И, может быть, ее тянуло к нему воспоминание о Йаа, в какой-то мере породнившем их?
Как бы там ни было, Убивец один в этом городе интересовал ее по-настоящему До такой степени, что она начала составлять его "психологической портрет".
Она была уверена, что Убивец единственный здесь, среди нескольких тысяч безликих одинаковых душ, имеет свою собственную, настоящую физиономию. Ди уже знала, что местные жители каким-то образом различают друг дружку, для себя самих они непохожи. Значит, внешнее отличие Убивца не бросается им в глаза, не кажется им странным или подозрительным. А вот на взгляд стороннего наблюдателя, каким была Ди, он непременно должен выделяться среди остальных.
Он вообще иной, чем они. Не только внешне. Ди полагала, что Убивец непостижимым образом вкусил плодов от древа познания Добра и Зла. Не больше и не меньше.
После чего и стал Злодеем, перестав быть пустышкой, плесневеющей на заброшенном складе болванкой. Всего-навсего пожелал быть причастным Добру и Злу. Точнее, или Злу. Почему Злу? Да потому что там, где чахнут от обилия благодати, зло явить проще, чем добро. Разумеется, с добром всегда сложнее. Свяжешься с добром - синяков не оберешься. Тычков, затрещин и подножек. Иными словами, никто не обещал, что будет легко.
А с другой стороны, кто сказал, что сеять семена жизни - злодейство? Душа - семя, плоть - земля. Урожай, как водится, собирают по осени. Богатый ли, бедный - не суть. Но если не упадет семя в почву - ничего и не вырастет. Будет холод, будет пустота. Бездушие. Бесплодие.
Семени, чтобы дать всходы, нужно умереть. Душа плодоносит и тем живет. И обретает бессмертие, которое уже никогда не истает. Йаа не умрет. Он поправится, окрепнет и отыщет дорогу в настоящую вечность - а не ту хрупкую, декадентскую, болезненную вечность его бывших сородичей.
Так она думала в приступе благонравия,беспутно шатаясь по городу душ.
За все время своего скитания она почти никого не встретила. Так, промелькнет иногда робкая фигурка и тут же скроется из виду. Похоже было, Убивец здорово их застращал и очередная его вылазка стала каплей, переполнившей чашу ужаса. Души боялись ходить поодиночке и, повстречав такую же одинокую бродяжку, улепетывали в сторонку. Возможно, где-нибудь они собирались группками, чтобы не так сильно бояться. Возможно, они продолжали жить своей обычной искусственной жизнью, но делали это как-то незаметно, таясь и укрываясь за стенами, сквозь которые можно проходить.
Возможно.
Ди в своем отшельничестве ничего этого не видела.
Поэтому несказанно удивилась, набредя на театрик под открытым небом, где давалось представление.
На полукруглом помосте перебрасывались репликами и разражались монологами актеры. О том, что это именно актеры, а не случайные риторы, практикующиеся в публичных дискуссиях и изяществе слога, должны были, вероятно, свидетельствовать их одеяния. Это были чрезвычайно странные одеяния. На сцене неподвижно стояли два балахона, укрывающие артистов с головы до пят. Просто напяленные сверху мешки с дырками для глаз, один серого цвета, другой коричневого.
Перед помостом широкими ступеньками и тоже полукругом поднимались зрительские ряды. Ни одного свободного места - аншлаг. Вокруг сцены сгрудились те, кому не досталось сиденья. На одинаковых лицах одинаковое трепетное внимание. Кое-кто даже рот разинул в волнительном восторге.
Ди прислушалась к высокоучтивой перебранке на сцене. Двое пререкались по предметам столь возвышенным и отвлеченным, что она не сразу вникла в суть действия - если, конечно, монументальное стояние высокопарных балахонов можно назвать действием.
-У них есть все, но нет ничего, - патетически разглагольствовал Коричневый. - Я же не даю ничего, но посмотри вокруг - здесь есть все, что душа пожелает. Здесь никто ничего не теряет, ибо потеряв обретает заново, здесь никто не падает, ибо упав не имеет урона и продолжает восхождение с того места, откуда упал. Здесь потребности определяют бытие, ибо я так хочу - ибо я люблю тех, кого веду. Ты же не любишь тех, кто доверен тебе, ибо любящий не испытывает любимого и не отнимает у него прежде дарованного, не толкает в спину и не повергает в прах. Стремящееся к праху бытие человека определяет его потребности и погружает в суету, ибо потребности людей так же низки, как и их бытие.
-Да, это так, - смело ответствовал Серый. - Я не люблю людей и мало делаю для них, потому что, как и ты, не люблю суеты. Порою, в миг слабости готов я возненавидеть весь труд мой, которым тружусь я под солнцем, потому что должен оставить его человеку. Ибо что будет иметь человек от всего труда моего и заботы моей, кроме еще большей суеты? Ибо все дни его скорби, и его труды - беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это суета.
