— Ты узнаешь, ты все узнаешь, Джойсан. Всему свое время.
И тут мой лорд открыл глаза и с изумлением посмотрел на меня. Он шевельнулся, словно пытаясь встать, но я держала его крепко.
— Я… — с трудом произнес он. Нивор стоял рядом с нами и улыбался.
— Здесь и сейчас ты — Керован, — сказал он. — Может, немного изменившийся, но Керован, и останешься им, пока сам не захочешь разбудить того, другого. И все-таки я уже уверенно могу назвать тебя — “родич”…
— Но я… я был…
Нивор осторожно коснулся посохом его лба.
— В тебе проснулось еще не все. Да и это скоро сгладится в твоей памяти, потому что ты еще не готов вместить все в своем сознании. Но ты ищи, Керован, и когда-нибудь найдешь, — он обернулся и указал посохом на гладкую стену. — Вот эта дверь, и когда ты захочешь, она для тебя откроется. Там ты найдешь ответы на все свои вопросы.
С этими словами он исчез.
— Мой лорд!
Он вырвался из моих рук, но не оттолкнул, как я втайне боялась, а обнял меня сам.
— Джойсан!
Он сказал только одно слово и взглянул мне в глаза, и этого мне хватило. Я поняла, что наша связь неразрывна, и я, сама того не понимая, искала этого всю жизнь. Сейчас, глядя в его золотые глаза, я была счастлива, словно все сокровища мира лежали у моих ног.
Джойсан была в моих объятиях! И я был Керован, конечно, Керован… Но все же… Я чувствовал в себе и что-то другое, словно легкий след чьего-то присутствия. Но это скоро прошло, и я наконец по-настоящему ощутил себя Керованом и никем больше. Я мягко выпустил из рук Джойсан, поднялся на ноги и помог встать ей. И ту же на лице ее погасло выражение полного счастья и в глазах появилась тревога.
— Ты… Ты уходишь! — Она быстро схватила меня за руки, словно старалась удержать. — Я чувствую — ты хочешь уйти от меня! — в ее голосе звенели обида и боль.
Я сразу вспомнил, как смотрела она на меня во время первой нашей встречи. Тогда я не был для нее человеком, но сейчас, когда я узнал, что заключено во мне, мог ли я быть человеком в ее глазах?
— Я не Древний, — попытался я спокойно объяснить ей. — Я действительно Керован, и вот таким появился на свет, — я отступил на несколько шагов, чтобы ей на глаза попалось то, что могло скорее всего внушить отвращение ко мне — мои копыта. — Мать моя еще до рождения пыталась посвятить меня Темным силам, но ей это не удалось. Ты сама видела, как погибла она, пытаясь уничтожить свое создание.
Джойсан взглянула туда, где эти двое сгорели в порожденном ими самими черном пламени.
— И я принадлежу к проклятому роду и по отцу и по матери. Ты понимаешь? Я не имею права быть мужем ни одной женщины. Я сказал тебе тогда, что Керован погиб, и это не ложь. Ульмсдейл уничтожен, и с ним погиб весь проклятый род Ульма…
— Ты мой жених. Скажи, чего ты хочешь — исполнения старых клятв или разрыва?
Неужели я сам должен разорвать все, что нас связывало? Всей душой хотел бы я сейчас быть просто обычным человеком, но разве я мог забыть, что во мне есть и что-то иное? И пусть сейчас оно исчезло, как я могу быть уверен, что оно не вернется? Нет, я не имел права рисковать! Это проклятие… и как я мог передать это еще кому-то?
Я отступил еще на пару шагов. Если она сейчас коснется меня, я не выдержу. Все, что было во мне человеческого, тянуло и привязывало меня к ней. Если бы можно было сейчас же, немедленно повернуться и уйти! Бросить ее одну в Пустыне? А если идти вместе к ее людям, то надолго ли хватит моей решимости?
— Разве не слышал ты, что сказал Нивор? — Она стояла, сжимая в ладонях своего грифона. — Или ты не захотел понять его? — И снова в ее голосе прозвучали обида и гнев и, кажется, возмущение моей глупостью. — Он назвал тебя “родич”, а значит, ты совсем не то, что о себе думаешь. Он сказал, что ты — Керован. пока сам не захочешь стать другим. Ты сам — сила, и не можешь быть ничьим оружием. И ты мой жених. Даже если ты откажешься от меня, я не отступлюсь и везде буду следовать за тобой. Я перед всеми объявлю тебя своим мужем. Ты понял?
