— Да какие мечи у челяди? У бутраильского монарха вон принято мечи носить, слуги и те при ножнах, так верите ли — тяжко им, видите ли, они от меча один эфес оставляют и в ножны суют, так и ходят, паразиты…
Тут до принцессы докатилась густая тяжкая волна запаха, а с ней и ирония ситуации. Так вот при чём торговый пост! Такие посты славятся корчмами, вот они и едут шагом, и рассудительны всё оттого же! Где им мыслить на трезвую голову? У среднего в шлеме так скрипит, словно мельничные жернова вертятся, а у старшего голос могучий да гулкий, как в пещере, чуть ли не эхом отдается — явно голова пуста, как кошель простолюдина после уплаты королевского подушного сбора. Но — благодушны, а выпившим море по колено. Вон дядя, маркиз, раз откушал винца из отцовского заветного погребка, так враз войну объявил гному Эктору, вечному своему притеснителю. А как, протрезвев, понял, что натворил, напился пуще прежнего и ту войну выиграл! Может, и эти… Только быстрее надо их подрядить на подмогу, а то от мощного пивного духа у самой уже мозги затуманиваются…
— Там, на мосту, смертный бой держит верный паладин моего батюшки, доблестный и бесстрашный рыцарь Кижинга. Прошу, благородные воины, помогите сокрушить гзуров! Я уверена, отец будет благодарен вам без меры!
И скромно потупилась, ибо знала: на такой дрожащий голосок купится самый циничный вояка, а если ещё и слезу подпустить…
Гоблинов, однако, не так просто было пронять. Чумп тяжко вздохнул, буркнул нехотя:
— Ну, без меры всяк горазд… А вот мер бы семь-восемь золотишка…
— Гзуров должно бить! — усовестил Вово, булавой взмахнул, как щепочкой, генерал даже отъехал на пару шагов в сторону, чтоб не зашибло ненароком. — Тебе, принцесса, невдомёк, о чём гзурусьи помыслы? Стремятся они восстановить Великую Гзурусь в границах какого-то года, я уж не упомню…
— Четыреста лохматого, — подсказал Чумп. — До эры, понятно, Новых Богов. Это ж почти весь Дримланд. Простояла та Гзурусь часов восемь, потом проснулся знаменитый наш герой Роланд… И понеслась…
Генерал склонил голову, размышляя.
— Кижинга, Кижинга… Знакомое что-то… Погоди, какой такой Кижинга? Уж не орк ли?
— Орк, из самой Мкаламы!
— Два меча гнутых, латы синие, хвастает повсеместно, что из рода самого Беовульфа?
— Он и есть! Достойный рыцарь, вижу, и вам знаком!
— Эт верно. Знаю я сего Кижингу. Встретил впервые молодчиком твоих вот лет, сиречь сопливым, правда, тогда уже на мечах меня обставлял, но и то сказать — с младенчества обучался харским рыцарем! Так что толк вышел, капитаном при мне был, когда на Гобейм раз пошли войной. Что ж ты, девушка, с нами тут лясы точишь, ежели рядом доблестного воина убивают?
Чумп хмыкнул недоверчиво.
— Ежели он по твоим меркам доблестный, анарал, не пришлось бы нам от него тех гзуров спасать. Что, конечно, не пристало таким кондовым, как мы, дупоглотам. Уж извините, Ваше Высочество, мой эльфийский.
— Доблестен через край, для орка, — пояснил Панк. — А кто есть орк? Обгаженный гоблин или типа того. А ну, ать-два, отставить дебаты! На помощь орку!
Чумп глухо проворчал что-то нелестное по адресу оркского рода вообще, лениво потащил из чехла лук, и принцесса той частью ума, что сохраняла ясность и холодность, поняла: к этому лучше держаться поближе. Хоть и выглядит задохликом рядом с двумя могучими, но в бою перебьёт больше всех, даже не суясь в сечу. Отец её, король Минимус, таких при дворе не жаловал. Привечал героев, искусных с мечом и бестолковых, как полено, такие безопасны, как бы угрожающе ни смотрелись, а этот безжалостен, жесток… и умён.