Ди подумала, что где-то уже слышала такое. Или читала. А подумав, тут же и вспомнила. Серый обокрал Экклезиаста - шпарил точно по источнику. Да и насчет потребностей что-то очень знакомые интонации.
-Но я жалею их, - надрывно продолжал Серый. - И в этом мое оправдание. Не в моих силах сделать их совершенными и идеальными. Бренное не может быть идеальным. Бренное можно лишь закалить, чтобы оно стало чуть-чуть прочнее. Поэтому я посылаю им испытания...
-...от которых большинство из них гнется и ломается, - вставил Коричневый с каким-то пафосным ехидством, - делаясь ни на что не годным тряпьем, влачащим существование в ничтожестве. И впрямь - их можно жалеть, но не любить. А тебя, их Судьбу, я не могу обвинить в жестокости к ним - а только в милосердии.
-Обвинить?! - возмутился Серый. - Я не ослышался, достойный собрат?
-Ты не ослышался, любезный родич. Люди - враги Невоплощенных. Хотя меж нами не война - но и не мир. Не притворяйся, что тебе это неведомо. В их телах томятся безвинные души. Но им мало, они хотят еще, еще и еще. Они плодят себе подобных и им нужны души для извергаемой из их самок плоти. Их лазутчик уже проник в город, в священную обитель моего народа и наводнил ее ужасом Воплощения. Я, Апостол Невоплощенных душ, обвиняю тебя, Судьбу человека, в потворствовании и прямом содействии этому гнусному предателю, ретрограду и оборотню...
Остального Ди уже не слышала, убредая прочь от театрика. Она решила, что такая откровенная идеологическая пропаганда, наряженная в костюмчик высокого искусства, никак не может быть ей по вкусу. Эстетика долдонства. Шагая с чувством собственного человеческого достоинства, она вдруг вспомнила, как раскочегарился Уйа, когда уличил ее в "дурновкусии", и захихикала. Приятно все-таки сознавать свое культурное превосходство над противником. Хотя бы и таким аморфным противником, как трусоватые души. "Не мир и не война. Ну надо же!" - фыркнула Ди.
Снова по бокам потекли улочки-закоулочки. Снова пустые. Город, по-видимому, жил теперь островной жизнью - крохотные островки жмущихся друг к дружке перепуганных душ , сменялись морем совершенного безлюдья. То есть бездушья, разумеется.
Но, продолжая посмеиваться над эстетической наивностью местного населения, Ди пришла к мысли, что теперь что-то непременно должно измениться либо в ней самой, либо в городе. Либо и то, и другое.
Пускай война не объявлена. Вряд ли она вообще когда-нибудь будет объявлена. (Ди попыталась представить себе ратную сечу людей и душ ничего, конечно, не получилось. Только еще один, совсем уж какой-то истерический смешок вырвался на волю.) Но, кажется, пропаганда у них тут поставлена серьезно, на широкую ногу. Это по всему видать - и по редкостному единообразию вкусов и взглядов, и по тому, как дружно они впадают в припадочное неистовство, и даже по тому, как заклинивало Уйа на плетении эпитетных цепочек в адрес города. Очевидно, теперь этот маховик начнет раскручиваться в новом направлении - а именно в том, которое засвидетельствовал в политическом театрике Коричневый балахон. За нежеланием и неспособностью большего душ будут науськивать на Убивца подлого шпиона, проводника зловредной человеческой экспансии.
Что ж, это политика. Ди, пожалуй, согласна была понять и принять к сведению их точку зрения. Но в любом случае она останется при своем, при человеческом - следовательно, противостояние неизбежно.
Не мир и не война?
Фигушки вам. Преисполнясь гордости за род людской, Ди сама, от себя лично и от имени человечества объявит Невоплощенным войну. Бросит им вызов. Развяжет партизанские действия в тылу противника. И либо победит, либо проиграет. Третьего не дано.
Главное - найти Убивца. Узнать его в лицо.
Снова путь преградила стена. Ди развернулась и пошла вдоль нее. Кажется, она уже должна была не один раз обойти город по кругу, но только сейчас отметила очевидный факт: стена была глухой - ни ворот, ни самых завалящих калиток. "Замуровались, - мрачно подумала она. - Знать бы, как они сюда попадают. Какими тайными тропами. И как вообще получается такая гадость - невоплощенная душа".