Я действительно понял и растерялся. Мне сейчас оставалось только согласиться, и я ответил:
— Да.
— Ладно. Но если ты все же когда-нибудь захочешь покинуть меня, тебе не легко будет это сделать.
Я понял, что это не угроза, а просто она и в самом деле так думает. Теперь, когда все сложилось по ее желанию, она успокоилась. Снова с любопытством посмотрела она на гладкую стену.
— Нивор говорил, что это дверь, а ключ от нее у меня. Когда-нибудь мы снова придем сюда.
— Почему когда-нибудь? — Я тоже немного успокоился и теперь задумался над словами Нивора.
— Я… мне кажется… мы еще не готовы к этому… — Джойсан задумалась. — Мне кажется, что мы еще не закончили наши дела в долинах, и не все долги еще отданы… Все это мы должны сделать вместе. Понимаешь, вместе!
— И куда же мы направимся сейчас? К твоим людям? — Меня-то теперь ничто не связывало с долинами, только она — последнее, что у меня осталось. Вот пусть она и решает, что делать дальше.
— Пожалуй, так и сделаем, — сказала она. — Я обещала привести их в такое место, где они найдут новую родину. А после этого мы будем свободны! — И Джойсан раскинула руки, словно уже приветствуя эту свободу. Но что это за свобода, если она связана старыми клятвами? Как я могу допустить, чтобы она шла за мной только потому, что видит во мне Керована, которому она была обещана десять лет назад? Конечно, сейчас я пойду с ней вместе, у меня нет другого выбора, а потом… А потом видно будет.
Мой бедный лорд! Как же тяжело и горько жилось тебе! Сколько раз нужно было твердить, что ты урод, чудовище, если ты сам в конце концов поверил в это! Но если бы ты мог взглянуть на себя моими глазами…
Мы пойдем с ним вместе, и во мне он всегда будет видеть себя таким, какой он есть, — сильным и чистым. Никакое зло, которым хотели наполнить его Темные, и следа на нем не оставило. Да, мы придем к моим людям, хотя я уже чувствую, что они далеки от меня и меня ждет другая дорога, но я должна исполнить свой долг. Мы проводим их в Норсдейл, а потом…
Так я думала, и мысли эти были спокойными и мудрыми. Ведь не обязательно мудрость приходит с возрастом, иногда она появляется внезапно, как удар стрелы. Я погладила своего грифона — свадебный подарок, который сначала чуть не погубил меня, а теперь стал залогом моего счастья. Я взяла Керована за руку, и мы пошли прочь от двери, обещанной нам Нивором. В душе мы оба знали, что рано или поздно вернемся сюда, и не все ли равно, что нам откроется за этой дверью, если мы войдем туда вместе?
Буря бушевала в полную силу. Штормовые валы, разбиваясь о скалы, перехлестывали через риф, под защитой которого обычно стояли рыбацкие лодки. Но обитатели Варка заранее знали о приближении шторма, ибо никто так не разбирается в изменениях погоды, как те, чья жизнь зависит от ветра, моря и рыбацкой удачи. И потому у рифа не осталось ни людей, ни лодок, кроме выброшенного волной на берег приземистого баркаса Оманда и самого Оманда, заботливо осматривавшего его.
Однако тем утром на залитый водой берег пришел не один Оманд, потому что буря, способная лишить рыбаков их жалкого достояния, могла также и обогатить их, и жители Варка — те, кто обладал резвыми ногами и острым зрением, столпились на песке, ожидая, не бросит ли прибой к их стопам какого-нибудь подарка.
Порой после шторма оставался янтарь, и эта находка была поистине драгоценной. Один раз Дерек обнаружил пару золотых старинных монет, и Эфрина, Мудрая Женщина, взглянув на изображения на них, определила, что это работа Древних. Дерек тут же отнес их в кузницу и переплавил в слиток, дабы изгнать из доброго металла всякие следы чародейства.
Море постоянно выбрасывало плавник и водоросли, из которых женщины делали краску для теплой одежды, и причудливые раковины, служившие игрушками детям. Иногда прибой приносил обломки кораблей, никогда не виданных жителями Варка, кроме тех, кому удалось побывать в гавани Джорби, потому что морские суда никогда не заходили в уединенную, окруженную рифами бухту.
На сей раз море принесло людей. Поначалу рыбаки, стоявшие на берегу, сочли носимую волнами лодку пустой, но потом углядели, что в ней что-то шевелится. Но у лодки не было весел. И когда жители Варка стали звать и махать руками, им никто не ответил.