Могучий, как Ушкут, центральный булаву нацепил на луку седла, ухватил копье, какое не всякий бы свернул и двумя руками, выдернул из крепления, потряс. Дворянин же, генерал, попросту пришпорил коня и помчался по тракту туда, где оставил принцессу её последний спутник. Вово спешно стукнул своего битюга пятками в бока, и тот сорвался в тяжёлый, как камнепад в Железных Горах, галоп вслед за Панком.
Чумп поглядел вслед героям с неодобрением, крепко упёр лук нижним плечом в седло, на верхнем повис всем телом. Лук был под горячую руку прихвачен всё в том форпосте. Сгоряча Чумп не сообразил, что штучка эта не по его скромному воинскому умению. Когда в темноте подземного хода Вово гнал их с генералом, то и дело панически оборачиваясь назад, где негромко и зловеще что-то шелестело по камням, а генерал тяжко пыхтел и вспоминал с хрипами в груди схожие ситуации, Чумп успел вдоволь погоревать об отсутствии арбалета или лука. Не на всякую напасть стоит вставать грудь в грудь, когда можно неблагородно, но просто и надёжно просадить её парой стрел. Вот и обзавёлся чудесным луком тугой твёрдой древесины, обшитым внакладку пружинистыми роговыми чешуйками для большей мощности распрямления. Как выяснилось, штуковина эта по плечу даже не всякому гоблину, зато Панк посмотрел с уважением и даже непроизвольно перевёл Чумпа в сержанты, и ущельник как-то постеснялся объяснить, что ему лук и таскать-то тяжеловато, не то что метать по пять стрел в секунду, по примеру злосчастных эльфов. Вот и сейчас чудовищное усилие — Чумп едва газы не пустил с натуги — едва согнуло проклятое устройство настолько, чтобы набросить тетиву, тоже не жильную, как у нормальных луков, а сплетённую из тонких стальных волоконец. А уж как из него стрелять… разве что втроём: генерал даёт наводку, Вово целится, принцесса подает стрелы… а он, Чумп, обшаривает карманы перебитых гзуров. Арбалет надобно было брать, вот чего. Правда, самый внушительный арбалет из виденных не продавался, а украсть его Чумп не смог, не смог бы при всём желании даже сдвинуть места, ибо была это самая настоящая арбаллиста, к тому же сонная стража форпоста повадилась играть на её лафете в подкидного дурака.
Принцесса, вопреки ожиданиям, не увязалась за героями, держалась рядом, во все глаза любовалась на Чумпа. Лошадка под ней подрагивала. Отбегалась скотинка, теперь только на колбасу. Гоблин прицепил наконец тетиву, облегчённо выдохнул и ответно присмотрелся к Ларбинде. Всем хороша девица: и лицом, и происхождением, и фигурка неплоха, разве что тонковата, но Чумп и сам не из дородных. Ей-то, интересно, чего за фигурой следить? Поди, из принцесс не попрут и потолстевшую, а в форточку в таких юбках всё равно не пролезешь. Эх, спасти, что ли, обаять, жениться, востребовать в приданое полкоролевства и жить, мудро управляя, собирая налоги и плодя маленьких чумпов?
— Ну да, — сказал вслух с сожалением. — Так папаша и согласится. А тут еще анарал этот пристал, как банный лист.
— О чём ты, воин?
В глазищах принцессы стояла такая надежда на мудрость и благородство отважного рыцаря Чумпа, что Чумп-циник со вздохом умиления залез в берлогу и там притих, что было ему крайне несвойственно.
— Да так, сам с собой. Поехали, высочество, а то эти бугаи разойдутся, нам убить никого не дадут.
