Ответом Фиркса было колющее движение шипов.
— Невозможно! — воскликнул Кугель. — Амулета Юкуону теоретически достаточно, но я больше не могу переваривать молочай. Помни, если я упаду мертвым прямо на дороге, ты никогда не встретишься со своим братом в бочке Юкуону!
Фиркс убедился в справедливости аргумента и неохотно успокоился. Кугель вернулся к кафедре, но главный щебенщик в это время отвлекся на кусок большого турмалина, препятствующий изгибу некой сложной спирали. Наконец Кугелю удалось завладеть его вниманием.
— Пока я взвешиваю предложение о найме на работу и противоречивые преимущества уменьшения и удлинения, мне понадобится ложе, на котором я мог бы прилечь. Я желаю также испробовать описанные тобой привилегии.
— Твоя осторожность похвальна, — заявил главный щебенщик. — Люди в наше время имеют обыкновение с ходу соглашаться на действия, а позже сожалеть о содеянном. Все было не так в дни моей юности, когда преобладали умеренность и рассудительность. Я устрою тебе допуск на жилую территорию, где ты сможешь убедиться в истинности всего, сказанного мною. Ты обнаружишь, что Фарезм строг, но справедлив, и только у тех, кто обтесывает камень без всякой охоты, есть причины для жалоб. Но смотри! Вот и сам волшебник. Фарезм прибыл для ежедневного осмотра!
Вверх по тропе поднимался человек внушительного роста в просторных белых одеждах. Выражение его лица хранило благодушие, волосы походили на желтый пух, глаза обращались к небу, словно он предавался созерцанию чегото несказанно возвышенного. Его руки были степенно сложены на груди, а передвигался он, даже не шевеля ногами. Рабочие, сняв шапки и кланяясь в унисон, нараспев произнесли уважительное приветствие, на которое Фарезм ответил наклоном головы. Завидев Кугеля, приостановился, быстро оглядел работу, которая была завершена к этому времени, а потом неторопливо заскользил к главному.
— Все сделано с приемлемой точностью, — сказал он главному щебенщику. — Помоему, полировка на нижней стороне наружной проекции пятьдесят шестьшестнадцать не совсем ровная, и я разглядел крошечный скол на вторичной опояске девятнадцатого выступа. Ни одно из этих обстоятельств не имеет большого значения, и я не стану выражать порицание.
— Недостатки будут устранены, а на неосторожных работников наложено взыскание — по меньшей мере! — с гневом и страстью воскликнул главный щебенщик. — А сейчас я хочу представить тебе возможное пополнение нашей рабочей силы. Он заявляет, что у него нет опыта по данной части, и размышляет, присоединяться ли к нашей группе. Если он вступит в наши ряды, его ждет обычный срок в качестве собирателя мусора, до того ему доверят заточку инструментов и предварительную раскопку.
— Да, это соответствовало бы обычной практике. Однако…
Фарезм легко скользнул вперед, взял левую руку Кугеля и принялся изучать его ногти. Его благодушное лицо стало задумчивым.
— Я вижу противоречия четырех видов. Тем не менее очевидно, что лучше всего твои способности проявятся гденибудь в другом месте, а не в обработке камня и придании ему формы. Я советую тебе поискать другое, более подходящее занятие.
— Хорошо сказано! — вскричал главный щебенщик. — Волшебник Фарезм демонстрирует непогрешимый альтруизм! Для того чтобы не отстать от него, я беру назад свое предложение о найме на работу! Поскольку теперь бессмысленно было бы устраиваться на ложе или проверять соответствующие привилегии.
Кугель скорчил кислую гримасу.
— Такое поверхностное гадание вполне может быть неточным.
Главный щебенщик вытянул указательный палец на тридцать футов вверх в знак оскорбления и протеста, но Фарезм мирно кивнул дерзкому путнику.
— Верно, и я намерен провести более подробное гадание, хотя процесс займет от шести до восьми часов.
— Так долго? — изумленно спросил Кугель.
— Это необходимый минимум. Прежде всего тебе придется обмотаться с ног до головы внутренностями свежеубитых сов, потом погрузиться в теплую ванну, содержащую некоторое количество тайных органических субстанций. После необходимо сжечь мизинец твоей левой ноги и расширить нос так, чтобы в него мог пролезть жукисследователь, который изучит пути, ведущие к сосредоточению твоих чувств.
Кугель, раздираемый сомнениями, пощипал себя за подбородок.
— Я человек осторожный и должен поразмыслить над тем, стоит ли предпринимать подобное гадание. Следовательно, мне потребуется несколько дней покоя и созерцательной дремы. Жилая территория для твоих рабочих и прилегающий к ней нимфарий, повидимому, предоставляют условия. Следовательно… — учтиво поклонился Кугель.
Фарезм снисходительно покачал головой.
— Осторожность, как и любая другая добродетель, не терпит крайностей. Гадание должно начаться немедленно.
Кугель попытался еще поспорить, но Фарезм остался непреклонен и вскоре заскользил прочь вниз по тропе.
Кугель безутешно отошел в сторону, чтобы обдумать парочку уловок. Солнце приближалось к зениту, и рабочие рассуждали, какие блюда им подадут на обед. Наконец главный щебенщик подал знак. Все положили инструменты и собрались вокруг повозки, которая привезла пищу.
Кугель шутливо крикнул, что он может поддаться на уговоры и разделить с ними трапезу, но главный щебенщик не хотел и слышать об этом.
