— Доброе утро, сир, — произнес Таммарон.
— Милорд Таммарон, милорд Ран, — ровным тоном поприветствовал их Джаван.
Карлан подставил ему сцепленные руки, и Джаван забрался в седло. Он взял в руки поводья и расправил складки туники, тогда как Карлан с Гискардом уложили на круп лошади белоснежную мантию, которая по бокам спадала почти до земли. Когда все было сделано к их вящему удовлетворению, они также вскочили в седло своих вороных жеребцов, которых до сих пор держали пажи, и подъехали к Джавану с обеих сторон. Позади выстроились молодые рыцари, которые помогли Джавану захватить и удержать престол, и процессия наконец выехала из двора по направлению к Ремутскому собору под звучный голос фанфар с замковых укреплений.
По мере того, как они продвигались вперед, жара делалась все более невыносимой, особенно когда они въехали непосредственно в сам город. Ремут не видел коронации Халдейнов уже больше века, поскольку и Синхил, и Алрой приняли венец в Валорете, где держали свой двор Фестилы. Улицы были полны людей, которым не терпелось взглянуть на нового короля. Они знали его еще мальчиком, видели всего пару месяцев, когда двор только что переехал в Ремут и прежде чем он уехал в семинарию, а затем имели возможность мельком его заметить во время похорон прежнего короля. По-прежнему люди сомневались, имеет ли право бывший монах вернуться из монастыря, чтобы взойти на престол вслед за братом.
Однако сейчас, глядя, как он восседает на молочно-белом жеребце в сверкающих золотистых шелках, никто не мог бы и представить себе, что хромоногий мальчик, оставшийся у людей в памяти, превратится в такого достойного короля. Нечего скрывать, несчастный король Алрой, его брат-близнец, отродясь не мог так прекрасно держаться в седле. Кроме того, на лице его никто не видел подобного выражения холодной решимости. Поговаривали, что новый король собирается проводить в Гвиннеде важные реформы, возможно, даже подрезать крылья кое-кому из бывших регентов, которые больше заботились о наполнении своих сундуков, чем о благе державы.
Впрочем, подобные слухи были совершенно естественны, когда на престол должен взойти новый король после совершенно бездействовавшего предшественника и долгого периода регентства, тем более учитывая, что новый король молод и еще мало сведущ в реалиях управления. Правда, были и тревожные слухи. Так, поговаривали, будто еще несколько месяцев после смерти отца он держал при себе Дерини, и порой не одобрял мер, направленных против этого племени, по новым законам. Однако все это было до того, как он отправился учиться в семинарию Custodes Fidei, которые, как всем известно, крайне враждебно относились к деринийской магии, ведь именно их верховный настоятель принимал Рамосские Уложения, которые, наконец, указали Дерини их место. О том, чем занимался Джаван у Custodes, мало кто знал наверняка. И все же, три года учебы у них не могли не сказаться на образе мыслей нового короля. Ни у кого не было сомнений, что за это время всякая симпатия к Дерини была полностью вытравлена из его души.
Именно так рассуждали многие из тех, кто любовались коронационной процессией Джавана в последний день июля месяца, года девятьсот двадцать первого. По мере того, как процессия приближалась к собору, толпа становилась все гуще, а приветственные крики делались все громче, и под их восторженные возгласы второй сын короля Синхила наконец остановил лошадь перед собором и спешился.
Там его уже ожидала новая процессия, которая должна была сопроводить его на коронацию. Здесь не было монашеского хора, как в валоретском соборе, — встречали Джавана одетые в черное монахи Ordo Custodum Fidei, ибо он был одним из них, даже если отринул свое призвание ради мирской короны. Следом по двое шли восемь алтарных мальчиков, одетые во все белое, и у каждого в руке был факел на серебряной рукояти, что в такую жару явно не доставляло им удовольствия.
Далее следовала процессия епископа. Первым шествовал кадильщик, за ним дьякон с большим распятием, и, наконец, по двое, все епископы Гвиннеда — сперва шесть епископов без кафедры, а затем и титулованные: Дхасский и Грекотский, Найфордский и Кешиенский, Марберийский и Стэвенхемский. За ними шел архиепископ Ремутский, величественный и сверкающий в золоте и потоках самоцветов. Его сопровождал капеллан. После этого несли большое распятие примаса всего Гвиннеда, за которым шествовал и сам примас — Хьюберт Мак-Иннис, выглядевший в своих бело-золотых одеяниях торжественно и внушительно. Митра его богатством и роскошью не уступала королевской короне, в руке он нес епископский посох, а по бокам от него шествовали капеллан и еще один дьякон.