Принцессу передёрнуло. Вспомнила налетающих гзуров, ледяной блеск страшного меча Кижинги, фонтаны крови во все стороны, жуткий вой поверженных, визг челяди… Никогда ещё не думала, что так жестоко и страшно… На турнирах, что устраивал отец, лилась кровь, а то и сыпались выбитые зубы, но те раны легко прятались под опрятными повязочками, вскоре рыцари уже щеголяли на пирах этими шрамами. Те же, кто бился недавно — и бьётся сейчас, — умирали насовсем, и притом кроваво, безобразно, мерзко…
— Не жажду…
— А кинжал зачем? Кошельки срезать?
Принцесса растерянно глянула на кинжал, пристёгнутый к поясу. Хоть и изукрашен, да и невелик на фоне воинских железок, но вовсе не игрушка. Знаменитое оружие салландских принцесс, много веков переходящее по наследству и не раз пущенное в ход. Конечно, браться за него принцесс обучали ещё в малолетстве, но… Честь оборонить — одно, а против гзуруса с двуручной спатой?
— Реликвия, — ответила она неуверенно, — отчий дар.
— Всем чего-то дарят, — вздохнул Чумп завистливо. — Тебе кинжал, Вово — это наш бугай, ну ты видела — один тролль булаву пожаловал, генералу вон гномы трендюлей отвесили, не поскупились. Один я неприкаянный. Ничего мне не дарят, всё самому красть приходится. Ну, не отставай.
Он вытащил из колчана тяжёлую стрелу с трёхгранным наконечником, какими, согласно рассказкам словоохотливого генерала, умельцы просаживают насквозь воина в кольчуге, а то и рыцарских латах, кое-как приладил к тетиве и тронул коня с места.
Кижинга не впервые видел собственную смерть. Орки фаталистами отродясь не были, но генерал верно припомнил первого наставника Кижинги. Много лет назад судьба занесла в замшелый замок на болотах седого, изможденного хуманса в неподъёмных даже для могучих орков стальных латах. По странной прихоти отец Кижинги, известный жестокостью оркский лорд, приветил странника, принял в свою семью, а когда его единственный малолетний сын начал твёрдо ходить, — с изумившим всё окружение смирением попросил взять того в ученики. Чему, казалось бы, жалкий хуманс мог научить наследника великого воина? Но он научил. Да, Кижинга умывался кровавыми слезами. Генералу, который сам знал толк в физической подготовке, и не снились те издевательства, которым подвергал рыцарь из знаменитого Хара юного орка. Одно лишь желание когда-нибудь расплатиться с мучителем держало Кижингу на этом свете, но ни разу в учебном поединке он не смог дотянуться до наставника — а тот не признавал учебных мечей, только боевые, остро отточенные.
Наставник щедро отдавал свои знания… и только много позже Кижинга понял, что главное, чему научил его харский рыцарь, — это то, как надо умирать. Была война… орки всегда воюют между собой, в этом вся их жизнь… Кижинга мало что помнил. Только горящий замок, лезущих на стены с трёх сторон озверелых врагов — и единственную железную фигуру посреди заполненного ворвавшимися врагами двора. Рогмор, так звали рыцаря, мог бы пробиться сквозь любую толпу — равных ему по мастерству Кижинга не встречал до сих пор. Защищать ему уже было некого, ибо всю семью Кижинги давно взяли в ножи прорвавшиеся в башни озверелые вояки, он сам чудом — нет, благодаря урокам мастера! — ещё держался на стене, хотя тоже уже распрощался с жизнью. Но и идти харскому рыцарю было некуда, он, как шептались в замке, и так давно уже маялся на свете безо всяких целей и желаний. И последний его бой был достоин песни, даже сейчас, вспоминая его, Кижинга чувствовал неземной восторг пополам с досадой на то, что сам не сможет показать и половину такой доблести. Рогмора так и не свалили ни меч, ни копье, ни стрела. Он не был неуязвимым, а нападали не новички, его сбивали с ног, доставали даже сквозь чудесные латы, но каждый раз он вставал — и снова очередная волна атакующих разбивалась как о несокрушимую скалу.