Решение принял кузнец Калеб. Он скинул одежду, обвязался канатом и поплыл к лодке. Добравшись до нее, он знаками дал понять, что там — люди, и закрепил канат, чтобы лодку можно было подтянуть с берега.
Их было двое. Женщина сидела, привалясь к борту. На ее измученное лицо падали спутанные волосы, и она все время слабо двигала рукой, точно пытаясь отбросить эту завесу с глаз. Мужчина лежал без движения, и на виске у него темнела открытая рана, поэтому сперва решили, что он мертв. Но Эфрина, призванная как знахарка, распахнув его мокрую рубаху, уловила биение сердца и сказала, что ни море, ни злая судьба не забрали его жизни. И мужчину перенесли в жилище Эфрины так же, как и женщину, которая была словно бы в забытьи, не слышала обращенных к ней слов и все пыталась откинуть волосы с лица, глядя перед собой неподвижными расширенными глазами.
Так чужестранцы попали в Варк, да там и остались, хотя и были по-прежнему чужими. Мужчина, похоже, сильно изменился после ранения. Поначалу он был подобен ребенку, и женщина кормила и обихаживала его, подобно тому, как мать лелеет малое дитя.
Покрой их одежды, грязной и пропитанной морской солью, был неизвестен в Варке, а женщина не походила видом ни на кого из известных рыбакам людей. Эфрина поначалу утверждала, будто язык их ей незнаком, однако выучила его довольно скоро. И с тех пор стала избегать разговоров о тех, кого приняла в своем доме, и уклонялась от расспросов жены старейшины Гедиты и прочих женщин, точно стремилась укрыть какую-то тайну, одновременно притягивающую и страшащую ее. Тогда женщины Варка стали донимать разговорами своих мужчин, и кончилось это тем, что Оманд направился в дом Эфрины, чтобы по праву старшего над общиной спросить чужеземцев об их именах и намерениях, дабы доложить их лорду Лейлерду, во владениях которого располагался Варк. Дело было в год Саламандры, еще до великой войны, до прихода захватчиков. Жизнь в Хай-Халлаке текла мирно, и страна твердо блюла законы, особливо на побережье, где поселения основаны были с давних времен.
Чужеземец сидел, греясь на солнцепеке. Лоб его пересекал огромный свежий шрам. Сам же он был красив, с черными волосами и правильными чертами лица, совершенно отличного от облика обитателей Долин. Он был высок и строен, но руки его бессильно лежали на коленях, и Оманд заметил, что на них не было и следа от мозолей, какие оставляют весла. Похоже, ему прежде никогда не приходилось жить тяжким трудом. Он встретил Оманда открытой и ясной улыбкой, и что-то заставило Оманда так же улыбнуться ему в ответ, словно собственному сыну. И Оманд сразу же подумал — о чем бы ни болтали местные сплетницы, о чем бы ни спорили мужчины за вином, нет никакого зла в этом несчастном чужаке, и он, старейшина, придя сюда, понапрасну тратит время.
В то же мгновение дверь приоткрылась, и в проеме Оманд разглядел лицо женщины, явившейся из волн морских вместе с улыбающимся незнакомцем. И хотя Оманд был человек простой, и вдобавок всегда обремененный множеством забот, занимавших все его мысли, при виде этого лица что-то дрогнуло в глубине его сознания.
Женщина, как и ее спутник, была стройна и черноволоса, почти одного роста с Омандом. Ее узкое, исхудавшее лицо никто бы не назвал красивым, но, однако, было в этом лице нечто такое…
В свое время, при утверждении в старшинстве, Оманду пришлось побывать в парадном зале замка Вестдейл и повидать Владетеля Долины и его госпожу во всем блеске их власти и могущества. Но чужестранка, на которой не было ни перстней, ни ожерелий, ни золотых бубенцов, украшающих волосы, а лишь грубое, дурно сидящее платье, перешитое из одежды Эфрины, внушала ему более сильный почтительный трепет, чем вся роскошь Вестдейла. Он сразу понял, что виной всему ее глаза — он не мог определить их точного цвета, знал только, что они Темные и чересчур большие для ее худого лица, и на их дне…
Не размышляя больше, Оманд сдернул вязаную рыбацкую шапку и протянул руку с раскрытой ладонью, как приветствовал он владычицу Вестдейла.
— Мир тебе, — женщина говорила тихо, хотя в ее словах слышалась сдержанная сила. Она отошла в сторону, пропуская Оманда в дом.