Епископ Альфред Вудборнский и Полин Рамосский ожидали Джавана, чтобы лично сопроводить его в собор. Альфред был весь в белом, а Полин в черном одеянии верховного настоятеля Custodes Fidei. На голове у него также была митра, ибо когда он отказался от поста епископа, дабы сделаться основателем нового ордена, то лишь сменил митру епископа на митру аббата. Процессия постепенно начала втягиваться в распахнутые двери собора, и оба клирика с двух сторон окружили Джавана, и каждый протянул ему руку… белую и черную.
Джаван помедлил, пока Гискард и Карлан расправят мантию у него за спиной, а перед входом в собор установят золотой полог, который держали четверо молодых рыцарей, а не четыре графских сына, как это было на коронации Алроя — Сорль, Гэвин, Бертранд и Томейс. Затем он вложил руки в ладони сопровождающих, и медленно двинулся вверх по ступеням. Следом шли Карлан с Гискардом, стараясь не наступить на мантию, а за ними — духовник короля отец Фаэлан.
Далее шел черед носителей королевских регалий. Лорд Альберт как гофмаршал нес Державный Меч. У Мердока в руках было пурпурное знамя Халдейнов, украшенное вышитым золотым львом. Юный герцог Грэхем держал на пурпурной подушке королевский скипетр из слоновой кости, инкрустированный золотом. Ран шествовал с кольцом Огня на серебряном подносе, а Таммарон нес Державную Корону с перекрещенными листьями и крестами. За ними выступал Райс-Майкл в сопровождении келдишских графов, а уж потом вся прочая знать, удостоившаяся чести присутствовать на коронации.
Высоко вскинув голову, Джаван ступил под своды собора и тут же хор затянул торжественное Laetatus sum. «Возрадовался я, когда сказали они мне, войдем же в дом Господа…» По пути он ощущал на себе множество глаз, оценивающих, пытающихся осознать, каким королем он станет, этот отважный юноша, который не побоялся заявить о своих правах и взять корону, которую многие уже считали принадлежавшей его младшему брату. Однако теперь казалось, что второй сын короля Синхила сам решал, как ему поступить, и намеревался от остальных добиться уважения к себе… Однако никто пока не знал, каковы были его цели. Выглядел он, впрочем, как истинный король, и почти не хромал в новых белых сапогах, скрывавших его увечье.
Собравшиеся почтительно поклонились, когда он проходил мимо, пока он наконец не занял свое место на хорах у подножия ступеней, ведущих в святилище. Там, одетый в белое, король отвесил положенный поклон, а затем отошел чуть правее и опустился на колени, склонив в молитве черноволосую голову. Хор продолжал выпевать псалом по мере того, как вся процессия заполняла собор, и придворные занимали свои места. Королевские регалии были помещены на алтарь, и архиепископы молча помолились у его подножия, пока наконец все не было подготовлено к церемонии.
Однако если большинство собравшихся просто наслаждались великолепным зрелищем, то были в соборе и те, кто наблюдали за происходящим пристально, имея в виду свои собственные далеко идущие цели. Среди последних были посланники соседних держав, — из Ховисса, Лланнеда, Меары, Мурина и Торента. Короля Ариона Торентского представлял его брат Миклос, всего на год старше самого Джавана, высокий и стройный для своих лет, светловолосый и светлоглазый. Манеры его отличались восточным изяществом и неторопливостью, и это было превосходной маской, за которой вельможа скрывал свою подлинную суть. Сегодня на нем были роскошные одеяния из восточных шелков; вместе с прочими иноземными посланцами он восседал на почетных местах в сопровождении молодого помощника, также явно благородного происхождения, который повсюду являлся с ним. Принц Миклос с отстраненным любопытством наблюдал, как два архиепископа подняли с колен молодого короля и вывели его на середину хоров, дабы представить своему народу. Когда три года назад его брат Арион короновался в Белдоре, Миклос был уже достаточно взрослым, чтобы осознавать значение этого зрелища, и ему показалось интересным сравнить свои воспоминания с обрядом, который разворачивался теперь перед его глазами.