Она остановилась и посмотрела себе под ноги. Вообще город душ был похож на патологического чистюлю - ни тебе соринки, ни пылинки, тем более никаких посторонних предметов, валяющихся посередь улицы. А тут - явное, чуть ли не демонстративное отклонение от правила. Ди рассматривала непонятный предмет, свернувшийся клубком, с нарастающим ощущением легкого жжения внутри. Что-то толкало ее взять эту вещь в руки и... И найти ей применение. "Мм, - размышляла она. - Исключение из общего правила. Почему нет? Кто ищет, тот всегда найдет. Неординарная личность оставляет неординарные следы". Она присела на корточки и осторожно подобрала предмет. Он был черного цвета, мягкий, длинный, принимающий какие угодно формы. Фактуру Ди не смогла определить, но наверняка эта штука не более материальна, чем все остальное в этом городе. Всего лишь суть вещи, ее идеальный прообраз и общие очертания. Тем не менее ее невозможно было не узнать.
Обыкновенный шелковый шарф.
Ди поднялась, озадаченно пялясь на находку. Применение у шарфа - проще не бывает: повесить на шею для красы или тепла. Но в том, как этот шарф потянул ее, к себе было что-то большее. Ди предлагалось отыскать это самое "большее", сыграть в угадайку. Только чем дольше она смотрела на тряпочку в руках, тем меньше понимала что-либо. Мыслей было много, но все никуда не годились. Самое важное, ключевое звено все время выпадало куда-то, терялось, уходило на глубину.
Впереди мелькнула какая-то тень. Ди оторвалась от созерцания тряпочки и неожиданно встретилась взглядом с аборигеном, так что даже вздрогнула. Худенькое - как и все они тут - создание стояло прямо против нее. Глазенки его, круглые, испуганные, беспокойно перебегали с шарфа на лицо Ди и обратно - и в них с каждым мигом росло УЖАСНОЕ ПОНИМАНИЕ СИТУАЦИИ. Завладевшая было Ди тупость тоже мало-помалу отступала. Абориген, сам того, разумеется, ни в коей мере не желая, подсказал ей назначение шарфа.
Ди сделала шаг вперед.
Абориген в ужасе прирос к месту.
Кролик и удав. Завораживающая картина.
Ди шагнула еще, держа удавку наготове.
Абориген попятился и вдруг, пискнув по-мышиному, развернулся и бросился бежать. На миг Ди замешкалась. По правде сказать, она не ожидала такой отчаянности и прыти от этого хилого создания. Она думала, что действо "Кролик и удав" будет разыграно по нотам и доведено до логического конца без всяких выкрутасов.
Все оказалось немного сложнее.
В следующий миг она уже мчалась вдогонку. В голове свербело только одно: "Не упустить!". Все остальное перестало существовать.
Ди летела на крыльях восторга. Вот оно - самое важное, ключевое! Вот в чем цель и смысл ее жизни, ее назначение! Наконец-то она нашла себя, наконец-то сможет не бояться завтрашнего дня, наконец-то сможет отбросить свое забытое прошлое, ставшее теперь ненужным!
Впрочем, абориген тоже летел на крыльях - крыльях беспримерного ужаса. Расстояние между ними не сокращалось. Они могли бы носиться по городу сломя голову хоть до бесконечности - поскольку души не ведают усталости и изнеможения. Но Ди в припадке воодушевления позабыла об одной важной вещи о том, что город хоть и выглядит пустым, в действительности таковым не является. Он очень густо населен. Просто здешние души умеют, когда надо, становиться серыми мышками. А когда не надо, умеют быть самой настоящей злобной, воинственной голосистой ордой, от вида которой глаза на лоб лезут.
Преследуемый ею абориген в последний раз завернул за угол. Через четыре секунды она повторила его маневр и... врезалась в упругую стену массового сборища душ.
Ди опешила. А потом вдруг разозлилась - совершенно неадекватно собственному положению, с каждым мигом становящемуся все более плачевным. Среди толпы металась насмерть перепуганная душа и вопила что есть мочи: "Убивец! Убивец!" - а Ди чувствовала только пыл негодования оттого, что это стадо болванов отняло у нее законную добычу. Чего они сюда все приперлись?
Идеально круглая площадь была заполнена до отказа. В центре торчало что-то вроде вышки - на ее верху махала руками и верещала крошечная фигурка. Митинг, что ли? Впрочем, это все равно.
Маленький засранец, удравший от Ди, разворошил, распалил толпу, и кольцо вмиг разъярившихся, жаждущих мести душ сомкнулось вокруг нее. Они гневно горланили, они обступали ее все теснее, они тянули жадно ручонки но никто не начинал первым. Ди презрительно оглядывала их - они боятся даже сейчас, даже все скопом не решаются подступиться к ней, чтобы выпотрошить, как им всем того хочется.
И вдруг они отхлынули. Толпа выплюнула одного из своих и откатилась назад отливной волной. Выплюнутый, как оказалось, имел полномочия. Он покричал еще: "Назад! Назад!" - а потом поднял руку, призывая ко вниманию, и заявил, что не допустит дикости - все должно быть по правилам, установленным в соответствии с духом Большой Амбарной Книги.