— Тхакс. — Он убрал маску, чтобы было легче говорить. Лицо все побагровело, кожа с губ слазила размокшими пластами. Язык раздулся как сарделька и мешал говорить. У носовых пазух образовались алые раны. — Я ххчу бхыт силнхее.
Адвантакс удивленно обернулся, не веря своим ушам.
— Сильнее? Ты хочешь модифицировать свое тело по собственному желанию?
— Дха.
— Хорошо… Я посмотрю, что есть в резерве. Но ты выбрал не лучшее время. Тут могут быть только старые, не самого лучшего качества образцы.
— Невхажн. Иначхе я сддхну, Тхакс. Мнн нужхен махксималн апхрейд.
Старпом остановился и задумался. Затем осмотрел человека с головы до самых пят, оценивая каждый сантиметр.
— Максимальный говоришь? Тогда тебе повезло. Ты обратился по адресу!
И на светодиодной ленте на голове адвантакса появились два довольных смайла.
* * *
Эмфил. Город двенадцати холмов. Город двенадцати гордых шпилей. Пристань для самых смелых. Место, где для любого найдется своя дхари. Что в переводе с языка древних значит «доля».
Его долей давно стала она. Та, что сейчас лежала обнаженной на мягкой перине. Длинные ноги цвета бронзы сжимали одеяло. Копна вьющихся шоколадных волос веером раскинулась на подушке. Маленький ротик с пухлыми губками немного приоткрыт. Сопит.
Казалось бы, что еще нужно для счастья? Но…
Даррос устало вздохнул и облокотился на холодный камень подоконника. Всмотрелся в огни самого большого города континента. Как на волнах смольного океана, застыли в едином моменте тысячи прямоугольных окон домов горожан. Немногочисленные трубы гончарных и кузниц мирно спали, работа в них шла только днем. Белоснежные свечи башен втыкались в бездонное небо, по которому рассыпались как искры бенгальского огня сверкающие звезды. Соборы Мироздателя и маяк. Всего одиннадцать. В двенадцатой он находился сейчас сам.
— Опять не спишь? — послышался сонный голос Кальсы.
Он обернулся и увидел заспанное лицо любимой.
— Мысли гудят в голове, как рой разъяренных ос. Опять эти прятки… Недомолвки. Как долго это будет продолжаться?
Она лениво затерла заспанные глаза.
— Проклятье Кхола, Даррос. Опять ты за свое. Ты же знаешь, никому лучше не станет от того, что мы объявим о своих отношениях публично. Отец будет в ярости. А тебя могут исключить из Ордена. Какой в этом смысл?
— Ты права, безусловно… Но это… Не жизнь. Я устал скрываться в тени соборных углов.
Она тяжело вздохнула и натянула на себя накрахмаленную простынь. Из окна повеяло ночной прохладой.
— Когда я стану королевой. — Повысила она тон. — Мы сможем делать все, что захотим.
— Ты предлагаешь ждать смерти твоего отца? Мироздатель, помилуй мою черную душонку. Я не хочу так! Да и старик полон сил! Ему еще жить и жить. О чем ты говоришь…
— Давай не портить друг другу настроение. Наслаждайся текущим моментом, тем что есть. Разве Мироздатель не учил довольствоваться малым?
В этот раз был его черед вздыхать. Правда была на стороне Кальсы. Он сам виноват, что некогда поддался искушению и увлекся дочкой короля. Нарушил кодекс Ордена и продолжал укрывать это. Происходящее диктовали обстоятельства. Но и ее все устраивало, потому и не было мотивации что-то менять. И так могло продолжаться вечно.
— Ладно! — Согласился он, решив окончить эту игру вздохов.
Она озорно улыбнулась и поманила пальчиком его обратно в постель, но он даже не с двинулся с места. Одно дело закрыть неприятную тему. Другое избавиться от горького осадка.
Помещение, в котором они находились сложно было назвать комнатой. Хоромы… Более подходящее слово. Высокий башенный свод, гобелены на стенах, серебряные фужеры и картины в позолоченных рамах. То, о чем мечтали многие, давно стало для него клеткой.
— Ты надолго в столице? — Без настроения спросила Кальса и принялась рассматривать свои длинные ногти.
— Через неделю отбываю на север.
— Так быстро? — От удивления она поднялась на локтях и облокотилась на бархатную спинку постели. Ее волосы рассыпались по плечам едва прикрыв верхнюю часть пышной груди. — И когда мы увидимся в следующий раз?
— Не знаю… Светоч хочет, чтобы я направился в Кашшос. Но я само собой не горю желанием. Итак, пришлось оставить все дела на Мирке и мне это совсем не нравится. В недрах острова пробуждается скверна. В воздухе витает смрад старых богов. Я чую это. Многие, кто находится под моей защитой могут оказаться в опасности. Но Мэф стал слишком беспечен, чтобы признать это.
— Такова твоя «дхари». Раз Светоч сказал, значит такова воля святого Ордена. А что такое случилось на границе, что туда посылают именно тебя?
— Пустынники… — Сквозь зубы процедил он. — Несколько мелких отрядов лазутчиков были замечены дозорными на прошлой неделе. Вроде бы ничего серьезного, но наши считают, что несколько сильных бойцов на месте не помешают. Эдвиг и Данаэль уже там.
— Данаэль? — Она повысила голос. — А она какого Мэфа там делает?
— Тоже, что и Эдвиг. Дают гарантию, что город в случае осады продержится достаточно долго, чтобы успела подтянуться подмога. Ну или в крайнем случае будет возможность открыть портал для Советника и его свиты.
— Пахнет жареным…
— Да, звучит и правда скверно…
— Может я поговорю с отцом?
Даррос рассмеялся.
— Шутишь? Еще не хватало его впутывать в дела Ордена. Последние годы и так идут нашим взаимоотношениям не на пользу. Так глядишь и выгонит из Совета… Нет, плохая идея. Позволь мне разобраться самому.
— Как скажешь… Тогда я, как всегда, буду ждать тебя здесь, в башне. Как твоя верная кошка. Мяу!
Но он так и не сдвинулся с места. Стоял и смотрел на блуждающий огонек маяка. Думал.
С каждым годом мир становился все беспокойнее. Тревога нарастала. Столь желанное благоденствие, десятилетиями хранимое Мэфом и Эмфилом могло пойти прахом в любой момент.
А Кальсу можно было понять… Молода, наивна, ей всегда не было дела до политических хитросплетений. В ее понимании любой вопрос можно было решить либо хитростью, либо силой. И только сильному даровалось право выбрать к какому варианту прибегнуть. Истинная дочь своего отца, просто еще не осознавшая своего предназначения.
Решившись вернуться в ложе, он развернулся в сторону любимой и опешил. Ее глаза превратились в два пылающих уголька, рот был сложен в трубочку, словно она окаменела прям по среди своего «Мяу». Мгновенье и вспыхнули простыни, озарив полутемное помещение кратковременной вспышкой.
Затем начали гореть гобелены на стенах, мебель. Обгорала кожа, запекалась плоть, некогда густая копна волос моментально опалилась, превратившись в белый пепел.
От ночного холодка не осталось и следа. В комнате стоял жар, будто он склонился над горном, на который непрестанно дули меха.
С треском заполыхало основание кровати, занимались шторы.