- Вам назначено?
- Нет.
- Заполните карточку.
Миньо заполнил:
"Имя, фамилия: Фредерик Миньо.
Цель посещения: По поручению секции Французской коммунистической партии города Клюзо".
- Придется подождать, - заявил сторож и заковылял вверх по лестнице.
Миньо почудилось, что старичок как-то растерянно взглянул на него, но он ошибался - старик, и смолоду страдавший глазами, не мог теперь читать даже в очках. Потому-то у него и был такой испуганный вид.
- Введите немедленно, - распорядился Летурно, поджидая посетителя с бьющимся сердцем.
"Вот оно, - подумал он, - то таинственное посещение, о котором говорила Пьеретта. Она сдержала слово". Филипп твердо верил, что, "вводя в дом врага", он совершает чуть ли не героический поступок. "Вот он, - шептал Филипп, - мой первый акт мужества".
Миньо подготовил десятки доводов, имеющих целью убедить Летурно поставить свою подпись под петицией об освобождении ***. Но Филипп, даже не дослушав первой фразы, схватился за перо.
"Только-то", - подумал он. А он боялся, что Пьеретта потребует от него публичной демонстрации своих взглядов - вдруг возьмет да и пошлет его продавать "Юманите" в воскресенье утром у церкви к моменту окончания мессы. Он боялся оказаться в смешном положении. Конечно, не в глазах обывателей города Клюзо; мнение этих жалких мещан интересовало его меньше всего; кроме того, он знал, что его парижские или лионские друзья сочтут очень забавной подобную ситуацию - Филипп Летурно стоит и выкрикивает на улицах главного города кантона: "Покупайте "Юманите"! Покупайте "Юманите"!" Филипп боялся другого - оказаться смешным в глазах рабочих: "У меня это не получится так, как у них. Я буду чересчур "не на месте". С тех пор как Филипп поселился в Клюзо, он ни разу не выходил из дома в воскресное утро и не знал поэтому, что никто на улицах "Юманите" не продает; те немногие товарищи, которых удалось привлечь Миньо и Пьеретте, разносили газету по домам постоянным читателям. Таким образом, воскресным утром, пока не наступал час посещения кафе и кабачков, на улицах Клюзо попадались только рабочие, шедшие в церковь, которую они посещали в угоду Нобле.
В равной мере Филипп опасался и того, что публичная продажа "Юманите" помешает ему получить визу в Америку, куда обещала его отправить мать после окончания стажировки на фабрике. "Независимо от любых политических взглядов нельзя в наши дни быть полноценным человеком, не пожив некоторое время в Соединенных Штатах. Французская полиция обо всем осведомляет их консульство, они меня просто не пустят". Всю ночь Филипп обдумывал, в каких выражениях всего удобнее отказаться от продажи "Юманите". "Я могу быть гораздо полезнее вам, не будучи чересчур открыто связан с вами".
Миньо настаивал, чтобы Филипп хотя бы прочитал текст петиции об освобождении ***.
- Нет, нет, - отказывался Филипп. - Я вам вполне доверяю.
На этом беседа прервалась - оба не знали, о чем говорить дальше.
- А в каком отделе вы работаете? - осведомился Филипп.
- Если бы я работал у вас в АПТО, я бы не явился сюда в означенном качестве, - ответил Миньо, указывая на графу карточки "Цель посещения".
("А почему бы нет?" - непременно спросила бы Пьеретта. Но в глазах Миньо АПТО было учреждением куда более опасным и загадочным, нежели в глазах Пьеретты.)
- Я работаю почтовым инспектором, - пояснил он.
- Заходите ко мне как-нибудь вечерком, - начал Филипп. - Я привез сюда часть своей библиотеки, можете взять все, что вам угодно... У меня есть полное собрание сочинений Карла Маркса.
- Вы читали Карла Маркса?
- Ну, не все, конечно. Я, видите ли, больше интересуюсь поэзией.
С таким же успехом Филипп мог дать любой другой ответ. Ему хотелось одного - "сломать лед".
- Знаю, знаю, - сказал Миньо, - я видел у мадам Амабль вашу книжечку.
Но сейчас Филиппу совсем не улыбалось переводить разговор на такую скользкую тему, как свои поэтические опыты.
