ней в поло, езди верхом, разводи ее потомство, делай что хочешь... Она твоя. Не моя.