Он сражался одновременно топором и мечом, чего не умел никто, искусно вплетал в блеск стали отточенные шпоры, приклёпанные к локтям и коленям клинки-перья, даже стальной кулак на куполе глухого шлема; а когда уверовавшие в его неуязвимость враги наконец обратились в бегство, он прошёл по двору замка, разогнал мародёров, добил сопротивлявшихся… и только после этого позволил себе упасть. Крови в нём, похоже, не осталось вовсе, вся вытекла из многочисленных ран. И Кижинга, едва найдя в себе силы спуститься со своей стены во двор обезлюдевшего замка, первым делом похоронил именно его, соорудив над телом саркофаг из стащенных со всего двора каменных глыб. На семью сил не хватило. Он поджёг замок и навсегда покинул родную Мкаламу, и все эти годы, когда не раз оказывался на краю гибели, напоминал себе: жить можно, как набежит, а вот умирать надо ТАК…
Ну что ж, время показать, что главный урок он усвоил. Когда развернул коня на середине моста, ждать долго не пришлось. Первый гзур влетел на мост сразу же за ним. Уже ревел в боевом азарте — клевец занесен, а меч орка в ножнах за наборным поясом, пока вытянет… Обух клевца коснулся лошадиного крупа, гзурус выдохнул и с яростью метнул узкое лезвие в шлем на голове паладина. Орк коленями сдавил коня, чтобы не дёргался, и от пояса как-то странно, смазанно шевельнулся. Руки гзура с размаху рухнули на конский череп. Кусок древка в них ещё был, а другой кусок, с лезвием, мелькнул рыбкой в холодной воде совсем рядом с мостом. А ещё вдруг обнаружилось, что орк держит наотлёт, в позе ожидания, страшный меч-катану. Узкий, тяжёлый, способный без усилий взрезать железо как бумагу, а лёгкий гзурский доспех буйволовой кожи как кисель. А ножны за поясом паладина были безнадёжно пусты…
Кижинга дождался, пока гзурус разглядит меч и взвоет в смертном ужасе, а потом — раз! — отработанно полоснул чуть наискось, срезал голову и правое плечо как гильотиной. Пусть поймут любимые дети Гзура: воина из далекой Мкаламы за так не возьмёшь и за медяк не купишь. И хотя руки уже начали подрагивать от усталости — скольких намахал! — гзурам это знать незачем. Он вскинул голову и захохотал с весельем, которого не было. Этому Рогмор не учил, зато неколебимые оркские традиции предписывали умирать со смехом. Вообще-то, с другой стороны, смеяться надо последним, ну да разве угадаешь, когда твоя очередь.
Конь гзура, мало что не убитый хозяйскими кулаками, взвился на дыбы, дико заржал, проломил перила и ахнулся в воду. Брызги накрыли паладина, тот закатил глаза — вырядился в железо, а мог бы сейчас освежиться малость. В глотке ссохлось, кожу стянуло, где касается железа доспехов — шипит, словно хватаешься за раскаленную сковороду… С другой стороны, сколько сабель и стрел бессильно отлетело от сдвоенных стальных пластин панциря, сколько клинков бестрепетно отведено рукой в железной перчатке? Ради безопасности стоит терпеть маленькие неудобства… тем более что терпеть осталось немного.
Гзуры остановились, скучились, на мост въезжать больше никто не торопился. Кижинга вздёрнул забрало, издевательски оскалил белоснежные зубы. Даже если попрут по двое в ряд, а больше по мосту просто не пройдёт — устоит, против двоих полудиких ему это нетрудно, его учили биться и в полном окружении, а что меч весит уже как гора и на вторую пару просто не хватит сил — гзурусам невдомёк. Эх, провалить бы мост, так можно было бы и вовсе удрать… Что за радость, в самом деле, погибать бесславно! А нет, так хоть провалиться в воду вместе с мостом. Захлебнуться — оно, конечно, не самая героическая гибель, но как представишь себе, где теперь искать принцессу… брр… вовсе хоть в полон сдавайся.