— Поприветствуйте же Джавана Джешена Уриена, нашего короля и повелителя, — провозгласил архиепископ примас Гвиннеда, после чего он и второй архиепископ, взяв короля за руки, повернули его лицом к востоку. — Готовы ли вы во всем служить и подчиняться ему?
— Господи, храни короля Джавана, — громовым раскатом донесся ответ, эхом отразившийся от стен огромного собора.
Еще трижды архиепископ задавал тот же вопрос, разворачивая Джавана к югу, к западу, к востоку и к северу, в чем Миклос узнал отголоски магического ритуала, имевшего своей целью вызов ангелических сущностей, повелевавших сторонами света, хотя простые люди в Гвиннеде не имели ни малейшего представления об истинной сущности творимого ими ритуала… Более того, знание это, вероятно, очень напугало бы их, учитывая отношение к Дерини в Гвиннеде после реставрации на престоле рода Халдейнов.
Но теперь, воззвав к четырем сторонам света, Хранители коих, несомненно, по мнению Миклоса, уже явились на зов, архиепископ подвел юного короля к самому алтарю, на котором лежало раскрытым Священное Писание. Рядом он взял заранее подготовленный лист пергамента.
— Милорд Джаван, готовы ли вы принести коронационную присягу, ту же, что давали ваши предки в былые времена? — спросил он.
— Готов, — уверенным звонким голосом ответил Джаван.
Миклос, наблюдавший за происходящим, приготовился использовать чары истины, дабы узнать, насколько правдивой будет клятва короля. Джаван поднялся по ступеням алтаря и положил правую руку на открытую книгу. Поверх архиепископ коснулся его своей ладонью и принялся зачитывать пергамент:
— Джаван Джешен Уриен, здесь пред Господом и людьми объявляется единственным наследником нашего возлюбленного покойного короля Алроя. Обещаешь ли ты торжественно и клянешься хранить мир в Гвиннеде и править его народом согласно древним законам и обычаям?
— Торжественно клянусь, — отозвался Джаван.
— Готов ли ты всеми силами защищать закон и правосудие, и милосердно творить свою волю?
— Готов.
— И клянешься ли ты, что всякое зло и злодеяние будут наказаны, а закон Божий будет поддержан?
— И в этом я клянусь, — подтвердил Джаван.
Архиепископ положил пергамент обратно на алтарь, и Джаван подошел ближе, чтобы подписать его. Затем взял пергамент в руку, а другую вновь положил на Священное Писание и обернулся лицом к зрителям.
— Все мои обеты, — произнес он громко, — я сдержу, и да поможет мне Бог.
С этими словами он вновь положил пергамент с текстом клятвы на алтарь, поклонился, чтобы поцеловать Библию, затем спустился по алтарным ступеням к центру святилища, и вновь повернулся лицом к архиепископу.
Наблюдая за ним, Миклос чуть заметно кивнул в ответ собственным мыслям. Джаван Халдейн говорил правду, по крайней мере, именно таковы были его намерения, но оставался еще вопрос, сумеет ли он сдержать слово. Он поклялся уничтожать всякое зло и злодеяние, однако если, как учит церковь Гвиннеда, всякое зло было воплощено в Дерини, то значит, король должен либо отвернуться от своих бывших друзей Дерини, либо стать клятвопреступником. Впрочем, Миклоса вопрос этот интересовал лишь как шарада для тренировки ума, поскольку Джаван не был его королем. Однако для темноволосого юноши, что сидел с ним рядом, это имело огромное значение.
— Джаван Джешен Уриен Халдейн, — обратился к королю архиепископ. — Ты дал священный обет пред Господом и этими людьми. Но готов ли ты теперь смиренно отринуть все узы мирской славы, дабы с нашей помощью, служителей всемогущего Господа, подготовиться и предстать перед Ним как простой кающийся грешник?
При этих словах двое священников Custodes выступили вперед и сняли с короля белоснежную мантию и шелковую верхнюю тунику, так что он остался в одном лишь нижнем белом платье из тонкого полотна, похожем на альбу священника. Изящным движением он опустился на колени, а затем простерся у ног архиепископа, уложив лоб на руки, вместо того, чтобы раскинуть их в позе распятого, как ожидал Миклос, хотя, возможно, это был маленький вызов и демонстрация независимости. Миклосу посчастливилось узнать кое-какие тайны принца Джавана Халдейна времен его пребывания в семинарии, где он был, по словам некоторых, практически пленником, не имея в душе ни малейшего желания стать на стезю служителя Божьего. Неудивительно в таком случае, что он решил сделать свое миропомазание хоть в этом отличным от обряда рукоположения в сан священника.