— Как и во всех других действиях Фарезма, здесь должна преобладать точность. Если пятьдесят четыре человека поглотят пищу, предназначенную для пятидесяти трех, приключится неслыханное отклонение от правил, — покачал он головой.
Кугель не смог придумать уместного ответа и сидел в молчании, пока резчики камня жевали пироги с мясом, сыр и соленую рыбу. Никто не обращал на него внимания, за исключением одного человечка в четверть локтя ростом, чья щедрость намного превышала его рост и который хотел было оставить Кугелю немного еды. Но Кугель ответил, что он вовсе не голоден, и, поднявшись на ноги, побрел прочь через стройку, надеясь отыскать чтонибудь съедобное.
Он рыскал тут и там, но сборщики мусора убрали все, до последней крошки. Так и не утолив голод, Кугель добрался до центра работ, где заметил на одном резном диске странное распластанное существо: студенистый шар, в котором плавали светящиеся частицы. Из них выходило множество прозрачных трубок или щупалец, истончающихся к концу и сходящих на нет. Кугель нагнулся, чтобы осмотреть существо, пульсирующее в медленном внутреннем ритме. Потыкал в него пальцем, и из места соприкосновения кругами появились маленькие яркие искорки.
Кугель вытащил из одежды булавку и ткнул ею в одно из щупалец. Оно запульсировало жалобным светом, а золотистые крапинки исчезли, потом снова вернулись. Заинтригованный более, чем когда бы то ни было, Кугель придвинулся поближе и начал экспериментировать, тыча то туда, то сюда и с величайшей заинтересованностью наблюдая за сердитыми искрами и вспышками. Потом ему в голову пришла новая мысль. Существо проявляло качества, напоминающие как о кишечнополостных, так и об иглокожих. Наземная голотурия? Моллюск, лишенный раковины? И что самое важное, съедобно ли оно?
Кугель вынул свой амулет и приложил его к центральному шару и к каждому щупальцу. Он не услышал ни звона, ни гудения, существо было неядовитым. Он вытащил нож и попытался отрезать одно из щупалец, но обнаружил, что оно оказалось слишком упругим и жестким. Неподалеку стояла жаровня, в которой поддерживался огонь для выковывания и заточки инструментов. Кугель поднял существо за два щупальца, перенес его к жаровне и пристроил на огонь. Он осторожно попробовал его, и, когда ему показалось, что оно достаточно зажарилось, Кугель попытался его съесть. В конце концов, после многочисленных и унизительных усилий, Кугель запихал его целиком себе в рот, обнаружив при этом, что существо не имело ни вкуса, ни сколько бы то ни было заметной питательности.
Камнерезы возвращались к своей работе. Кугель бросил многозначительный взгляд на мастера и направился вниз по тропе.
Недалеко стояло жилище волшебника Фарезма, длинное низкое здание из переплавленного камня, над ним поднималось восемь куполов странной формы из меди, слюды и яркосинего стекла. Сам Фарезм праздно сидел перед жилищем, обозревая долину с безмятежным и всеохватывающим великодушием. Он поднял руку в спокойном приветствии.
— Я желаю тебе приятных путешествий и успеха во всех будущих начинаниях.
— Я, естественно, ценю твои чувства, — с некоторой горечью ответил Кугель. — Однако ты мог бы оказать мне более существенную услугу, разделив со мной свою полуденную трапезу.
Мирное благодушие Фарезма осталось неизменным.
— Сие явилось бы актом ошибочного альтруизма. Чересчур обильная щедрость развращает.
Кугель горько рассмеялся.
— Я человек железных принципов и не стану жаловаться, хотя за неимением лучшей пищи был вынужден проглотить огромное прозрачное насекомое, которое нашел в центре твоего скального орнамента.
Фарезм резко повернулся к нему с напряженным выражением на лице.
— Ты говоришь, большое прозрачное насекомое?
— Насекомое, грибок, моллюск — кто знает? Оно не похоже ни на одно существо, которое я видел до сих пор, а его вкус даже после тщательного прожаривания на жаровне был совершенно неразборчивым.
Фарезм взмыл на семь футов в воздух, чтобы обратить всю силу взгляда вниз, на Кугеля.
— Опиши это существо во всех деталях! — хрипло потребовал он.
Недоумевая по поводу строгости Фарезма, Кугель повиновался.
— По цвету это было чтото студенистопрозрачное, переливающееся бесчисленными золотистыми крапинками. Они мерцали и пульсировали, если существо было потревожено. Щупальца, казалось, становились все более тонкими и исчезали, а не просто оканчивались. Существо выказывало определенную мрачную решимость, и переваривание его оказалось затруднительным.
Фарезм схватился за голову, впиваясь пальцами в желтый пушок своих волос, закатил глаза вверх и испустил трагический вопль.
— Ах! Пятьсот лет трудился я, чтобы заманить бесценное существо, отчаиваясь, сомневаясь, размышляя по ночам, однако не оставляя надежды, что мои расчеты точны, а великий талисман действен. И теперь, когда оно наконец появилось, ты нападаешь на него, чтобы удовлетворить свою отвратительную прожорливость!
Кугель, слегка обескураженный гневом Фарезма, стал уверять, что у него не имелось дурных намерений. Но Фарезма невозможно было успокоить. Он указал на то, что Кугель нарушил границы чужих владений и, следовательно, лишился права заявлять о своей невиновности.
— Самое твое существование — это зло, которое усугубляется тем, что ты довел сей неприятный факт до моего сведения. Благодушие побудило меня к снисходительности, что, как я вижу теперь, стало серьезной ошибкой.