— Да.
— Так как же, помилуй Бог, он попал внутрь? Иисус-Мария и святой Иосиф! Непостижимо! Ты ничего не видела?
— Ничего.
— Значит, ты не могла видеть его глазами. Значит, он слеп. Невероятно!
— Он или она... — Гретхен осеклась. — Слепой? Не знаю, но чувствую я что-то другое.
— Чувствуешь... Ты ничего не почувствовала, когда ждала Убийственников?
— Ничего. Я... постой, на мгновение потянуло холодом, но я была почти раздета, да и все мы привыкли к
ознобу и сквознякам. «Как Ему пчела предстанет, коли Божий Хлад нагрянет?»
— Холод, говоришь. Прошел сквозь запертую дверь, и потянуло холодом. Ты что-нибудь слышала?
— Ни шороха.
— Другие ощущения были?
— Нет. Хотя погоди. Помнится, повеяло странным запахом.
— Вот это по моей части. Какого рода запах? Сладкий, резкий, тяжелый, приятный, скверный?
— Чужой и тошнотворный.
— Проникновение. Холод. Молчание. Тошнотворный запах. А потом потребил плоть и кровь мертвых громил?
— Все подчистую. Кости были обглоданы добела.
— И ушел сквозь надежно запертую дверь, оставив ее запертой. Не мог, но ушел. Точка. Ну, как наши дела? Я доложу, куда добралась моя половина психимика... Никуда! Вот вам и могучая сила фактов. Какие ты оскорбления имела в виду?
— Как тебя кидает, Блэз, — смех Гретхен показал, что напряжение ее отпустило. — Нигра и япошка.
— Ясно.
— Тебе не смешно?
— А должно быть? Я не знаю, что такое нигра. Япошка — это вроде меня, да? А ты — нигра?
— Ага.
— Что такое нигра?
— Чернокожая.
— Почему это должно быть смешно?
— Потому что было совсем не смешно.
— Когда?
— Лет двести тому назад.
— С возрастом шутка лучше не стала. Хорошо. Госпожа Нигра, твоя очередь.
— Милый япошка, ты не сможешь систематизировать эти факты, их нужно прочувствовать.
— Я привык начинать с эмпирического уравнения.
— Иногда это упрощает дело, но в нашем случае где будет знак равенства? Нет, здесь надо ощущать.
— Не знаю, что и почувствовать.
— Но ты чувствуешь что-то?
— Бог мой, конечно!
— Только не знаешь, что именно.
— Не знаю.
— Благодарю вас, сударь. К этому я и веду.
Недоумение Шимы было таким явным, что Гретхен
пояснила:
— Твое нутро откликается на происходящее?
Он кивнул.
— Я хочу сказать, что может произойти что-то неизведанное, неожиданное, внезапное, но внутри себя ты способен это принять, прийти к новому знакомыми путями, потому что ты чувствуешь, что можешь осознать любую неожиданность.
— Помилуй, Гретх, на таких высотах у меня в ушах звенит. Но я, кажется, понял. Ты говоришь, что мы реагируем на происходящее, только если чувствуем, что оно вписывается в картину жизни, как мы ее понимаем или в состоянии понять.
— Да, в этом вся суть дела.
— Продвигайся с осторожностью.
— Что мы получаем, если мы не знакомы с нашими реакциями и не понимаем их?
Шима разглядывал ее лицо, словно это был какой-то новый осадок, неожиданно выпавший на дно колбы.
— Тогда, — с расстановкой заговорил он, — Данное. Событие. Является. Непознаваемым. — Внезапно его осенило. — Бог мой, ты это сделала, Гретхен! Ура псиметрике! Мы не имеем дела ни с животным, ни с растением, ни с минералом... ни с чем известным, ни с чем постижимым... Мы столкнулись с чем-то совершенно чуждым; не поддающимся описанию никакими параметрами.