Архиепископы и прочие клирики опустились на колени вокруг короля, лицом к алтарю, и по сигналу церемониймейстера все собравшиеся в соборе также преклонили колена. Затем, после нескольких мгновений абсолютного безмолвия хор запел Veni Creator. Мелодия этого гимна, написанного несколько веков назад королем Бремагны, была знакома даже принцу Торента, воспитанному на восточных традициях.
— Veni Creator Spiritus, mentes tuorum visita, imple superna gratia, quae tu creasti pectora…
Хор пропел все четыре полные строфы, после чего второй архиепископ воскурил благовония вокруг алтаря, после чего грузный архиепископ Мак-Иннис начал читать молитву. По завершении зрители смогли наконец подняться с колен и сесть на место, а хор начал новое песнопение; на сей раз слова его были неизвестны торентцам:
— Задох-священник и Нафан-пророк миропомазали его царем в Тихоне, и вернулись оттуда радуясь…
Когда гимн затих, двое священников поставили кресло перед королем, по-прежнему возлежавшим на полу, помогли ему подняться на колени, тогда как архиепископ уселся на трон, и тут же выдвинулись вперед четверо рыцарей, несших золотой полог. Миклос не слышал слов, произносимых архиепископом, когда тот совершал миропомазание Джавана, орошая его голову, грудь и руки елеем, символизируя мудрость, отвагу и славу; но он знал, что это был самый торжественный момент всей церемонии, ибо именно в этот миг миропомазанный король становится чем-то большим, чем простой человек, хотя и меньше, чем священником. Но все же его посвящают к божественному служению помазанием священного мира. Несомненную магию этого момента он ощутил на коронации своего брата, и теперь чувствовал вновь, когда новый владыка Гвиннеда поднялся, дабы быть облаченным в подобающие королю одежды.
Поверх простого белого льняного платья на него надели новую тунику из золотой парчи, расшитую золотым шнуром и кружевом, а также алыми самоцветами, горевшими в лучах солнца, безжалостно бивших сквозь цветные стекла витражей. Вокруг узкой талии короля архиепископ затянул белый рыцарский пояс, также украшенный драгоценными камнями, тогда как двое рыцарей закрепили на каблуках золотые шпоры. Хотя по возрасту он еще не дорос до посвящения в рыцари, однако отныне он стал символом чести для всего королевства, источником, из которого проистекала самая суть рыцарства и всяческого благородства. Лишь горстка присутствующих знали, что вручение этих символов королю были заветом не только на будущее, но подтверждением права, уже заслуженного по решению его собственных рыцарей.
И поверх всего этого великолепия легла тяжелая пурпурная мантия земного величия — дамасский шелк с вышитыми львами Халдейнов, в глазах которых горели самоцветы. Мантия была подбита золотой парчой, а не мехом, поскольку обряд проходил в летнее время, а по краю шла широкая белоснежная лента, расшитая золотым шнуром и самоцветами.
Мантия ниспадала по ступеням впереди него, и теперь королю были вручены прочие регалии его сана: сперва Державный Меч, который он недолго подержал в руках, прижался к рукояти губами, а затем вернул высокому сумрачному человеку в черном… по словам Димитрия, это был гофмаршал Гвиннеда, а также великий магистр нового ордена, заменившего михайлинцев.