- Я достаточно читал Карла Маркса и пришел к убеждению, что он прав, заявил он. И во внезапном порыве добавил: - Я убежден, что вы, коммунисты, переоцениваете противника. Вы даже представления не имеете, до какой степени разложился мой класс.
Ничего подобного Миньо не ожидал. Он уцепился за слова "мой класс" и ответил:
- У вашего класса ещё достаточно силы, чтоб подвинтить гайку, когда дело касается рабочих. И доказательство этому...
Он показал на петицию, которую только что подписал Филипп.
- Верно, - согласился Филипп, - эту сторону вопроса я ещё недостаточно продумал.
Лоб у него был высокий, гладкий - ни морщинки, ни складочки между широко разлетающимися бровями. Он задумчиво поднес ко лбу руку. Казалось, он старается нахмурить брови и это никак ему не удается. Он посмотрел на Миньо с таким обескураженным видом, что тот с трудом удержался, чтобы не наговорить ему любезностей.
- Многое до меня ещё просто не доходит, - признался Филипп. - Так загляните как-нибудь ко мне... Я буду очень, очень рад.
Миньо горячо поблагодарил Филиппа за то, что он подписал петицию. Вечером он застал у Пьеретты рабочего Кювро и Бомаска и отдал отчет "о проделанной работе".
- Непременно сходи, - посоветовал Кювро. - Полезно узнать, чем он там дышит. А может, и действительно славный парень.
6
Недели через две после бала, устроенного коммунистической секцией Клюзо, ко мне явился Фредерик Миньо. Он приехал в Гранж-о-Ван по шоссе на мотоцикле и привез бумаги, которые ему вручил Филипп Летурно; по мнению Миньо, они могли пригодиться мне для газетных статей.
После своей первой встречи с Филиппом Летурно в конторе фабрики Фредерик Миньо все-таки выждал несколько дней. "Мне вовсе не хотелось, пояснял он, - чтоб у него создалось впечатление, будто я так сразу к нему и побежал". Наконец как-то вечером часов около девяти он отправился в "замок".
Филипп занимал флигель, где прежде жили сторожа. В каждой комнате было по два окна, одно выходило на шоссе, другое - в парк. Железные ставни со стороны шоссе не открывались даже днем.
- Если вы увидите сквозь ставни свет, смело стучитесь, - предупредил его в первую встречу Филипп.
Миньо постучался в ставень. Филипп тотчас же отпер калитку, пробитую рядом с широкими решетчатыми воротами парка.
- Как мило с вашей стороны, что вы зашли! - воскликнул он.
Около флигеля на аллее Миньо заметил длинный спортивный автомобиль "альфа-ромео". Из дома доносились взрывы смеха и женский голос. Миньо попятился:
- Я вам помешал, я лучше зайду в другой раз...
- Да нет же, совсем напротив, - сказал Филипп, подталкивая гостя к дверям флигеля.
Миньо сразу узнал двух молодых женщин, которые были с Филиппом на балу. Натали Эмполи лежала на железной раскладушке, рядом на стуле стояла бутылка виски и три рюмки. Белый вязаный свитер обтягивал её костлявые плечи и красивые маленькие груди. Бернарда Прива-Любас, все в том же костюме строгого английского покроя, рылась в пластинках, наваленных прямо на кресло.
Миньо с удивлением оглядел жилище молодого директора - стены выбелены известкой, кресла в полотняных чехлах. Из настоящей обстановки один только книжный шкаф, и тот без дверок; на полках в беспорядке валяются книги, бумаги, и тут же лежит электрическая бритва. Дверь в соседнюю комнату была открыта, и Миньо заметил пружинный матрас, свернутый тюфячок, смятые одеяла (здесь после того бала ночевали Натали и Бернарда) и прямо на полу стопки книг. С потолка свисала веревка, при помощи которой открывался люк на чердак.
От Летурно не укрылось удивление гостя, и, показав на раскладушку, он заявил:
- Если бы я вообще мог быть счастливым, я был бы вполне счастлив и на этой раскладушке. Я велел обставить свой служебный кабинет лишь в знак протеста против скаредности АПТО, а картины моих любимых абстрактных художников должны вносить смятение в душу Нобле.