- Ах, эти. Да, прочел две заметки, отчеркнутые синим карандашом.
- Вот именно, - отозвался Эмполи. - Надеюсь, эти заметки заинтересуют твоих друзей.
- Каких друзей? - спросил Филипп.
- Ну, этого почтового служащего и молодую женщину...
- Ах да... - протянул Филипп.
- Ты по-прежнему с ними встречаешься?
- Ну конечно, - ответил Филипп.
- Так вот что, - сказал Валерио, - если ты не желаешь показаться подозрительным в их глазах, советую тебе ничего не говорить о нашей теперешней беседе...
- Не понимаю... - прервал Филипп.
- Я говорю, чтобы не показаться подозрительным в их глазах.
- А-а, - протянул Филипп.
- Ну, как там у вас в Клюзо?
- Плохо, - ответил Филипп.
- Вот как?
Последовало молчание.
- Значит, до четверга...
- Почему до четверга? - спросил Филипп.
- Да как же... - сказал Эмполи.
- Ах да... до четверга.
- До четверга, - повторил Эмполи и повесил трубку.
В продолжение всего разговора старик Франсуа Летурно не отходил от внука.
- Из-за чего вы тут торгуетесь? - спросил он.
- Я вовсе не торгуюсь, - ответил Филипп. - Я даже на это не способен.
- Хорошенькое вы затеяли дельце, - яростно крикнул старик Летурно.
Филипп пожал плечами.
- Я никогда ничего не затеваю, - огрызнулся он.
Дедушка оглядел его с головы до ног.
- Уже полдень, - сказал он, - а ты ещё до сих пор из ха" дата не вылез. Будь я хозяином, я бы тебя немедленно турнул, не посмотрел бы, что ты мой родной внучек.
- Я бы вам только спасибо сказал, - ответил Филипп.
- Ты лишь на одно способен, - продолжал старик, - морить голодом моих рабочих.
- Ну знаете, и вы в свое время их поморили немало, - возразил Филипп.
- Я? - закричал старик. - Я делом своей чести считал занять как можно больше рабочих рук.
- Чем больше волов в стойле... - начал было Филипп.
- А вы, - кричал дед, - вы лишь тогда успокоитесь, когда у вас на фабрике будут только машины и ни одного человека.
- Однако ж, когда рабочие старели и вы не могли больше извлекать с их помощью прибыли, вы выгоняли их прочь, как отслужившую клячу гонят на живодерню.
- А ты гонишь их на живодерню в расцвете сил, - орал старик.
- Я?.. - сказал Филипп, отступая на шаг. - Я? - повторил он. - Я?.. Вы, значит, до сих пор не поняли, что я заодно с рабочими против АПТО.
- А что ты для них сделал? - спросил дедушка.
- Во всяком случае, не благодетельствовал им через свою сестру и в обмен за свои благодеяния не посылал их к исповеди, - отрезал Филипп.
- Моя бедная сестра выполняла свой долг, она, как могла, старалась мне помочь.
- Ах! - воскликнул, не слушая его, Филипп. - Если бы они захотели меня допустить...
- Кому это ты нужен, такой никудышник? - заметил дедушка.
- Если бы рабочие захотели иметь со мной дело... - продолжал Филипп.
Старик Франсуа Летурно долго и молча глядел на внука, затем сказал:
- Ты ещё до сих пор ничего не понял в жизни. Ты все переворачиваешь вверх ногами, все видишь навыворот. Вот что мне уже давно хотелось тебе сказать.
И дедушка заговорил. Филипп слушал его с нескрываемым удивлением. Говорил старик очень громко, вдруг замолкал, ворчал себе что-то под нос, иной раз раскатисто пускал крепкое словцо, изливал, должно быть, то, что накипело у него на душе, то, о чем шепотом разговаривал сам с собою, когда возился в розарии. Дедушка признал, что "часто обходился круто" с рабочими. Недаром говорили, что у него есть хватка - так тогда принято было выражаться о некоторых хозяевах. Ведь он вынужден был защищаться от конкурентов, которые с ним самим обходились весьма круто, и, главное, защищаться против банкиров, спекулянтов, биржевиков - против финансистов, а у них, как известно, нет ни стыда, ни совести, ни родины.
И что же! В конце концов финансисты его одолели.
А сейчас финансисты обрекают его рабочих на голодную смерть. Он подсчитал, что в 1900 году на те деньги, которые рабочие получали у него на фабрике, они могли купить куда больше всякой всячины, чем при теперешних заработках, и после двенадцатичасового рабочего дня они не так тупели, как теперь, с этими американскими темпами, хоть и заняты всего восемь часов в сутки.
Из-за этих господ финансистов он, Франсуа Летурно, вынужден теперь копаться в саду, будто какой-нибудь железнодорожный чиновник в отставке. Но с рабочими у них не пройдет - зубы сломают. Теперь сила на стороне рабочих, и, если они бросят вертеть эти проклятые машины, пусть биржевики не пытаются играть на понижение, дабы пополнить свой дефицит, - все равно не поможет, все равно сдохнут, как скорпион, который кусает себя самого. И вот если бы он не был так стар, он, Франсуа Летурно, "великий Летурно", первый возглавил бы борьбу своих рабочих и прогнал бы вон всю эту безродную сволочь, которая и у него и у рабочих отняла фабрику.