— Милости прошу! — подначил по старой привычке. — Первому особая почесть — развалю до седла. Кто опоздает, пеняйте на себя. Потом буду руки-ноги рубить, ну и всё прочее, что завещал Великий Дупоглот. А когда кончитесь, ещё и коней на сосиски. Хоть шерсти клок с эдаких паршивых…
Трое самых, видать, умных спешно стукнулись лбами, не слезая с коней. Зашушукались. Вот она, скудность воинских традиций. Спокон веков гзурусы уповали только на силу плеч и длинные руки, и схватку признавали только грудь в грудь. Нарвались на того, кого мечом или топором не достать — и уже не знают, на какой кобыле подъехать. То ли дело сами орки! Они потому и ездят по традиции на носорогах, что редкий конь свезёт весь доступный орку-воину арсенал. Тут и пара мечей, и топоры, и булавы, и дротики, и что-нибудь совсем экзотическое, типа пращи с зажигательными ядрами… Даже сам Кижинга, хоть уже и не дикий рейдер, вёз среди багажа принцессы целый набор всеразличного оружия, да не успел добраться. Среди гзурусов, когда те только выскочили из засеки, трое таки были оружны арбалетами, но оружие это для них было непривычное, выпустили по болту — и замешкались, неловко вращая вороты и накладывая новые болты. А Кижинга всё же не зря заслужил уважение самого генерала Панка — начал играть отступление не раньше, чем аккуратно зарубил всех троих и изувечил их механические луки. Вот сейчас гзуры и рады бы закидать его чем-нибудь, а чем? Тяжёлые секиры, двуручные мечи — этим не разбросаешься, к тому же какой дурак выпустит из рук единственное оружие?
Гзуры топтались, старшие одёргивали молодых и горячих. Что за охота погибать? Уже поняли, что силой паладина не взять. Старший сгрёб одного за ворот, что-то яростно шептал, брызгая слюной от избытка чувств. Молодой развернул коня, унёсся в степь. За подмогой, а не то за новыми арбалетами. Мост не обрушится, его бы топоров в десять… так что, похоже, пора пришпорить коня и сломя голову врезаться в середину гзурской шайки. Хотя куда ему спешить? Пусть у принцессы будет лишняя минутка. Вот и солнце словно приклеилось. Явно прошло минуты полторы, как он тут остановился, однако ж, глядя на эти рожи, впору луну требовать, дабы повыть от избытка чувств.
На край моста осторожно ступил высокорослый гзурус в набранном из костяных плашек панцире, на плече двуручная спата с копьё длиной. Сделал пару коротких шагов, отсалютовал неправильным образом и предложил:
— Слышь чего, остроухий! Давай учиним поединство.
— На ёршиках не горазд, — отрезал орк, глотку напряг, чтоб голос звучал ровно и сильно, только потому не сбился на неслышное шипение.
Гзур стушевался, причем как-то очень уж сильно, аж попятился. Вот уж воистину народ дикий, неискушенный в словопрениях! А ежели их всех послать поизощреннее?
За спиной отчётливо застучали копыта. Неужто принцесса, дура благородная? Гм, или просто благоразумная, пусть уж лучше посекут на месте… Да нет, топочет грузно, явно воин могучий, не мельче самого орка, и конь несёт его ровно, не хрипит, с шага не сбивается, свеж, не загнан. А вот и ещё топот — вовсе будто слон рысью идет.
Гзурские рожи как одна вытянулись, словно узрели невесть что. Оглянуться, что ли? Так этот вот любитель дуэлей с прыжка как раз дотянется, меч у него с оглоблю, как врубит меж ушей, тут уж хоть самого Йаха узришь — не поможет. Но и ждать не с руки. А вдруг правда суровый оркский бог Йах примчался на выручку? Может оскорбиться, что дорогу застил, к тому же повернулся задницей. Боги — народ не шибко терпимый, съездить может нимало не хуже того гзура, только мозги брызнут! Влип, однако же.
— Эгей, Кижинга-угу, — произнёс мощный голос, смутно знакомый, у орка по спине сразу побежали мурашки размером с мышей. — Пред тобой нечестивые гзуры, попратели наших с тобой дупоглотских ценностей, так что или ты при на них и руби, как пристало джигиту, или брысь с моста. Дай дорогу старшему.