Рыцарь отнес меч обратно к алтарю и прежде чем с поклоном положить его на место, поднял вверх на вытянутых руках, после чего мужчина в одежде изумрудно-зеленого и темно-синего цвета выступил вперед, держа серебряный поднос, на котором сверкала какая-то драгоценность, алая с золотом… Судя по всему, перстень, ибо архиепископ надел его королю на палец, произнеся при этом слова, расслышать которые Миклосу не удалось. Вслед за этим благородного вида светловолосый юноша в сером, голову которого украшал изящный, хотя и не королевский обруч, вынес вперед скипетр — жезл слоновой кости, инкрустированный золотом, который архиепископ ненадолго вручил королю, а затем вновь вернул его хранителю. Наконец, наступило время коронации — высшей точки всего ритуала. Склонившись перед королем, архиепископ и его помощник взяли владыку за руки и подвели почти к самым ступеням алтаря, где была установлена специальная скамеечка. Король, преклонил колена, скрестив руки на груди и склонив голову. Торжественно, почтительно второй архиепископ приблизился к алтарю и взял корону, неся ее перед собой на вытянутых руках; затем он передал ее первому прелату. Джаван поднял глаза, чтобы взглянуть на сверкающий золотом венец, и в этот миг примас Гвиннеда возложил его на голову короля со словами молитвы, обращенной к небесам:
— Благослови, Господи, молим тебя, сей венец и освяти слугу Твоего Джавана, на голову которого Ты возложил нынче сей знак королевского величия. Да будет он милостью Твоей преисполнен всех царских добродетелей. Во имя Царя Вечного, Господа нашего, Который живет и правит с Тобой, и Духом Святым, Господь вечный, Аминь.
Он возложил корону на голову королю, и ответный возглас «Аминь» прошелестел по всему собору, после чего трубный глас возвестил завершение ритуала как тем, кто находился в стенах собора, так и тем, кто ожидал снаружи. У принца Миклоса Торентского, Дерини, перехватило дыхание, ибо в этот миг он внезапно увидел, как вокруг головы короля возникла вспышка света, подобная золотому ореолу… Хотя, оглянувшись по сторонам, он обнаружил, что никто, кроме него, этого не заметил, если не считать его собственного спутника, который созерцал весь обряд с выражением крайнего сосредоточения на лице. Поговаривали, и довольно давно, будто отец нового короля некогда владел магией, еще во времена, когда жив был его главный противник, и будто тот сам лишил себя жизни, не желая признать поражения от рук обычного человека. Это были слухи, однако наверняка известно было, что сестра того покойного короля погибла в битве с отцом нового владыки Гвиннеда…
Миклос пристально взглянул на короля и постарался с помощью магии проникнуть в суть того, что только что явилось его внутреннему зрению, но все пропало, и король Джаван Гвиннедский вновь сделался обычным человеком. Пока сановники кланялись ему и приносили клятвы верности, и во время последовавшей за этим мессы, слегка отличавшейся по форме от той, к которой привык Миклос, он старался сосредоточиться и проникнуть в сознание нового короля, однако того постоянно окружали ментальные щиты… либо его собственные, либо то была защита, рожденная священной силой литургии. Этого Миклос не мог сказать наверняка.
Всю дорогу до замка, где должен был состояться пир, он шел в глубокой задумчивости, а его юный спутник хранил напряженное молчание. Миклос гадал теперь, какова будет реакция короля Джавана, когда принц передаст ему приветственные слова своего брата Ариона и попросит у недавно коронованного владыки положенной по обычаю милости.
День понемногу клонился к вечеру, и наконец торжественная процессия медленно потянулась вверх по склону холма, где высился ремутский замок, сопровождаемая приветственными выкриками толпы, заполонившей улицы. Солнце по-прежнему палило нещадно, но поднялся свежий ветерок. Джаван изнывал под тяжелыми покровами торжественных одеяний, и вытерпеть долгую дорогу в замок ему помогла лишь надежда на то, что очень скоро он может сложить с себя все эти покровы и на час или два свалиться замертво на постель, пока не придет время вновь предстать перед придворными. Кроме того, поскольку он постился со вчерашнего дня, это также не улучшило его самочувствие, и Джаван не знал, приписать ли ему донимавшую его пульсирующую головную боль жаре или же голоду.
Он расстегнул застежку мантии, едва лишь въехал во врата внутреннего двора замка, и сбросил с плеч алые с золотом шелка, как только спешился у ступеней дворца. Ожидавшие там слуги вовремя подхватили одеяние, которое Джавану придется вновь надеть на вечернем пиршестве, но сейчас, радуясь недолгой передышке, он усталым жестом велел свите следовать за ним и направился прямиком в свои покои. Как только он оказался там, то первым делом скинул с себя и все остальное, включая пояс, золотую тунику и нижнюю одежду из льняной ткани. С тяжелым вздохом он опустился на стул, осушил два бокала прохладной воды, позволив Карлану смыть с себя пот, а затем несколько минут неподвижно сидел у открытого окна, наслаждаясь свежим ветерком, закрыв глаза и стараясь ни о чем не думать, пока Джейсон и Робер снимали с него сначала золотые шпоры, а затем и белые сапоги.